– Так вот после того мора и оказались мы тут. Сначала умер Дюмаш, муж Шахадат, потом ее дети, а там и я был на грани. Притащили меня сюда на тачке дочка и сестра моя, ты ее видел, а Еркебай выходил меня. Так и остались мы тут, помогать ему, в миру нас ничто не держало. Потом еще люди приходили, кто оставался надолго, кто нет. Энергия Еркебая лечит. Он и тебя вытащил с того света, я только заштопал. А он несколько ночей проводил обряды, читал молитвы. Сейчас курбан проведем, как новый будешь. Заново родишься. Давай руку.

Фаты помог Шалу снять нательную рубаху и стал разматывать повязку на руке и плече. Осмотрел и потрогал розовые рубцы, оставшиеся от когтей ягнятника.

– Все хорошо. Не гноится даже. Больно?

Кайрат кивнул.

– Ты почаще руку разминай, чтобы мышцы скорее в норму пришли. С левой руки стреляешь?

– Приходилось.

– А сейчас пока не сможешь.

– Выкручусь как-нибудь, – отмахнулся Шал.

Он несколько раз сжал кулак, чувствуя в руке, кроме боли, некоторое онемение.

– Только тебе все равно придется поработать этой рукой уже сейчас, – вздохнул Фаты. – Для обряда ты должен сам поймать барана.

– Надо – поймаю.

– Тогда иди, лови, – заключил Фаты.

– Уже? – удивился Шал.

– А чего тянуть? Вот, уже и Еркебай вышел.

Действительно, рядом с юртой стоял шаман, уже в другом одеянии, и напряженно вглядывался в небо.

– Пока он там высматривает злых духов, пошли, покажу, кого ловить. Он еще вчера дал указания. Это оставь, не понадобится, – остановил старик Шала, потянувшегося к рубашке.

Они прошли к кошаре, и Фаты несколько минут всматривался в пятерку овец, не взятых на выпас и оставленных на выбор специально для обряда.

– Да вон того, полностью черного, и лови.

– Если дал указания еще вчера насчет овцы, зачем оставили пятерых, а, Фаты-ага?

– Чтобы усложнить задачу тебе, – усмехнулся старик. – По обычаю ты вообще их должен где-то купить, а сюда прийти уже с овцой и бараном.

– Понятно, – вздохнул Шал.

Он постоял немного у ограды, борясь с сомнениями относительно эзотерической процедуры, что должна была произойти. Потом ему стало стыдно. Незнакомые люди, пытаясь помочь, время на него тратят, а он тут вдруг колебаться изволил. Нехорошо.

Голый по пояс, на ходу разминая и массируя раненую руку, Шал перелез через ограду, оставив неверие с той стороны, и осторожно направился к овцам. Увидев незнакомого человека и словно почувствовав его намерения, животные стали отходить в сторону, а черный баран, тряся курдючным задом, забился в самую гущу, прячась среди остальных.

– Пушайт. Пушайт. Бар, бар, – ласково позвал овец Шал.

Некоторые посмотрели на него с интересом, но приближаться не думали. Чтобы привыкли к его присутствию, Шал стал медленно прохаживаться в стороне, всем своим видом демонстрируя полное безразличие. Щурясь от яркого солнца, зависшего над горной грядой, и подставляя тело под теплые лучи, остановился, осматривая окрестности, но не выпуская животных из поля зрения.

Постепенно овцы перестали обращать на него внимания и стали разбредаться по кошаре. Шал же начал двигаться. Медленно, шаг за шагом, он приближался к указанной цели.

Позади раздался насмешливый голос дунганина.

– Ну чего ты там вола пасешь, казах?

Шал по привычке быстро поднял правый кулак вверх. «Замри».

– Не знаю, чего ты там показываешь, но молчу, молчу.

Еще пара медленных шагов, снова имитация безразличного прохожего, и вот нужный баран рядом. Чем-то привлеченный, он долго всматривался в человека, потом вернулся к еще не съеденной отарой траве. Шал только этого и ждал. Подобравшись, он сделал бросок, падая на землю, и схватил барана за заднюю ногу. Тот заблеял, всполошив остальных овец, задергался, но Шал его не отпускал. Встал с колен и потащил к ограде, где рядом с дунганином уже стоял Еркебай.

– Молодец, казах, – довольно резюмировал Фаты. – Давай сюда, – он открыл дверцу кошары и схватил барана за уши.

– Туда. – Еркебай указал место, куда вести животное.

Фаты с Шалом дотащили сопротивляющуюся жертву и остановились.

Еркебай скомандовал.

– Лезь под него.

Шал не понял и посмотрел на Фаты.

– Прямо под барана и лезь, как тебе говорят. Проползешь под ним на пузе, потом обратно на спине, и снова заползешь на пузе. Давай.

Шал опустился на землю и, стараясь сильно не опираться на больную руку, помогая себе здоровой, с трудом заполз под животное. В нос ударил запах травы и свалявшейся шерсти.

Послышалось еле слышное заунывное распевание, которым шаман вводил себя в транс.

– Жер-Ана^[18], обращаюсь смиренно к тебе. – Тихий голос Еркебая постепенно набирал силу, становясь громче. – Пусть твой аруах^[19] примет эту жертву и простит грехи этому человеку.

Шал выполз из-под барана, перевернулся на спину и, отталкиваясь ногами от земли, заполз под него уже на спине, царапая кожу о землю и траву. Животное, удерживаемое Фаты за голову, смирно стояло во время всего обряда. Выполнив предписанное, Шал снова пополз на животе.

– Замри, казах, – тихо подсказал Фаты.

Шал замер, когда его плечи снова оказались под бараном.

Еркебай подошел к животному и достал нож.

– Прими, Кошкар-ата^[20], душу этого барана и забери боль этого человека.

Шал услышал, как животное, умирая, захрипело, и на его плечи и голову из разрезанного горла, как гарантия милости духов, полилась горячая кровь. Фаты, раскорячившись над больным, продолжал держать барана за голову и ноги, пока тот бился в предсмертной агонии. Через несколько минут он убрал тушу.

– Вставай и иди за мной. – Еркебай направился в сторону ручья.

Кайрат послушно поднялся с земли и пошел за шаманом. На берегу Еркебай остановился и приказал ему окунуться в воду с головой, смыть с себя кровь и семь раз перевернуться по течению ручья. Выходить велел не оглядываясь, чтобы не вернулись хворь и старые грехи.

Вода оказалась ледяной, и пришлось сделать над собой усилие, чтобы сразу не выскочить на берег. Пока Шал плескался вручье, на него вдруг нахлынуло невероятное умиротворение. Он действительно почувствовал себя заново рожденным, ведь сам обряд так похож на процесс рождения – прохождение через родовые пути в крови и последующее омовение водой.

Вдруг захотелось остаться в этом урочище навсегда, за чаем вести беседы с неунывающим Фаты, разговорить молчаливого Еркебая и узнать что-то новое, и, может быть, посвататься к Шахадат – что-то завораживающее он разглядел в ее глазах. Окружающая атмосфера почему-то напомнила давно забытый домашний уют, характерный для джайляу. Когда несколько летних месяцев живешь на свежем воздухе, вдали от городской суеты.

Но несмотря на привлекательность неожиданного желания, где-то в душе оставалось чувство беспокойства и волнения в ожидании грядущих неприятностей. Что это было? Интуиция, которая никогда не подводила, или совесть? Чувство и сознание моральной ответственности перед самим собой и перед другими, чьи жизни, возможно, уже прервались или подвергаются опасности, пока он тут вынужденно бездельничает?

Нет, не время еще уходить на покой, пусть голова и покрыта давно серебром, а через год закончится пятый десяток. Совесть не даст потом жить спокойно. Дела нужно доделывать.

С мыслями о кровожадном Сыдыкове Шал выбрался на берег. Рядом с Еркебаем уже стояла Шахадат, державшая в руках бритвенный станок и плошку с мыльной пеной. Шал все понял и молча опустился на колени перед шаманом, чтобы завершить последний пункт обряда.

На следующий день Шал проснулся рано, когда небо на востоке только начинало наливаться малиновым цветом. Невзирая на холод, долго сидел у берега ручья, наслаждаясь ароматом ночной степи, и массировал раненую руку. Уходить отсюда не хотелось. Витало в этом месте что-то эфемерное и безмятежное, наполняя душу гармонией. Уже два десятилетия он таких чувств не испытывал, все больше преобладали тревога, постоянное ожидание неприятностей и опасности. Последние годы он словно пребывал в состоянии войны, в которое его ввели, а вывести забыли.

Ему казалось, что он давно находится в урочище, и даже Ит, ни разу на него не тявкнув, тихонько сидела рядом, признав незнакомца своим. Глухо рычала, когда где-то в степи раздавался то ли визг, то ли вой, чем-то похожий на вой гиен, отродясь в этих местах не водившихся. Кто это был, Шал не знал, но непонятная живность попыток приблизиться к урочищу не предпринимала. Не исключено, что Еркебай использовал что-то из своих шаманских заговоров.

Слушая размеренный стрекот кузнечиков, невольно залюбовался встающим над Тянь-Шанем солнцем, которое окрашивало заснеженные пики в багровый цвет. Солнечные лучи коснулись обритой головы, будто сам Тенгри, бог Первотворец, приветствовал недавно рожденного человека, считая его безгрешным и чистым, наполняя своей силой и энергией. Но и без этого Шал уже чувствовал в себе силы для продолжения пути.

Помассировав ноющий на виске шрам, он вернулся в юрту, где еще вчера нашел свои вещи. Одежда оказалась выстирана и кое-как вычищена от крови, а старую кожаную куртку, изрядно потертую и порванную когтями, кто-то зашил весьма искусно. Шахадат или сестра Фаты? Кого из них благодарить? Панаму он не нашел – видимо, потерялась в степи при атаке бородача, и только оружие было свалено в кучу у стены юрты. Вытащив арсенал на улицу, он уселся прямо на земле, поджав под себя ноги, и разложил на куртке требующий ухода огнестрел. Обрез оказался чересчур изгваздан в засохшей крови и пыли, «стечкин» только немного запылен, вертикалку и «ксюху» почистил уже больше для профилактики. За этим занятием и застали его проснувшиеся жители урочища. Мешать никто не стал, и только Фаты подошел поприветствовать.

– Доброе утро, казах. Ты ранний, словно жаворонок, летающий над степью.

– Доброе утро, Фаты-ага. Отоспался я, пока без сознания лежал. Не спится уже.

– Соскучился? – старик кивнул на разобранное оружие.

– Не то чтобы сильно, – хмыкнул Шал, – скорее, необходимая обязанность. Чем заботливей обращаешься с оружием, тем уверенней себя чувствуешь.

Он вздохнул.

– И, наверное, я сегодня уже вас покину. Пора мне.

– Уверен? – нахмурился Фаты. – Ты слаб еще.

– Уверен! – твердо ответил Шал. – Мне действительно пора. Дела не ждут. А слабость, она пройдет. И рука работает хорошо.

Он взял вычищенный обрез, прицелился, вытянув руку и направив стволы в сторону степи. Только долго держать стреляющий кусок металла не смог, не вернулась еще в мышцы былая сила. Обессиленно уронив руку на колени, Шал спрятал глаза, чтобы не смотреть на старика.

– А говоришь, работает, – усмехнулся Фаты. – Рано еще тебе уходить, полежать надо.

– Нет, – покачал головой Шал. – Пора мне. Да и Сабыр застоялся уже.

Действительно, конь, заслышав голос хозяина, нетерпеливо нарезал круги по загону.

– Когда планируешь ехать?

– Да вот дочищу оружие, переоденусь и поеду.

– Даже чаю не попьешь? – улыбнулся Фаты.

– Угостите – попью, – в ответ улыбнулся Шал.

– Пойду, потороплю женщин с завтраком. – Старик вздохнул и ушел.

Закончив с чисткой оружия, Шал вернулся в юрту, переоделся и вынес седло. Вывел довольного, но чумазого коня из загона, привязал к ограде и тщательно вычистил. Не хватало еще, чтобы что-то натерло ему спину под седлом. Старался работать больше левой рукой, чтобы быстрей привести в норму. Иногда ее то крутило изнутри, то постреливало в суставах, но он старался не обращать на это внимания. Мышцы порой начинали самопроизвольно пульсировать в такт сердцу и успокаивались только тогда, когда он сильно сжимал неспокойное место другой рукой. Постелив вальтрап и амортизатор из мягкой подкладки, положил седло и затянул подпругу. И когда уже надевал уздечку, его позвали к столу.

Под навесом дунганин стал жаловаться шаману.

– Этот неугомонный уже в дорогу собрался. Может, вы, Еркебай-ага, образумите его?

– Нет, Фаты, не сможем мы удержать в руках неприрученного коршуна. Даже раненый, он будет рваться на свободу, – философски ответил шаман. – А нашему гостю действительно пора. Груз ответственности сродни мукам совести, и может так же сильно истязать душу. Не стоит удерживать того, кто рвется в путь.

– Эх, – горько вздохнул дунганин. – Ты кушай на дорожку, кушай. Шахадат! – позвал он дочь. – Собери что-нибудь Кайрату в дорогу.

– Еркебай-ага, – обратился Шал к шаману. – Скажите, чем я смогу отблагодарить вас за доброту? Может быть, вам нужно оружие? Забирайте любой ствол. Или, хотите, коня оставлю?

– Нет, – покачал головой Еркебай. – Конь тебе нужней, как и оружие.

– Может, сахару пусть раздобудет, Еркебай-ага? – влез с предложением Фаты.

– Нет, Фаты, – отрезал шаман, – есть в мире более важные вещи, чем твое минутное желание.

Он посмотрел на Шала и медленно, с паузами, заговорил.

– Послушай, сынок. Стар я уже. Знаю, недолго мне осталось ходить по берегу этого чистого ручья. Знания и силу передать тут некому. Ученик должен быть безгрешен. А чисты от грехов только дети. И в них сильней зиждется сила Жер-аны, сильней теплится искорка Создателя, чем в нас, уже познавших греховную сущность бытия. Я знаю, куда ты держишь путь. Это недалеко. Но именно там живет тот, кто мне подходит. Мальчишка, лет семи. До меня дошла молва, что умеет он разговаривать с любыми животными и подчинять их своей воле. Это очень хорошая особенность для баксы́. Приведи его сюда. Живет он с матерью и сестрой. И их приводи. Все равно бедствуют. А тут им будет хорошо.

Шал кивнул. В том, о чем просил старый шаман, не было ничего сверхсложного. Просто уговорить мать мальчика переехать из населенного пункта вглубь степи, подальше от людей. Нужно только найти верные аргументы. И он был уверен, что найдет. Иначе не выполнить просьбу будет не только неуважением к старшему, но и черной неблагодарностью. А неблагодарность являлась самым паскудным из всех пороков.

– Приведу, – твердо сказал Шал. – Обещаю.

Еркебай довольно кивнул, принимая обещание.

– Ну, чего ты не ешь? – Фаты поставил поближе тарелку с мясом и подкинул баурсаков. – В дороге проголодаешься.

– Рахмет, Фаты-ага, ем. – Шал потянулся к еде.

– Такое чувство, что родственник уезжает. – Дунганин не знал, чем себя занять, и все вертелся на месте. – Ты уж там постарайся поскорей дела сделать.

Шал хмыкнул и улыбнулся. Поведение старика было понятно без слов – он все надеялся выдать дочь замуж.

Наевшись и напившись чаю, Шал провел ладонями по лицу и поднялся.

– Спасибо большое за угощение, за вашу заботу обо мне. Я безмерно вам благодарен.

Он вернулся к коню и стал навешивать на себя оружие. Перекинув через плечо ремешок «стечкина», обрез сунул в набедренную кобуру, а вертикалку в седельную, но тут подошел Фаты и потрогал рукоять пистолета.

– Это что, маузер у тебя?

– Нет, агай, «стечкин» это.

– А похож на маузер. Знаешь что, – дунганин задумался, потом посветлел лицом, что-то вспомнив, – я сейчас приду.

Он быстро убежал и скрылся в юрте. Пришла Шахадат и принесла котомку с едой.

– Вот, возьмите. Покушаете в дороге.

– Рахмет, Шахадат, – улыбнулся Шал и склонил голову в благодарность.

Прибежал запыхавшийся Фаты и протянул черную мохнатую шапку.

– Держи. Туркменская. Подарили много лет назад, но я не ношу. А тебе нужней. Лысину береги.

Шал повертел подарок и, улыбнувшись, натянул на голову.

– Вылитый басмач, – засмеялся дунганин, – хоть сейчас в кино сниматься.

– Ага, белое солнце Тараза, – хмыкнул Шал, представив себя со стороны. В кожаной куртке, мохнатой шапке и с кобурой, так похожей на маузеровскую, он должен был напоминать курбаши – предводителя воинства свободных джигитов, не обремененных принадлежностью к какому-нибудь государству. Сабли только не хватало.

Он подошел к шаману и пожал с благодарностью руку. Тот ударил его легонько два раза по раненому плечу и что-то прошептал. Потом добавил уже вслух.

– Доброй дороги, сынок, пусть хранят тебя Жер-ана и Создатель.

– Давай, казах, удачи. – Фаты приобнял Шала. – Возвращайся.

Шал влез на коня и поднял руку.

– Счастливо оставаться. Еще раз огромная благодарность за все.

Он толкнул пятками Сабыра в бока, и тот послушно направился в степь. Чувствуя спиной взгляды провожающих, Шал не стал оглядываться, а пустил коня рысью.