Ку-ку!

В маленькой, забытой временем лавке старых, бесполезных вещей я набрёл на ходики с кукушкой, с цепью и гирьками. Я взял их, не торгуясь и не спрашивая на ходу ли они. Взял, увлекаемый движением души и слабым привкусом воспоминаний. Дома разобрал, почистил и вместо старых гирек в виде облезлых серебристых шишек исхитрился приладить механизм, питаемый толстой, брюхатой батарейкой. Пустая внутри, металлическая птичка, непонятного вида с отслоенной краской клюва, послушно исполняла роль кукушки.

Высовывалась она нерешительно, в несколько приёмов. Сначала приоткрывалась почему-то одна дверца, затем решительно до упора, так, что казалось, она сорвётся с проволочной оси, – вторая, полностью и настежь, а потом уж появлялась она сама с каким-то воинственным вызовом… – Ку-ку, ку-ку, – и застывала, как будто ждала ответа… Потом досылала ещё одно «ку-ку» и с ржавым звуком уползала в свои тёмные недра.

«Ку-ку» было скрипучее, механическое, далёкое от живого голоса, да и вовсе непередаваемый звук, найти ему подходящую ассоциацию оказалось затруднительно, так что по взаимному доброму согласию мы сочли его понятно-приемлемым и вполне кукушечьим.

Итак, «ку-ку» поселилась сначала на кухне. Немного прошло времени, как я сначала с удивлением, потом с улыбкой недоверия, а потом и вовсе уверовал, что у нас с кукушкой организовалась, как бы сказать, эдакая симпатическая связь. Я стал находить в ней активную ответность и совсем не механическое понимание.

Как иначе можно объяснить, что за всё время, пока я, например, готовил обед, мне ни разу не довелось слышать, чтобы кукушка своим вмешательством хоть как-то помешала моему ритуалу. Помнится, пару раз мне просто пришло в голову прихватить птичку на невыполнении своих прямых обязательств. Но ни разу не получилось: стоило мне обратить внимание на её поведение, как она бодро выскакивала и бравым «ку-ку» подтверждала согласное течение времени. Но, бывало, я увлечён и непроизвольно спохватывался, и несказанно удивлялся, что пришло, например, время отбивать час, а кукушка, нехотя, бочком протискивается на свою сцену, затем невнятно, быстро и тихо бормочет какое-то единичное «ку», потом быстро и стыдливо скрывается, не решаясь прерывать минуты моего вполне по графику положенного восторга. Иногда казалось, что я даже слышу за дверкой полное нерешительности перетаптывание и представляю себе, как бедная птичка решает для себя вопрос высовываться ли вообще – ведь это так может помешать моему священнодействию. Так и вижу, как она выглядывает в щелки своего домика, борясь с такой непростой для неё задачей…

В любое другое время – о-о! Утром, например, полная утверждения, что ОНА открывает новый день, птичка издавала бодрое и радостное: «Ку-ку!!! Приветствую вас! Хорошего дня!» И сверкнув хитрым глазом – впечатление, что заговорщически подмигнула – может от себя, от избытка хорошего настроения, вполне членораздельно добавить из собственного репертуара ещё одно очаровательного звучания «ку-ку!»…

Уставшая к вечеру, либо просто наглотавшись кухонных запахов, а, возможно, обиженная, что я меняю её общество на прогулку с товарищами или телевизор, она густым скучным, действительно потужным голосом произносит вежливо-формальное «ку-ку», мол, можешь идти заниматься, чем хочешь, никто тебя не держит, да и вообще: на таких типов, как ты, никогда нельзя полностью положиться. Это конечно не так, я искренне к ней привязался: она такая необыкновенная, интеллигентная, чуткая и почти… одушевлённая.

Благодарный за наши нежные отношения, я купил ей сестричку: такие же ходики в том же месте. Теперь у меня их стало две. Вторую я поместил в спальне, прямо на стенке напротив кровати и, чтобы как-то различить их, назвал её «КУ-КУ-2», а заслуженную и старше – кухонную – маленькой «ку-ку-1». И стали мы так жить и поживать.

Потом, когда в моей спальной комнате появился второй экземпляр кухонной кукушки, я ещё раз убедился в реальности наших с ними отношений. Не только в синхронности по времени. Мы научились одинаково думать! Слаженно отмеряем время, каждый в своём течении, но в абсолютном – строго одинаково. Иногда, по взаимному согласию, мы отматывали назад годы и в замедленной прокрутке, как в повернутом наоборот бинокле, смотрели отрывки из нашей общей истории…

И из общего будущего, приближенного лишь страхом тайны и нетерпением любопытства. Вижу, как угасающее сознание чертит в бессмысленном уже пространстве две близкие параллельные линии: мою и кукушки на стене, – как они приближаются, сходятся ближе и ближе. Мне кажется, я даже знаю, где они соединятся и мгновение, когда это произойдет, станет нашей общей воронкой, в которой исчезнут запасы нашего времени. Всё случится одновременно и быстро. Я задержу последний вздох и брошу прощальный взгляд на друга, который остался со мной до последней секунды, до последнего дрожания стрелки на последнем стремлении перескочить на следующее деление…

Почти физически вижу, как сдутая, сморщенная батарейка выдохнула последние токи… Спальная кукушка с поникшей, как показалось, головой едва протиснулась через полураспахнутые створки, на какое-то время повисла между решениями, её подставка выдвинулась далеко-далеко, как бы пытаясь максимально приблизить ко мне преданное существо, но не выдержала, надломилась, и птичка со смешным и жалобным кульбитом совершила свой первый и последний полёт и ударилось об землю. Эмалевое покрытие пёрышек радужным фонтанчиком взмыло в воздух и обсыпало металлический трупик лёгким цветочным дождиком… Один глаз ещё смотрит в завёрнутый в белое безмолвие потолок, на осиротевшую клетку, на невидимого с того места меня… Щемящее сожаление готово выкатиться слезой, но она застряла в углах глаз, зажатая усталыми веками. На дне её хрустального перелома отсвечивает последним «прости!» маленький холмик, где уснула часть нашей истории.

Смазанное видение покидает меня. Я знаю, что в миг, когда я закрою глаза, в ту же секунду часы тоже остановятся.

Последний вздох унёс в никуда последний стук сердца и запечатал уши от внешних звуков, последний взгляд на часы… И здесь, в мрачное торжество отплытия, в последний краешек мозга вдруг проникает нерушимое:

– Ку-ку, ку-ку, – из кухни, и потом ещё еле слышное:

– Ку-ку…

И уже далеко-далеко, за пределами доступного жизни…

– Ку-ку…

Жизнь продолжается?..

Но немые губы молчат, а в ушах, которые уже не слышат, продолжает раздаваться:

– Тик-так, тик-так…

2015 г.

Пацюк

 
Если хочешь быть здоров – закаляйся!
Позабудь про докторов,
Водой холодной обливайся, –
Если хочешь быть здоров…
 

Не знаю, с чего бы крутилась в голове эта старая уютная песенка, пока я ехал в спорткомплекс. А может, именно потому и звучала…

Погода хорошая, машина везёт, на работу не надо – свои трудовые годы давно обменял на скромную пенсию… И кто мне указ, чем заниматься. Вот и решил ходить в спортивный центр. По возможности каждый день за исключением субботы. Она – сами понимаете – суббота. День отдыха. (Как будто другие дни перегружены). Но! – как сказал – суббота, это суббота и точка.

Короче, поехал и поехал, и если скажете:

– Да чё ему делать, пенсионеру? – вы будете правы.

Но я не совсем о спорте. Даже вообще не о спорте… А о том, что после него. Т. е. после тренировочного зала, если не жалко здоровья (шутка) или бассейна. А после него(!) натрудившийся, идешь, наконец, расслабиться в парилку… О-о-о! Пари-и-илка… Со всеми прибамбасами: веничками, там, специальными рукавичками и будённовскими шлемами. И к ним другие ещё исключительные штучки только для касты посвящённых: как, например, обмануть современную автоматику, чтобы выдать пар, но такой, что сама она, автоматика эта, не выдерживает, сходит с ума. А после парилочки – чай, скажем, то да сё…

Понятно я излагаю, да?

Но… не об этом, опять-таки. О другом. Заметил, вот, что бриться после парилки – но так, чтоб сразу, не разгуливать и остывать, а вот как есть – красный, распаренный, все поры раскрыты и дышат… весь организм дышит, и ты даже это слышишь и чувствуешь, – так вот, оказывается, побриться сразу, нагорячо – о-огромное удовольствие! Лезвие скользит по коже, будто проводишь по ней шёлковым платочком. Легко, чисто, податливо. И сама кожа потом разглаживается и даже светится как бы чистотой и обновлением.

Вот и сегодня, привычный ритуал.

Из парилки – у-ух, дай хватить воздуха – в раздевалку к своей ячейке. Вот он, крем для бритья, станок, та-ак. Перед входом в душевые зеркальная стена и впритык к ней ряд умывальников. Становлюсь к одному из них. Намыливаю красное, распаренное лицо, а станочек кладу на секунду-вторую под тонкую струйку горячей воды – пусть тоже разогреется. Шум слева немного отвлёк моё внимание: там из полностью открытого крана, разбрызгиваясь во все стороны, хлестала вода, а перед умывальником монументальное тело, с розовым бочонком живота и остальными соответствующими деталями, скользкие жирные складки которых переливались теми же поросячьими цветами. Шароподобный венец головы на покатых, но мощных, плечиках увенчан смешным по размерам чубчиком. Ни дать, ни взять – чистый полубокс, ей-ей, ещё из той жизни мелькнуло в голове. И ещё – редкий кустарничек желтоватых бровей над считанными белёсыми ресничками, хлопающими над оловом пуговичных глазок и несоразмерно маленьким, почти детским носиком между мешочных размеров щеками. Прям, на Пацюка похож из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Наверное, так тот в молодости выглядел. Разве что этот, рядом со мной, повыше будет.

И хлещет струя из крана у того Пацюка, и брызжет вода во все стороны.

Бросаю на него красноречивые взгляды: один, второй… Жалко воды. И ни из какого-то неумеренного патриотизма – мол, в стране с водой всегда проблема, всегда не хватает и т. д. Вовсе нет. Но она же, как хлеб, просто неприлично так вольготно обращаться с ней, да будь её даже поверх головы! А этому телу хоть бы хны! Мало того, – пошёл к своей ячейке, даже не подумав закрыть кран.

Чувствую, что начинаю закипать и что у меня, совершенно мирного в обычной жизни, заряд электрический до головного мозга добирается, и, похоже, готов сорваться со стопоров. И это несмотря на возраст и долженствующую сопутствовать ему осторожность в случаях, которые грозят неконтролируемой вспышкой. Закрываю его кран, жду. Похоже, малой искрой уже не обойдётся. Тем временем розовое желе возвращается на место, хлопает себя по бедрам, удивлённо смотрит на кран, переводит оловянные стволы своего взгляда на меня и снова на кран. И тут – курок нажат – и я таки срываюсь:

– Ты что, сука! У тебя что, Волга за спиной плещется?! Или ты дожди привёл в наши пустыни?!

Заметил, что с тихого шипения постепенно перехожу на звонкий фальцет. Присутствующие начинают ощущать озон в воздухе и вполне адекватно оценивают мою уже напряжённую стойку. Пока они ещё не вошли полностью в назревающий кризис, но понимают – ото-то произойдёт нечто неординарное для тихой нашей миргородской лужи.

Похоже и розовое тело правильно заценило ситуацию и совершенно неожиданно для своих впечатляющих объёмов проблеяло:

– Но я же купил билетик…

– Би-ле-тик? – пропел я с угрозой и врастяжку.

– Да ты чего? – парень вполне миролюбиво и быстро собрал свои манатки, кажется, так и не закончив запланированные процедуры, и хлопотливо вернулся к своей одежде. В итоге инцидент неожиданно и быстро исчерпал себя, в общем-то, так и не начавшись. Похоже, весь предбанник сделал незаметный выдох, и все продолжили заниматься своими нехитрыми банными делами.

И только меня ещё продолжало колотить. Вспыхиваю я быстро, но отпускает меня всегда медленно.

Уже потом, когда я покончил со всеми делами, попрощался с друзьями, вышёл и сел в машину… уже потом, сидя в ней, я вдруг представил, как тот тип, с которым я готов был сцепиться, тоже возвращается домой.

Вот так еду, и перед мысленным взором – прямо картина.

Приходит/приезжает этот Пацюк домой. Машину – если приезжает – ставит аккуратненько так, чтоб никак её соседними дверями не оцарапал, буде резко откроют свои. Ну и поставил, неважно, что прям посередке полосы и тем занял как бы два места. Но зато, точно уж, дорогую его не стукнут. В прихожей аккуратно снял кроссовки, поставил на место и одел домашние тапки. Сумку, как зашёл, там же и бросил на пол – жена подберёт. А она – вот встречает: