Глава 2
Подводник

Особенные амбиции никогда не были присущи семье Вудвордов. У моего покойного отца, Тома Вудворда, сына лейтенанта морской артиллерии, их точно было немного. Он закончил свою скромную банковскую карьеру достаточно успешно – главным кассиром отделения Барклай – банка в Ланчестоне. Насколько я понял, это был его собственный выбор, возможно, связанный с любовью к Западной Англии. Моя мать была согласна с ним.

Может быть, к этому имели отношение три года, проведенные отцом в траншеях первой мировой. За всю историю моей семьи, которая прослеживается на протяжении 300 лет, только один человек – генерал Форстер, который в восемнадцатом веке был сторонником Бонни Принца Чарли¹⁶ и чью фамилию я ношу между Джоном и Вудвордом, может считаться важной персоной. Но надо признать, что он был довольно далеким родственником по линии матери моего отца.

Я почти не сомневаюсь в том, что у генерала не было особенных военных успехов – за свою жизнь он не выиграл ни одного сражения. Он был, скорее, «придворным генералом», что было модно в ранней Георгианской Англии. Его главным талантом оказалось то, что он появился в нужном месте в то время, когда Принц Чарли решил включить в свою команду видного протестантского военного. И хотя это не предотвратило жестокого поражения якобитов в сражении у Куллоден¹⁷, я не могу насмехаться над карьерой офицера, которому выпадает случай оказаться в нужном месте в нужное время.

Как и все Вудворды, я с рождения не стремился в лидеры, до присвоения мне в 1981 году звания контр-адмирала оставался обыкновенным военно-морским офицером, и, как большинство корнуэльцев, был вполне доволен своей судьбой. Я действительно никогда особо не задумывался о своем дальнейшем продвижении по службе. Когда был лейтенантом, то думал о том, что неплохо бы стать и капитан-лейтенантом, а будучи капитаном 2 ранга надеялся стать капитаном 1 ранга. Однако за всю свою карьеру я не потратил и секунды для поиска пути, который привел бы к назначению в Совет Адмиралтейства. Впрочем, так и произошло: меня туда не назначили.

После всего вышеизложенного многие читатели могут удивиться (я уверен, что большинство моих сверстников удивлялись): тот ли Сэнди Вудворд из Роял Боро оф Кингстон находился той роковой ночью в Южной Атлантике на мостике авианосца «Гермес», командовал военно-морским флотом стоимостью в миллиарды фунтов стерлингов и несколькими тысячами моряков, а вся нация внимательно следила за ним? В то время я особо об этом не думал. Стечение обстоятельств и нескольких маловероятных событий сыграли свою роль. Для кого-то все сложилось неудачно, а мне повезло.

Возможно, это даже вызовет у вас мысль о странном способе управления военно-морскими силами. Но истина заключается в том, что нужно учитывать такие важные факторы, как учеба, техническая подготовка, принципы руководства и традиции, которые были проверены и отшлифованы Королевским флотом на протяжении столетий. Создание резерва хорошо подготовленных старших офицеров, каждый из которых в любой момент мог бы принять командование оперативным соединением британских ВМС, было основой политики адмиралтейства, начиная еще со времен Дрейка. Были, к примеру, два других плавающих адмирала¹⁸, которые, безусловно, могли командовать оперативными группами Фолклендского соединения не хуже, а может быть, даже лучше, чем я. Было также несколько адмиралов высшего ранга с большим опытом и знаниями, отнюдь не меньшими, чем у каждого из нас. Но когда флоту Ее Величества приказывают выйти в море, это выполняется исключительно быстро, а я, проводивший в то время учения флота в районе Гибралтара, был ближе других из плавающих командующих к Южной Атлантике.

Большинство людей полагает, что процесс, в результате которого британские ВМС делают из школьника в коротких штанишках командующего, способного возглавить самый большой со времен второй мировой войны флот, который отправляется от берегов Британии, является достаточно совершенным. Без сомнения, когда британское командование решило послать меня на юг, я для них не был «темной лошадкой». Я служил вместе с ними на разных должностях в течение тридцати шести лет и был одним из той вымирающей породы офицеров, которые начинали службу в темно-синей форме сразу после подготовительной школы в возрасте тринадцати лет. В моем случае – с 1946 года. И произошло это, как и все со мной, немного случайно.

Мои родители дали частное образование моему волевому и независимому старшему брату Джиму и такой же самостоятельной, по-своему независимой, сестре Лиз и в результате исчерпали все свои личные сбережения. Они смогли послать меня только в Стаббингтон Хауз – подготовительную школу с репутацией военно-морского «питомника», несколько выпускников которой стали адмиралами, а двое – кавалерами креста Виктории. Я неплохо окончил школу с развитой способностью к элементарной математике благодаря терпению и вдохновению моего исключительного преподавателя – г-на Вуда.

Поэтому было решено, что лучший способ получить частное образование за небольшую плату – выиграть стипендию в королевский военно-морской колледж Дартмут, известный как «Британия». Он располагался среди эдвардианского великолепия примерно в сорока пяти милях на юго-восток от Дартмура, на южном побережье Девона. В то время они предлагали порядка тридцати стипендий в год, требуя для поступления проходной балл, равный восьмидесяти процентам от стандартного вступительного экзамена в общественную школу. Я едва получил этот балл, думаю, как раз достаточный для последнего места, и был приглашен пройти медкомиссию и ужасное собеседование. Испытываемый мной ужас отнюдь не уменьшился от появления по дороге к старому зданию Адмиралтейства в Уайтхолле на пятке моего носка огромной дырки.

Я сидел перед группой офицеров с непроницаемыми лицами, практически парализованный беспокойством о своем носке. Без сомнения, проводившие собеседование старались быть максимально дружелюбными, но я едва мог давать вразумительные ответы на вопросы. Когда, наконец, пришло время покинуть комнату, я позаботился о том, чтобы, пятясь к выходу из комнаты, скрыть голую пятку. Мне показалось, что до двери полторы мили, а офицерам, вероятно, что я был подобострастен перед ними. Долгое время мне думалось, что офицеры должны были многозначительно кивать друг другу: «Это хороший, воспитанный мальчик… знает свое место… не хочет поворачиваться задом к старшим по возрасту и положению… таких не так-то много теперь… Мы возьмем его».

Так в самых первых числах нового, 1946 года, я стал первокурсником в Королевском военно-морском колледже «Британия». Это большое учреждение – основа Британских ВМС двадцатого столетия. Даже название «Британия» имеет имперский оттенок, хотя на самом деле колледж назван в честь одноименного большого старого трехпалубного линейного корабля, отслужившего полстолетия основным учебным судном Флота и ошвартованного в устье реки Дарт. В 1905 году колледж открыл король Эдвард VII. Его огромное здание из красного кирпича и белого камня было спроектировано сэром Астоном Веббом, создателем фасада Букингемского Дворца. На лужайке размещалась громадная, вырезанная из дерева раскрашенная голова, когда-то украшавшая форштевень старой «Британии», а куранты на часовой башне в течение суток отбивали не часы, а вахтенные склянки – обязательно не больше восьми за исключением Новогодней полночи.

В колледже в мирное и военное время поддерживались все лучшие флотские традиции. Ожидалось, что каждый из кадетов получит обширные знания по военно-морской истории наряду со знаниями по общеобразовательным предметам: географии, математике, английской литературе, иностранным языкам и так далее. Нам преподавали искусство мореплавания, основы инженерной подготовки, учили маршировать и выполнять упражнения с винтовкой, ходить под парусом и управлять моторными лодками, плавать и стрелять, подавать сигналы световым и флажным семафором и еще многим полезным для молодых офицеров вещам.

Колледж был не только местом обучения, но и символом британской морской мощи. Даже его местоположение было тщательно выбрано. Он находился на высоком утесе, возвышающемся над устьем реки. За ним были воды Английского канала – воды Джервиса и Худа, Хоука и Родни, Хау и Нельсона, Фишера и Джеллико, Паунда и Каннингема. Нас не учили (как это, возможно, делалось для наших сверстников в мире привилегированных частных учебных заведений или в средних школах), что такие люди должны восприниматься как герои. Нашей инструкцией было нечто вроде: «Такие люди всегда командовали флотами Королевских ВМС, и с них вы должны брать пример».

Не припомню, чтобы я был восхищен кем-то из них, но тем не менее отдельные истории остались в памяти. Про адмирала лорда Хау, который разбил французов в Атлантике «героического первого июня» 1794 года; про адмирала Кодрингтона, капитана «Ориона» при Трафальгаре, который преподнес туркам тяжелый урок; про адмирала Джона Джервиса, наставника Нельсона, человека, который способствовал его продвижению на должность командира эскадры и которому был пожалован титул графа Сент-Винсента после известной победы в 1797 году над испанцами в Атлантике к юго-западу от Португалии. Меня также учили военно-морскому фольклору: словам адмирала лорда Хоука перед сражением в бухте Киберон, когда он, предупрежденный одним из своих офицеров о чрезвычайной опасности штормового мелководья, которое защищало французский флот, сказал: «Я благодарю вас за выполнение ваших обязанностей – предупреждение меня об опасности. А теперь поверните меня лицом к врагу». Я знал о подвигах адмирала Виконта Худа в Вест-Индии и о большой победе адмирала сэра Джорджа Родни у берегов Доминики в 1782 году. Мне было известно о безвыходном положении, в которое попали адмиралы Джеллико и Битти в боевых действиях против немецкого океанского флота в Ютландском сражении первой мировой войны. Я знал об удивительных подвигах адмирала Каннингема у мыса Матапан и Таранто в период второй мировой войны. Смерть адмирала Нельсона и его прощальные слова: «Слава богу, я исполнил свой долг» – производили на нас огромное впечатление. Лично меня всегда глубоко трогало письмо Нельсона, которое он послал своему прежнему боссу, адмиралу Джервису перед последним сражением. «Без Вас я ничто», – написал он. Так оно воспринималось всеми нами.

Несмотря на внимание ко всем прекрасным традициям, хорошо помню, что с самого начала у меня на это была своя точка зрения. Первое, что ты должен сделать, узнав о традиции, спросить, какое отношение это имеет к сегодняшнему дню, подвергнуть ответ сомнению, поинтересоваться, существуют ли причины для того, чтобы хранить эти традиции сегодня, спустя много лет. Это плохой обычай, поскольку он не воспринимался благожелательно и не распространялся на приказы прошлой недели так же, как на указы прошлого столетия. Я держал эти мысли при себе и эту свою точку зрения сохранил по сегодняшний день.

Кроме поддержания традиций, большая часть жизни флота организуется по правилу: «Это мы всегда делали так и обычно были правы». Отклонение от этой линии осуждается. Я называю это синдромом «няне это не понравилось бы». Однако и «мнение няни» должно подвергаться сомнению. Хотя няня, скорее всего, в целом права, она может ошибаться в конкретном случае. Я не люблю утверждения о непогрешимости, даже своей, и подобно многим психиатрам, полагаю, что отсутствие сомнения в себе – первый признак безумия. Сначала это было моим интуитивным подходом, а в последующие годы стало осознанным правилом. Ничто не может быть гарантировано на 100 процентов только потому, что «так говорит няня». И я строго возражаю против такого предположения. Я считаю это интеллектуальной ленью. Всякий раз, когда мы говорили об истории и традициях в Дартмуте, я часто задавал несколько неудобный вопрос, почему эта традиция все еще применима, а если она не применяется, то почему мы ее вообще обсуждаем. Но задать этот вопрос вслух я не мог – не хватало храбрости отстаивать свои юношеские убеждения, меня хватало только на бормотание.

У меня нет ни малейшего сомнения в том, что такое мое мнение приходилось не по вкусу и моим друзьям, и критикам. Но спустя годы я вспоминаю, что в инженерных вопросах и, несомненно, в военно-морской философии для достижения душевного равновесия, которое приходит с пониманием, мне приходилось вникать в мельчайшие подробности работы того или иного механизма. Одним словом, я был любознательным. С одной стороны, у меня было бесконечное терпение выяснять все неясности. С другой – не оставалось времени для тех, кто хотел занять его тривиальностями.

Однако Дартмут в последующие годы в значительной степени выиграл сражение за то, чтобы сделать меня «таким, как все». Советы моих преподавателей в форме – «Вудворд, закрой рот» – со временем смягчились и стали звучать примерно так: «…попытайтесь согласиться, что мы здесь находимся значительно дольше, чем вы», – или: «…действительно, имеется много способов убить кота…», – или: «не правда ли, что так это звучит более разумно?» Таким образом они усмиряли мои возмущения, обучая меня не соглашаться более тактично. Это была первая ступень длительного, глубокого, индуктивного морского обучения, которое учит человека приспосабливаться, промывает ему мозги в соответствии с требованиями Королевских ВМС, давая уроки, продолжающиеся потом всю жизнь.

Отдавая должное формальности, следует заметить, что я начал службу в ВМС 5 января 1946 года вместе с остальными кадетами моего курса не в Дартмуте, а в Итон Холле, большой родовой усадьбе герцогов Вестминстерских около Честера. Поместье было преобразовано в обширный лагерь даже с собственной взлетной полосой и служило в качестве базы колледжа Королевских ВМС, эвакуированного из Дартмута после попадания в него бомбы в первые месяцы войны. Часть главного здания Итон Холла была выделена для размещения вновь прибывших тринадцатилетних кадетов, представленных дому Дрейка для первых двух семестров учебы.

Я ехал в Чешир из Западной Англии поездом с тремя пересадками. Мне казалось, что каждый последующий поезд был еще больше переполнен, чем предыдущий. Пришлось найти себе место в коридоре и одиноко там сидеть на своем зеленом морском чемодане, чувствуя себя неловко в новой военной форме. Итон Холл не был похож на все, ранее мной увиденное. Хотя я этого тогда не знал, но большинство людей ничего подобного ранее тоже не видели. Это был гигантский частный дом, спроектированный Альфредом Ватерхаусом, такого же размера, как и его другое готическое сооружение – музей естествознания в Саут Кенсингтоне, только хуже. По правде говоря, он представлял собой массивный дворец, описанный одним из биографов Его Светлости как «нечто среднее между судами на Флит Стрит¹⁹ и станцией Святого Панкраса.

Так или иначе, это был мой дом до конца летнего семестра. Когда я закрываю глаза и обращаюсь к воспоминаниям, то все еще могу слышать поразительную музыку с большой колокольни, примерно размеров Биг Бена, которая возвышалась над колоссальным особняком самого богатого человека Англии. Она возвышалась надо мной в первое утро на построении, когда я, пытаясь согреться, бежал вместе с моими сокурсниками по гравию вокруг замерзшего декоративного фонтана и, споткнувшись, упал. Я разбил колено и порвал новые брюки первого срока. Колено сильно кровоточило, и меня увели, чтобы перевязать. В итоге мне на четыре дня раньше, чем моим товарищам, выдали короткие брюки. Это отличало и стесняло меня на последующих построениях той недели. Думаю, это был единственный случай за все четыре года пребывания в военно-морском колледже, когда я чем-то выделялся.

Вскоре я был в лучшей за всю мою жизнь физической форме. Помещения колледжа располагались на обширной территории. Чтобы добраться из класса в класс с книгой под мышкой, нужно было иметь выносливость бегуна на средние дистанции. Я вспоминаю себя бегущим полмили, иногда под проливным дождем, с занятий по английской литературе в лагере «D» Ниссен-хат назад к главному зданию, окруженному сотнями акров садов, сходящимися к нему пятью подъездными аллеями, каждая длиной в две мили. Занятия по математике проводились на пятом этаже в какой-то противной коморке, и совсем не легко было добраться туда из лагеря «D» за отведенные для этого пять минут. Эту проблему я обязательно должен был решить. Мне не хотелось пропускать ни минуты урока английской литературы, поскольку моим преподавателем был не кто иной, как неординарный, с большим чувством юмора К. Н. Паркинсон (известный законами Паркинсона). Он дал нам не так много знаний по литературе, зато был потрясающим преподавателем геральдики. Я также не хотел опаздывать на уроки математики, которая мне очень нравилась. К счастью, я обнаружил, что математические задачи можно решать, даже запыхавшись от быстрого бега.

Как вы себе уже представили, это было ужасное место, где легко было потеряться. Абсолютный хаос в коридорах, на лестницах и ни одного указателя. Итон Холл стал тем местом, где я осознал, каким ужасом является опоздание на флоте. Моим периодическим ночным кошмаром в течение многих лет был не тонущий корабль или взбешенный капитан, а то, как я потерялся в огромном, наподобие лабиринта здании и каждую минуту осознавал, что опаздываю все больше, больше и больше.

Летом, как и было положено, я отправился в Дартмут, где мне предстояло отучиться еще десять семестров. Меня разместили в Сент-Винсент-хауз, одном из пяти старейших зданий, названных в честь адмирала Джервиса. Ничего значительного с этого момента не произошло: мое обучение не вызывало никаких сложностей. В летние периоды я занимался строительством и плаванием на моем собственном ялике; в зимнее – спортом, избегая агрессивных спортивных игр.

В 1949 году я закончил четыре года учебы восьмым из сорока четырех кадетов, три из них станут адмиралами. За все это время я не сумел ничего выиграть: никаких академических призов, никаких спортивных вымпелов, даже вымпел моего дома, которым обычно награждались за общественную деятельность в последнем учебном семестре. Ноль. Это был выдающийся пример полной без-результативности, обеспечивающей совершенно чистый послужной список. Я вообще не заслужил никакой награды в период между наградой за Священное писание в возрасте семи лет и рыцарства в возрасте пятидесяти.

В заключение этого веселого, довольно счастливого и интересного времени мой офицер-воспитатель и наставник дали мне характеристику, содержащую фразы: «… он никогда не сможет реализовать свои способности, пока не изживет в себе некоторую интеллектуальную лень… Его мировоззрение очень узкое; слишком много уделяет внимания своим поискам и для мальчика его способностей очень несведущ о мире вокруг него…, склонный к безответственности, в настоящее время недостаточно напорист, нерешителен, слабо развит дух товарищества.» Я не спорю ни с одним из этих утверждений. И всегда думал, что это даже лучше, чем я заслуживал. Но принимая во внимание то, что я был среди первых двадцати процентов моих сокурсников, я иногда задавался вопросом, что же они должны были сказать о парнях из последних двадцати процентов.