Действуют:
Вера Максимовна
Порогин
В большой комнате, со вкусом обставленной старинной мебелью, в глубоком кресле сидит Порогин. Заметно, глубоко задумался. В одной руке очки, в другой письмо. На полу распахнутый чемодан. На стенах бронзовые бра. Чудесно светится аквариум с золотыми рыбками. Появляется Вера с бельем в руках.
Вера. Бог с тобой, Митя, жизнь прошла!.. (Опускается на колени возле чемодана, укладывает белье; вдруг задумывается.) И что это на меня с утра, как напало: прошла жизнь, прошла. И именно такими, представь, словами: прошла, прошла… И сначала, знаешь, обидно сделалось, чуть не до слез жалко. А потом подумала, повспоминала, погрустила и… вроде, как отпустило. (Смотрит на мужа.) А тебе, Митя, как? Все забываю спросить: тебе не жалко?..
Старик как сидел – так сидит: в себя погруженным. Вздохнув, она встает. Подходит к аквариуму.
Рыбочки мои золотые… золотые… Все было хорошо… хорошо… О чем же жалеть? (Уходит.)
Старик недвижим. Она возвращается, озирается по сторонам.
Господи, они на тебе, а я ищу их по всей квартире. (Тяжело опускается на колени, снимает с Порогина домашнюю обувь; задумчиво его поглаживает.) Иногда думаю: кто бы мог подумать, Митя, что мы так долго проживем. Мы с тобой. Ты и я. Как странно… Если бы тогда, давно, мне бы кто-нибудь сказал, что все будет так долго… Да нет, Митя, вообще-то все было, как у людей. Так и надо, верно, чтобы было. Разумно. (Хочет подняться, однако морщится; впрочем, кое-как переползает к чемодану, укладывает туфли.) Странная штука этот возраст: все почти то же самое, только почему-то ноги плохо слушаются… (Поднимается.) Почти… почти… (Уходит.)
Порогин по-прежнему недвижим.
(Вскоре возвращается.) Электрическую я положила, а еще, подумала, безопасную… (Опять опускается на колени возле чемодана.) Слышишь, Митя? На всякий пожарный. Мало ли чего там, в деревне, света не станет… Ветер задует… Гром упадет… Бывает… Света нет, а ты брейся, Митя, не ленись. Не дай Бог, вдруг кто неожиданно… До сих пор вздрагиваю, как вспоминаю, как к тебе туда ваш ректор с иностранным корреспондентом приехали, а ты их в исподнем… (Перекладывает вещи.) Уж наслушалась я: уж и такой и профессор, и литературовед, и величина, а все одинешенек на даче, позабытый, позаброшенный, неухоженный, щетиной поросший… Да, Митя. Кто нас не знает, так и говорит: денег у них куры не клюют, а как мучается. Жена у него, говорят, жадная, наверно. Все равно ей, что он там ест, на чем спит… Ох, Митя, Митя… Ну кому ты объяснишь: как ты за работу садишься – так меня до себя не допускаешь. Диким делаешься… отшельником. (Задумывается, достает из кармана зубную пасту.) Митя, два тюбика хватит на месяц?.. Не хватит, я с кем-нибудь подошлю. Не жалей ты ее, намазывай пожирнее. Все говорят, для зубов лучше, когда пожирнее… Уж эти-то, Митя, побереги. Уж эти-то, по-моему, нехудо получились? Как чувствуешь?..
Он молчит.
(Достает из кармана лекарство.) Вот только прошу, Митя, как чеовека: не скармливай ты птицам валидол. Не болит у них сердце, им лишь бы клевать. Такие твари… А самому там, не дай Бог, в глуши понадобится, и будешь… Сердце, Митя, сердце… о сердце помни. (Тяжело поднимается, уходит.)
Порогин подносит письмо близко к глазам, щурится, разглядывает. Складывает, прячет в карман. Появляется Вера Максимовна с банкой растворимого кофе, кастрюлькой и термосом. И опять на коленях у чемодана.
Кофе, Митя… твой любимый… из Турции… Вот только не злоупотребляй: чашечку – и довольно. Ни к чему, Митя, риск этот. В нашем возрасте – хочешь не хочешь, все надо делать в хорошую меру. И вообще, Митя, думаю… Надо бы пожить еще, а? Сколько получится. Что-то я не готова… И пора, вроде бы, а… Мне чего-то охота еще, Митя… Сколько получится… (Закрывает чемодан, запирает; стоя же на коленях, пытается оторвать от пола, удается с трудом.) А-а, ничего… Да, забыла спросить: такси заказывал, сказал, чтобы таксист к нам поднялся?..
Порогин молчит.
Забыл?
Он молчит.
К слову, самой не забыть бы. (Достает деньги и дальнозорко разглядывает.) Слава Богу, мелкие нашла. Хорошо-то как… (Прячет деньги.) А то, помню, в прошлый раз я молодцу по слепоте чуть не миллион сунула. Вот, наверно, подумал: бабка деньгами сорит…
Порогин поднимает глаза, внимательно разглядывает жену.
(Замечает этот его взгляд.) Что, Митя?.. Что-нибудь не так у меня? Заколка?.. Это я новые купила, старые не держали. (Подкалывает волосы, снова встречается с пристальным взглядом супруга.) Еще чего-то?.. Ну, чего, Митя?..
Порогин. Что ты думаешь о прошлом?
Вера. О каком прошлом?.. О чьем?..
Порогин. Ты долго жила.
Вера. А?.. (Ждет, что он скажет еще что-то, но он молчит.) Что, Митя?.. Что хочешь услышать?
Порогин. Ты что-нибудь поняла?
Вера. Поняла?.. Я поняла?.. А чего я должна была понять, Митя?.. Я много чего поняла… Что хочешь услышать?..
Порогин. Не помнишь: наше прошлое – преисподняя наша.
Вера. О Господи, да кто это? Типун ему за такие слова. Чего это вдруг?..
Порогин. Не так?
Вера. Я такие слова вообще не признаю. Ты же знаешь, чего спрашиваешь? Чтобы огорчить меня?
Он молчит.
Прошлое, будущее, настоящее… (Тяжело встает.) Все, вроде, поняла… А, вроде и ничего… (Поднимает чемодан, перетаскивает поближе к мужу.) Чего не поняла – того уже не пойму… Ох, силы небесные, попробуй, Митя, не тяжелый для тебя?.. Попробуй, а то меня близко потом…
Порогин, похоже, опять погрузился в глубочайшую задумчивость.
(Еще приподнимает чемодан, со вздохом опускает; садится на него, обнимает мужнины колени.) Вообще-то, Митя, я вот чего поняла: жизнь, Митя, – это очень простая штука. Под конец особенно. Правда. Это сначала все кажется сложно, сложно… А потом, Митя, проще, все проще. Мне уже, например, совсем просто: обещаниям не верю, надежд не имею, живу совсем сегодняшним днем. Что Бог пошлет – за то спасибо. А не пошлет – и тоже ничего. И ладно. И мне не надо. И так хорошо. И хорошо… (Задумывается.)
Молчат.
Порогин. Не вспомню…
Вера. А?.. (Поднимает глаза, удивленно на него смотрит.) Что-то сказал?..
Порогин…. И жуток ад воспоминаний, и страшен забытия покой… Кто это?
Вера. Да Тютчев твой.
Порогин. Где у Тютчева? У Тютчева нет.
Вера. Ну, значит, не у Тютчева. У кого-то другого.
Порогин. У кого?
Вера. Какая разница, Митя? Что это тебя вдруг разобрало?
Порогин. Ад воспоминаний… Кто бы это мог быть?
Она его целует в лоб.
Ты когда-нибудь была в аду?
Вера. Ой, Митя, накликаешь, Митя, как можно?.. Одна уже, мне доложили, дочертыхалась… Тоже пожилая, и тоже, говорили, интеллигентная… Двери у лифта, видите ли, плохо захлопывались… Ну и что, Митя, скажешь? А вот что: она ими хлопала, хлопала, потом как в сердцах закричит: «У, чертов лифт, да чтоб ты провалился!» Ну он, Митя, и… Как думаешь, что?.. Месяц уже ни лифта, ни ее саму найти не могут.
Порогин. Довольно лгать.
Вера. Да было, не думай… А я лично верю, я лично…
Порогин. А я говорю, довольно. (Встает, взволнованно перемещается по комнате.) Лгать довольно!
Вера. А почему?.. Митя, что с тобой? Совсем не веришь? Ну, Митя, не сама же я придумала. Полина Михайловна доложила. Ты знаешь Полину Михайловну, она зря не станет… Предлагала дом показать, даже подъезд… И даже яму эту… Только я отказалась: слушать о таких вещах страшно, а глядеть… Да лучше не жить – правда-правда…
Порогин. Что это? (Протягивает письмо.)
Вера. А?.. А что это?..
Порогин. Ты прочти, тут написано, прочти. (Роняет письмо, взволнованно ходит.)
Вера. Ох, силы небесные… (Поднимает письмо.) Да чего же такое тут?.. (Разглядывает, щурится.) Митя, дай очки, будь добрым…
Он дает ей свои очки.
Митя, ты же знаешь, я вижу дальше… Ну, что ты мне дал, Митя? Где мои? Митя, мои… Господи, откуда ты это достал?
Порогин (выхватывает у нее из рук письмо и без очков читает). «К сожалению, очень тороплюсь и много слов сказать не успею. Но успею одно, зато самое главное: люблю! Люблю, люблю, люблю!..»
Вера. Митя, да, Господи, да это же…
Порогин. «…И еще раз не обрывайте, сказать и повторить дайте: люблю!»
Вера. Да это же, Митя, да это же… Митя, ты побелел, и у тебя глаза сердитого селовека.
Порогин. Вера, ответь, у нас это было… Что это было? Как у других??.
Вера. У кого других было? Что было, Митя?..
Порогин. Нет, ты мне скажи, потому что… Как понимать?.. Может быть, у меня что-то в ум не укладывается, может быть, у меня что-то… Что-то…
Меж тем она пытается встать с чемодана – не получается.
Вера. Ноги не слушаются, Митя… помоги мне… Ах, ну, помоги же, подняться бы…
Он же мечется по комнате и словно не слышит. А может, и не слышит…
Дашь ты мне руку в конце-то?.. Руку, Митя?..
Порогин. Да кто он, пошляк этот, кто?..
Вера (наконец, с чемодана перебирается на стул). Господи, тяжесть какая…
Порогин. Я прошу назвать!.. Ты не думай, мне это надо!.. Мне надо знать! Я имею право знать! Я требую! Иначе… иначе… (Без сил, вдруг, с остановившимся лицом оседает на стул.)
Вера. Митя… Митя… Да Митя же, что же ты… (Торопится к нему с лекарством.) На-на-на, Митя… Ну, Митя же, прими…
Порогин (шепотом). Не прикасайся ко мне, ты не чиста…
Вера. Хорошо, ладно, потом, под язык, головой не верти… Митя, не упрямься, помрешь, что я с тобой потом делать буду?.. (Буквально запихивает ему в рот таблетку.)
Старик полулежит, откинувшись на спинку стула, закрыв глаза. Старуха возле; сама дышит тяжело, сама принимает лекарство; наконец, устало отходит, опускается в кресло, считает пульс.
Ох, один, два, три… Боже мой-Боже мой… одиннадцать, двенадцать… Зелень в глазах, давление давит… Ох, как же оно давит… Двадцать четыре, двадцать пять… Где ты его раскопал?
Порогин. В чемодане.
Вера. О, Господи, зачем ты в него полез? В рыжем, что ли? В рыжем, Митя?
Он молчит.
Ну, вот, называется, жить мы кончаем – а он полез!.. С войны я о нем помнить забыла. Чего тебе в нем понадобилось?
Порогин. Носки.
Вера. Какие носки? Митя, ты в памяти? Все носки в комоде. В ящике. В среднем. Всегда там были. Миллион раз твердила. И как только в ум тебе этот рыжий влез – не понимаю…
Порогин. Я не знал…
Вера. Да как же не знал? У меня всякая вещь свое место знает, а ты не знал! Не гляди так на меня, справедливо говорю. Никакой хоть на нитку ответственности. Правда, Митя! Всю жизнь как за ребенком – он в благодарность за носками в рыжий чемодан лезет, где их никогда не бывало!.. (Явно возмущена, принимает лекарство.)
Молчат.
Порогин. Я не знал, что в нашей жизни будет еще и это.
Вера. Это?.. Это – что?.. Что сказать хочешь?
Порогин. Пошлость нас не миновала.
Вера. Между нами ничего не было, Митя! Как про Толстого ты в книжке написал…
Порогин. Не трогай Толстого, не надо ложь!
Вера. Поклянусь, чем хочешь!
Порогин. Все ложь и предательство, ни единому слову!..
Вера. Да нет же, Митя, ты, право… Какой-то какой… Одной-то ногой уже – где я, ты сам посуди?.. Дурачок такой, я, может, рада, что оно тебе попалось… Сама перед вечностью все рассказала бы…
Порогин. Вся жизнь, оказывается, была стыдная ложь.
Вера. Ну честное слово, как этот упрямый… Как ослик, о, Господи…
Порогин. Я тебя никогда ни о чем не спрашивал.
Вера. Спроси – я отвечу.
Он молчит.
Ну, спрашивай, что ли, чего?..
Порогин. Ты сама должна была рассказать. Тогда.
Вера. Да о чем?..
Порогин. Мне тогда рассказать.
Вера. Митя-Митя…
Порогин (кричит). Все тогда рассказать, мне рассказать!..
Вера (кричит). Мне сейчас – захочу – даже нечего вспомнить!..
Тишина.
Глупый ты, Митя, честное слово… И не глупый даже, а какой-то… неумный. Подумай: муженек драгоценный с войны домой еле дополз, тут у него рана, там рана – я ему на шею и ну признаваться?.. Худо же ты обо мне думаешь, Митя… Видит Бог, вот не знала, что уж так дурно…
Порогин. Я бы мог понять тебя, Вера… Хоть что-то понять…
Вера. Да что? Что? Что понять?.. (Держится рукой за сердце, мотает головой и бормочет.) Господи… Господи-Господи… конец мой приходит, Господи… (Отправляет в рот еще таблетку, закрывает глаза, считает пульс.)
Старик тяжело встает, медленно подходит к чемодану, сгибается, отрывает его от пола, тут же хватается за поясницу; не очень удачно, видно, нагнулся; опускается на колени, мгновение переводит дух, после чего уже с ношей превращается в некое подобие вертикали; после чего, не глядя на жену и не говоря ей ни хорошего, ни плохого, уходит. Старуха открывает глаза, выплевывает лекарство, торопится следом. Из прихожей в открытую дверь несутся их голоса.
Порогин. Отпусти меня, нет, я уйду…
Вера. Митя, погоди, Митя…
Порогин. Я все равно уйду…
Вера. Митя, надо поговорить, надо… поговорим, Митя… (Затаскивает старика в комнату, отнимает чемодан.)
Порогин. Чего ждать, чего?..
Вера. Объяснимся, прошу… Поспешишь – людей, Митя…
Порогин. Чего объяснять, там все написано…
Вера. Дурачок ты мой, одно написано, другое было… Послушай, как было. Может, это вообще художественная литература, откуда ты знаешь?
Порогин. Люблю, люблю – художественная? Пошлость!
Вера. Митя, присядь…
Порогин. Отпусти руку, не хочу!
Вера. Садись, отпущу, обещаю… Ну, Митя, прошу… (Наконец, удается усадить.) Ну, прямо, ну, прямо упрямый… Никогда таким не был…
Порогин. Вера, я оскорблен. Мне надо уйти. Отпусти меня.
Вера (не отпускает). Не пущу я тебя никуда… В таком виде – как можно? Знаю тебя: уедешь, нафантазируешь себе, потом и поверишь… Вон у тебя воображение куда разбежалось… А я не виновата… Невинная я!
Порогин. Ложь, все ложь…
Вера. Что мне – божиться, Митя? Клясться?
Порогин. Довольно, нет, лжи не желаю… Не желаю, не желаю…
Вера. Невозможно же так разговаривать, Митя!
И старик с удивлением, вдруг, на нее смотрит.
Я у тебя, Митя, по-моему, не заслужила, чтобы ты так… За столько времени, по-моему, заслужила, чтобы уже и не так… Сам, Митя, все время жалуешься, что люди не слушают друг друга, а сам… Сказать-то мне дай?
Порогин. Пятьдесят два года…
Вера. Опять не слушает…
Порогин. Жизнь! Больше, чем жизнь! Теперь, вдруг, выясняется…
Вера. Митя…
Порогин. Ложь, фальшь, лицемерие, стыд…
Вера. Упрямец недобрый, да выслушай ты, наконец, меня, меня!..
И опять старик с удивлением глядит на старуху.
Видит Бог, Митя… Горло… Сдавил будто кто… У тебя памяти, Митя, шесть граммов осталось. И куда все девается?.. Война же была, ты помнишь? Что медсестрой в госпитале работала – это хоть не забыл?
Он молчит.
Митя, ну, Митя… Раньше не рассказывала… Ну, потому что, ну, глупость одна… Ты бы не понял, а я бы толком не объяснила… Сейчас вот понять не желаешь, а тогда… Да хочешь знать, еще таких писулек тогда я чуть не миллион получила… Красоту неземную не помнишь мою? Что, забыл? Все забыл… Да захоти я тогда! (Замечает его взгляд.) Что?.. Ни о чем таком я тогда не думала и ничего такого тогда… Только мне-то не надо, а им-то, солдатикам – надо… И война, и блокада, и жуть – а им надо… И голодные, и пораненные – а надо… Воины, Митя, поверишь, в меня через койку влюблялись. Одно все и то же: люблю, да люблю… Люблю, да люблю, да люблю… Вот ты мне сейчас, как нормальный человек скажи: я что, запрещать им могла?
Он молчит.
Худущая была, Господи… Шейка тонюсенькая, лицо шелушится, волосы лезут… а все равно только и слышала: Вера Максимовна, на вас без удовольствия глядеть невозможно!
Порогин (тихо). Пошлость.
Вера. А мне до сих пор восточные мужчины на рынке говорят: Такой ужасно красивый бабулька, все забирай подешевле! Знаешь, сколько я тебе экономлю?
Порогин. Зачем пошлость, Вера? Я не понимаю, для чего ты мне все это рассказываешь?
Вера. Сам всегда говоришь: человеческая жизнь густо замешана на несправедливости. Да чтобы сам не был несправедливым. Чтобы знал.
Порогин. Я говорил о жизни и смерти.Я говорил о несправедливости жизни, ведущей к смерти. Ты же всегда, всегда… У тебя поразительная способность снизить, упростить, подменить. Откуда это в тебе, почему?
Вера. После грыжи, Митя!.. После этой грыжи дурацкой ты сделался невыносимым!.. Раздражаешься по мелочам, куда-то все рвешься от меня… Уже даже я тебя не устраиваю…
Порогин. Низкая жизнь меня не устроит.
Вера. В последнее время, я на тебя гляжу, у тебя ни к какой жизни желания нету. Ни к какой, Митя! Кафедру забросил, ректора вашего послал, днями встречаю, он мне говорит, до сих пор дойти не может… А уж как он к тебе, и уж как он перед тобой!.. А учеников? Их-то за что поразгонял?
Порогин. Бездари.
Вера.
О проекте
О подписке