Как бы там ни было, но в первую неделю нового, 1950 года, меня послали на практику на 10000-тонный трехтрубный учебный крейсер «Девоншир». План стажировки состоял из двух частей. Первая – мы работали на корабле как «не очень знающие моряки»: драили, мыли, полировали, чистили, скоблили и красили под аккомпанемент нецензурных слов. Вторая половина практики предназначалась для профессионального обучения. Это было не самое подходящее время для обучения морскому делу. Погода в том январе была морозная и каждое утро перед завтраком мы должны были драить деревянные верхние палубы, ходя босиком по парящей, с льдинками у шпигатов воде. Результатом этого было покалывание в пальцах ног перед тем, как их вообще перестанешь чувствовать. Все это играло очень важную роль в становлении офицера, и я остаюсь сторонником изучения профессии с самых низов. Ведь офицер может приказать матросу снять ботинки и драить палубу, не взирая на погоду. Но, проделав это сам несколько раз в середине зимы, он дважды подумает о том, стоит ли отдавать такой приказ.

В середине января мы уходили далеко от берегов послевоенной Англии с ее карточной системой и нехваткой почти что всего, направляясь в Вест Индию. Мы шли на юг через Бискайский залив, потом на юго-запад, следуя вдоль пассатов к Тринидаду. Мы спали в гамаках и выполняли всевозможную работу на корабле: в котельном и машинном отделениях, в штурманской рубке рядом со штурманом, на ходовом мостике с вахтенным офицером. Мы работали с боцманской командой или с рулевыми, выполняли обязанности рассыльного командира корабля или «адъютанта», следуя за ним весь день. Мы ходили на шлюпках, практиковались в выполнении стрельб из четырехдюймовых пушек, составляли сигналы, грузили запасы на корабль, бегали туда-сюда, наполняя этим каждый день и большинство ночей. Это была интересная жизнь, которая очень сильно отличалась от школы. Никогда не забуду, как, стоя на коленях рядом с большим латунным стопором (зажимом для очень больших канатов) в желтом утреннем свете залива Кингстон на Ямайке, надраивал его и в приподнятом настроении ожидал завтрака со свежими фруктами в таком количестве, которого мы не видели шесть лет.

Мы посетили Барбадос, Гренаду, а также Виргинские острова, и единственной тучей на горизонте была моя почти полная неспособность осознать важность всех вахтенных и корабельных расписаний. Это создало для меня много проблем, поскольку может показаться, что управление на флоте осуществляется с помощью объявлений и сообщений на доске объявлений. В моем случае так и было, ведь проходят месяцы, а в моем случае годы, прежде чем начинаешь понимать команды, которые звучат по корабельной трансляции, искаженные морским жаргоном и северо-восточным английским народным диалектом, известным как «джорди», свистки, называемые «боцманскими дудками», сигналы горна, каждый из которых приказывает сделать что-либо определенное. Если ты не в состоянии понять вахтенные и корабельные расписания, ты не сумеешь найти даже вход в этот морской лабиринт. Жизнь тогда может стать запутанной и неприятной, поскольку руководство решит: ему следует объяснить, что нужно больше стараться.

Вахтенные и корабельные расписания определяют место каждого на корабле: что, где и когда они должны делать; где есть, спать и работать; уточняют, какие нести вахты, что и с кем нужно делать на вахте. Они определяют обязанности каждого и в базе, и в море, даже где, но не когда покинуть корабль. Вся ваша жизнь разложена по полочкам этими корабельными расписаниями. Но в возрасте семнадцати с половиной лет я не придавал этому особого значения, главным образом потому, что не смог найти расписание в течение нескольких дней. Когда же я его отыскал, то не понимал многого из того, что там было сказано. При этом я не подозревал, что важным условием понимания было чтение «суточных приказов», иначе я бы уделял последним больше внимания.

Так в течение нескольких недель вся система жизнедеятельности на корабле оставались для меня полной тайной. Мы придерживались тропического расписания, на которое перешли примерно через неделю после начала плавания. Этого я не замечал до тех пор, пока мы не прибыли в родные воды и не вернулись к зимнему расписанию, что привело меня к окончательному замешательству. Каким-то образом с помощью друзей и моего офицера-наставника я выкарабкался. По любым критериям я был крайне неорганизован. Хотя это в некотором смысле было забавно.

На Пасху нам дали две недели отпуска. Потом мы отправились на север вокруг острова Ян Майена в Нарвик и Скапа-Флоу – названия, вызывающие определенные образы у формирующегося военно-морского офицера, и наконец возвратились в Девонпорт. К концу второго похода я разбирался не только в жизнедеятельности корабля, его экипажа, его вахтенных и корабельных расписаниях, но также и в том, как увильнуть от работы, выглядеть занятым, избежать грязной работы, неплохо провести время, что, как я думаю, было частью того, для чего нас туда послали. Я прошел практику на учебном крейсере без позора, узнав значительно больше, чем представлял ранее. В характеристике отмечался мой энтузиазм, если не внешний вид или пунктуальность.

Так, прослужив в Королевских ВМС почти пять лет, я в возрасте восемнадцати лет стал мичманом. По крайней мере я всегда находил объяснение столь длительной службы тем, что не мог уволиться по своему желанию без уплаты моим отцом за четырехлетнее обучение, что было маловероятно. Нам не нужно было давать «подписку», никакой контракт не составлялся и при этом от нас не требовалось приносить присягу на верность, как это должен был сделать каждый в армии. Мне всегда говорили, это потому, что армия однажды взбунтовалась – с тех пор ей никогда полностью не доверяли! И с той поры говорят «Королевские ВМС» и «Британская армия».

На воротнике у меня появились две белые нашивки, и я был «…направлен для дальнейшего прохождения службы…» на плавбазу подводных лодок «Мейдстоун», находящуюся на переоборудовании в Портсмуте. Тот факт, что меня послали не на крейсер, линейный корабль или авианосец, а на плавбазу, ясно говорил о том, что меня оценили как угодно, но только не подающим большие надежды. Подводники к таким тоже не относились – немного пахли, вели себя не слишком хорошо, пили слишком много. Их считали людьми с плохими привычками, служащими на консервных банках, а профессиональная репутация их плавбаз была еще ниже. Но «Мейдстоун» была внушительной и большой. Это было 10000-тонное судно, предназначенное для инженерного обеспечения, технического обслуживания кораблей и размещения штаба эскадры, в которую входило примерно восемь подводных лодок. Плавбаза была плавающим штабом, хранилищем запасов, мастерской и гостиницей для экипажей лодок, которые базировались рядом с нею. На ней находились мастерские для ремонта машин, обслуживания торпед, различных приборов, гидравлики и так далее. И на этой плавбазе была дюжина нас, мичманов, познающих службу на большом корабле и начинающих впервые командовать настоящими матросами.

Через десять месяцев я получил новое назначение на 8000-тонный крейсер «Шеффилд», который только что вышел из ремонта и модернизации. Это был быстроходный, хорошо спроектированный боевой корабль, имеющий на вооружении девять шестидюймовых пушек, восемь четырехдюймовых и много многоствольных 40-миллиметровых артустановок «Бофорс», расположенных повсеместно. Мы принимали его на верфи в Чатеме и вели до Мори-Ферта, где должны были в течение сверкающей северной весны и лета ввести его в строй. К концу этого лета я стал старшим мичманом. Моя зарплата составляла 10 фунтов в месяц, из которых я экономил 5 фунтов главным образом из-за отсутствия возможности их потратить. Это был старый Королевский флот, который заставлял тебя тяжело работать и ждал благодарности за его благодеяния и заботу о твоем профессиональном обучении.

Но были также и проблемы. Война, которая согласно своей сущности делала жизнь на боевом корабле суровой, жестокой и короткой, закончилась не так давно. Рядом с нами находилось довольно много людей, страдающих от старого несчастья с современным названием «стресс». «Контузия», «судороги», «отсутствие воли» были более точными, хотя и менее корректными его определениями. Невежды иногда описывали это явление даже как «трусость», возвращаясь назад к тем временам, когда в британских вооруженных силах было очень много глупых споров о самом понятии «стресс». Стоит напомнить, что стрессы со всеми ужасами, которые они заставляют испытывать благородного, храброго человека, были тогда такой же реальностью, как и сегодня.

Странное поведение таких людей на послевоенном флоте проявлялось разными способами, в основном разительным изменением поступков. Тихий прилежный человек становился заядлым спорщиком. Чертовски общительный – замкнутым. Многие так и не смогли это преодолеть, а большинство никогда не подавали виду, что они чем-то отличались от других людей. Были люди, которые после военных волнений находили жизнь скучной. Их мотивация сильно упала, а вместе с ней и нормы личного и профессионального поведения. Это приводило к снижению уровня обучения и воспитания молодых офицеров, карьерам многих из которых так и не суждено было состояться.

Поэтому попасть на корабль с действительно высококлассными офицерами всегда было удачей для молодого мичмана. Кстати, удача сопутствовала мне чаще, чем обычно. Я служил под руководством ряда по-настоящему выдающихся морских офицеров. Все они впоследствии занимали высокие командные посты. Они учили и натаскивали меня, поощряли, а иногда и давали пинка. Без них я бы никогда не смог стать тем, кем я стал. В то время все запросто могло пойти по-другому, особенно для такого неуверенного в себе и свободного от обязательств молодого офицера, каким был я.

Осенью 1951 года я перевелся с «Шеффилда» на «Зодиак», прекрасный эсминец, способный развивать ход в тридцать два узла при любых условиях и вооруженный четырьмя 4,7-дюймовыми пушками и восемью торпедными аппаратами. Он базировался в Портленде, где находился учебный дивизион. Мне было девятнадцать лет, но я по сути все еще оставался школьником. Все отмечали мою незрелость. Вспоминаю, что когда я прибыл на борт, главные старшины выглядели старыми, как Бог, а командир корабля, капитан-лейтенант, выглядел даже несколько старше. Ему было около тридцати семи. Командира звали Джефф Вардл. Он был замечательным человеком, несколько раз смотрел в лицо смерти: его субмарина была потоплена в самом начале войны, и он провел в лагере военнопленных почти всю войну. Оттуда он четыре раза бежал, четыре раза его ловили и в конце концов он оказался в Колдице. Из лагеря Джефф вышел несломленным и с новым ремеслом – стал опытным специалистом по открыванию замков. Он мог за несколько секунд пройти через любую дверь, и никто на «Зодиаке» не волновался о потере ключа.

Старшим помощником командира был двадцатишестилетний лейтенант Ричард Клейтон, редко сходивший на берег, очень ответственно выполнявший свои обязанности, с неизменными двумя стаканами «Драй Сэк» перед обедом. Херес в отличие от старпома мне нравился, хотя к последнему я всегда питал уважение. Он был сыном контр-адмирала. Когда дело касалось работы, обладал тяжелым, жестким нравом. Клейтон действительно заставил меня досконально изучить весь корабль, поручая работу в каждой боевой части.

Через четыре месяца мне присвоили звание младшего лейтенанта, и я получил свою первую золотую нашивку. Это был серьезный прогресс. Задолго до окончания отведенного времени меня допустили к самостоятельному несению вахты на ходовом мостике в море. Я помню, как, находясь на мостике несущегося в ночи корабля и время от времени ощущая удары волн о его корпус, чувствовал сильное волнение от возложенной на меня ответственности за безопасность корабля и его экипажа. Теперь-то я знаю, что командир корабля держал себя в трехсекундной готовности вступить в управление на случай, если бы я сделал что-то неправильно. Но я ощущал себя лично командовавшим этим эсминцем. Это был опьяняющий опыт – мне не было еще и двадцати.

Иногда мне позволяли замещать штурмана. Это мне нравилось больше всего и нравится до сих пор. Двадцатичетырех летний штурман лейтенант Пол Гриннинг, сын замечательного храброго командира эсминца в период второй мировой войны, был моим хорошим другом и наставником. Меня никогда не удивляла их дальнейшая карьера: Клейтон закончил службу адмиралом, сэром Ричардом Клейтоном и главнокомандующим ВМС метрополии; Гриннинг – контр-адмиралом, флагманским офицером королевской яхты. В конечном счете контр-адмирал сэр Пол Гриннинг стал главой королевского хозяйства²⁰.

Мне было жаль оставлять «Зодиак» и идти на берег, как оказалось, почти на два года. План моей подготовки требовал пройти обучение на курсах младшего офицерского состава в Королевском военно-морском колледже в Гринвиче. Курс объединял углубленное изучение некоторых наук с потрясающими правилами военного мышления и письма. Нас учили логическому мышлению и правилам изложения своих мыслей на бумаге. Книги, изданные в то время в Соединенных Штатах и подававшиеся как величайшие достижения в области интеллектуального управления со времен Сунь-Цзы, просто перефразировали руководящие документы штабов Королевских ВМС того времени.

Нам также предложили один предмет для изучения на выбор. Я избрал фортепьяно, уверенный в том, что ничего существенного за отведенные уроки я не достигну, но зато у меня будет свободное время. «Свободные часы» стали моим предметом на выбор, хотя я вряд ли могу отнести его к «выбору». Я также весьма много узнал о гонках борзых на стадионе в Нью Кроссе. Этого не было в учебном плане, но мы должны были получить всестороннее образование, и собачьи гонки в этом отношении не менее полезны, чем посещение ночных клубов Вест Энда.

Атмосфера, созданная среди красивых палладианских зданий колледжа в Гринвиче (одни были спроектированы Иниго Джонсом, другие – сэром Кристофером Уореном), способствовала учебе и, конечно же, была для всех нас источником вдохновения, поддерживая нашу веру в то, что мы были значительно более цивилизованная, образованная и организованная группа, чем когда-либо могли бы стать армейские офицеры. Однако глубокого спокойствия, которое приходит вместе с превосходящим интеллектом и тягой к знаниям, для нас было совсем не достаточно, и мы чувствовали себя обязанными осуществить тщательно спланированный и подготовленный рейд к нашим военным соратникам из Королевской военной академии в Сандхерсте. Это была во всех отношениях успешная операция.

Мы пробрались мимо охраны, проехав на автомобилях вдоль парадной аллеи из гравия, оставляя на ней глубокую колею, и «побелили» несколько статуй генералов. За нами тащились рулоны туалетной бумаги и мы вели себя подобно… младшим лейтенантам на хмельной вечеринке. После этого отошли, оставаясь непойманными. Молодые джентльмены из Сандхерста вряд ли оценили нашу шутку, а начальнику академии совершенно изменило чувство юмора, и он рассказал обо всем капитану нашего колледжа.

Наш капитан, сэр Энтони Маерс был вызывающим уважение спортсменом и несгибаемым командиром-подводником, ставшим впоследствии контр-адмиралом, кавалером креста Виктории, ордена Рыцаря Британской империи и дважды кавалером ордена «За заслуги», известным во флоте как Крэп Маерс. Обеспокоенный не только преследованиями армейских офицеров, но и возможностью выставления большего счета за причиненный ущерб, он выстроил всех нас перед собой и устроил разнос за незрелость, глупость и безответственность, ни словом не упомянув наши реальные достижения. Ведь не так-то просто прорваться через укрепления британской армии и так их унизить.

Крэп тем не менее полностью не утратил чувство юмора и живописно закончил свою лекцию жестом, которого и следовало ожидать от человека, не только удостоенного креста Виктории за дерзкий подводный рейд в гавань Корфу, но и в значительной мере способствовавшего атаке на штаб генерала Роммеля в Северной Африке. «Это было исключительно позорное поведение, – рычал он. – Отлично выполнено!»

Я окончил Гринвич с оценкой «альфа» по курсу штабных дисциплин и со скромной оценкой «гамма с минусом» по академическому курсу. Целый семестр после этого ушел на «технические курсы» в Портсмуте. Это была вторая восьмимесячная часть тяжелой утомительной работы в «школах». Мы изучали предметы, связанные с авиацией, навигацией, торпедным делом и противолодочной войной, артиллерийским делом, электрооборудованием, использованием разнородных сил флота, администрированием и т. п. Во всем этом было два странных упущения: мы не изучали использование двигательных энергетических установок и подводные лодки. Возможно, считалось, что в этом нет необходимости. Два или три предмета пошли у меня довольно хорошо, а остальные – от «умеренно» до «средне». Волнения перед непрекращающимися экзаменами к тому времени уже не было. Они их устраивали, я их сдавал. Казалось, я сдавал их всю жизнь: что будет дальше?

Мне было двадцать один. Руководство желало знать, хочу ли я, молодой лейтенант, попробовать себя на командных должностях во флоте: заняться артиллерийским делом, противолодочным, штурманским, связью, авиацией? Даже такой неизвестной мне вещью, как подводные лодки… «Соглашайтесь, Вудворд!» – говорили мне.

«Я вообще-то не знаю», – типичный для моей карьеры ответ. После этого я получил письмо, в котором предлагалось прибыть для прохождения службы на «Долфине», альма-матер ужасных подводников. Меня «назначили добровольцем» на курсы подготовки подводников. В письме также сообщалось, что если мне эта служба не понравится, то я могу после восемнадцати месяцев подать заявление об уходе, и тогда мне будет позволено уйти в течение трех с половиной лет. Это казалось разумным. В такое же положение попали еще семь или восемь моих сокурсников. Мы, образно выражаясь, оказались в одной лодке.

Так при относительно странных обстоятельствах началась подводная карьера Вудворда. Она закончилось спустя тридцать два года, когда я был в моем собственном понимании все еще «придавленным» человеком. Размышляя о моей службе в последующие годы, прихожу к выводу, что это назначение оказалось очень удачным, хотя и было сделано росчерком пера кадровиков. Ведь на подводной лодке от тебя требуется стать гражданином с Первого Дня. Ты должен повзрослеть очень быстро. Служба подводника не похожа на службу на надводных кораблях, которые, вообще говоря, имеют тенденцию не тонуть, а если все же это случается, то экипажу предоставляется шанс на спасение. На подводных лодках, которые погружаются довольно быстро, заранее предполагается, что вы понимаете и умеете работать на любой материальной части на борту субмарины. От меня, таким образом, требовалось стать не только полуинженером, но и научиться быть по очереди артиллеристом, штурманом, связистом, электромехаником, торпедистом, акустиком до того, как я мог надеяться продвинуться за шесть лет в командный состав. Мне было разрешено по кругу своих обязанностей брать на себя ответственность за самую разнообразную работу, что мне больше всего нравилось.

Постепенно я понял, что такая служба полностью соответствует моему вкусу. Мы учились понимать лабиринты трубопроводов, кабелей, гидравлических, воздушных, фановых систем, электрические и балластные системы, системы управления двигателями, батареями, моторами, насосами, клапанами, торпедной стрельбой и управления кораблем, сигналы тревог. Список бесконечный. В итоге предполагалось, что мы сможем быстро найти в полной темноте любое оборудование и на некоторой материальной части работать в таких условиях.