Вторая Смута

Кризис власти, так и не предотвращенный Петром, вызвал новую смуту, хотя и не такую всеохватную, как при падении Годуновых. Судьба престола вновь оказалась в руках враждовавших друг с другом кланов.

Часть из них, вопреки известной, но формально не объявленной воле покойного императора, высказалась в пользу малолетнего Петра Алексеевича. Если исходить из традиции передачи власти по мужской линии, то это было единственно возможное решение. Однако более сильными оказались «птенцы гнезда Петрова» во главе с Меншиковым. Передача венца сыну казненного Алексея означала бы отстранение их от власти, а, может быть, и расправу над ними. Эта группа поспешила провозгласить самодержицей жену Петра Екатерину – ту самую крестьянку-куртизанку, которую Меншиков, сам поднятый из грязи в князи, когда-то уступил своему повелителю.

При монархии такое было бы невозможно. Если властители и решились бы нарушить вековую традицию передачи власти по мужской линии, то у Петра были дочери. Но, оказавшись хозяином положения, Меншиков наводнил дворец гвардейскими офицерами и вывел на площадь два гвардейских полка, «пугавшие барабанным боем уши собранных во дворце сенаторов»^[8]. Они постановили объявить императрицей и самодержицей Екатерину, перетолковав для этого в ее пользу петровский закон о престолонаследии.

Благодаря своей сметливости, находчивости, покладистости, фантастической удаче и несомненным женским прелестям, Марта-Екатерина сделала карьеру, какая не снилась самым обольстительным куртизанкам в мировой истории.

Однако неслыханное решение о возведении ее на престол усилило недовольство приверженцев малолетнего Петра Алексеевича и сплотило их. Покойный император знал бы, как с ними поступить, но без его могучего прикрытия Меншиков и Екатерина чувствовали себя недостаточно прочно для крутых мер. Меншиков, как замечает по этому поводу Н.И. Костомаров, оказался в положении Годунова. Ради собственного спасения ему следовало либо «извести» юного Петра Алексеевича, либо приручить его. Светлейший князь избрал второй путь, за что и поплатился в скором времени. В поисках компромисса Меншиков и Екатерина предложили хитроумный, хотя и совершенно беспринципный план: объявить Петра Алексеевича официальным наследником мачехи его казненного отца – Екатерины I. Для примирения обеих группировок планировалось также обручить малолетнего царевича с дочерью Петра и Екатерины Елизаветой Петровной, невзирая на то, что жена будет приходиться мужу родной теткой. Надеялись, что такая необычная комбинация позволит накормить волков и сохранить овец.

Дело пошло на лад, но в последний момент Меншиков переиграл своих же сторонников, предложив в невесты маленькому царевичу не дочь Петра, а свою собственную. Прожженный царедворец сумел убедить императрицу пойти на этот вариант, хотя Елизавета валялась в ногах у матери, прося не отбирать у нее царевича. Влияние светлейшего князя на Екатерину было столь сильным, что она поставила его интересы выше интересов собственной дочери.

Даже среди единомышленников Меншикова послышался ропот против еще большего усиления «Алексашки», но со строптивцами он тотчас расправился. Под пыткой заговорщики «раскололись» и были сосланы в Сибирь.

Императрица оставалась под полным влиянием Меншикова все два года ее короткого царствования. Когда она опасно заболела, он заставил ее письменно утвердить намеченный план. В завещании императрицы наследником назначался Петр Алексеевич, в невесты ему отдавалась княжна Мария Меншикова, а указ Петра I о престолонаследии, так хорошо послуживший ей лично, – отменялся. До совершеннолетия Петра Алексеевича, которому в ту пору было 11 лет, высшая власть переходила к Верховному тайному совету из восьми человек (первый Верховный совет в истории России!). Его решения могли иметь силу только при единогласии. Верховодил в нем, конечно, светлейший князь Меншиков.

Как только Екатерина I скончалась, и воцарился ее малолетний наследник Петр II (1727 год), Меншиков перевез его в свой дворец, чтобы не спускать глаз с мальчика-императора. Но «светлейший» выскочка переоценил свои силы. Своевольному мальчику не нравилась его нареченная невеста княжна Мария Меншикова, он явно благоволил к миловидной 17-летней тетке Елизавете – веселой, остроумной, неистощимой на выдумки и проказы. Она забавляла мальчика-императора, тогда как с Марией Меншиковой ему было скучно, а слишком строгая опека тяготила и раздражала его. Возраставшую неприязнь юного царя к Меншикову исподволь подогревал официальный воспитатель мальчика, барон А.И. Остерман, коего Меншиков считал своим человеком. Князья Голицыны и Долгорукие тоже не упускали случая нашептать мальчику компромат на Меншикова. Они поведали ему, какую роль тот сыграл в судьбе его отца – царевича Алексея. Голицыны и Долгорукие примирились с Меншиковым, и он не подозревал о коварных наветах за его спиной. На какое-то время Алексашка утратил бдительность.

Когда он осознал, что надвигается беда, принимать контрмеры было уже поздно. Ближайший сподвижник Петра Великого, прошедший с ним огонь, воду и медные трубы, был обвинен в государственной измене и крупных хищениях.

Второе обвинение трудно не признать справедливым. Нечист на руку Меншиков был всегда, попадался еще при Петре, за что бывал нещадно бит, но потом вымаливал прощение. Конфискованное имущество сосланного светлейшего князя состояло из шести городов, множества имений в России и в других странах, пяти миллионов золотых рублей наличными и вдвое большей суммы в иностранных банках, 90 тысяч (!) крепостных крестьян… А ведь его отец был нищим, никакого наследства он не получил, все имущество было им «нажито», то есть награблено, на царской службе.

Новые властители обошлись с поверженным владыкой на удивление милостиво. Его не колесовали, даже не отрубили голову, а всего лишь сослали, сперва в его имение Раненбург, а затем, после открытия новых его прегрешений, в Березов, где он и скончался в нищете и ничтожестве.

Петр II умер от оспы, процарствовав всего три года. Мужская линия династии Романовых прервалась навсегда.

После падения Меншикова решающее влияние перешло к Долгоруким. Они сделали отчаянную попытку удержать власть, объявив, что покойный царь оставил завещание, по которому передавал корону своей невесте. Ею, конечно, уже была не княжна Меншикова, а княжна Долгорукая. Однако в самом клане Долгоруких возникли раздоры, да и подложность завещания была слишком очевидна. Предлагали передать престол бабке Петра II (первой жене Петра I Евдокии Лопухиной), для чего расстричь ее из монахинь. Но у нее не нашлось сильных сторонников. Казалось бы, венец должен был перейти к одной из дочерей Петра I, Анне или Елизавете. Но Верховный тайный совет порешил призвать на царство племянницу Петра (дочь его старшего брата Ивана) Анну Иоанновну, герцогиню Курляндскую.

Петр в свое время выдал племянницу за герцога Курляндского, устроив пышную свадьбу в Петербурге. На радостях гости так отчаянно напоили жениха, что тот скончался, едва отъехав сорок верст от Петербурга. Молодая герцогиня вступила в свои владения вдовой. Курляндия утратила остатки независимости; всеми делами в ней стал заправлять посланный Петром наместник, П.М. Бестужев. Он не только стал правителем герцогства, но и утешителем герцогини и оставался в этом качестве до тех пор, пока неосторожно не представил ей своего сотрудника Эрнеста Бирена – молодого красавца, выбившегося в люди, по некоторым данным, из конюхов.

Вернувшись после очередной поездки в Петербург, Бестужев был встречен Анной Иоанновной с необычной холодностью, а вскоре и вовсе был удален от двора. Последующие годы она жила частной жизнью в неафишированном сожительстве с графом (!), позднее герцогом (!!) Бироном. Эрнест Бирен, снедаемый тщеславием, изменил одну букву в своей плебейской фамилии, чтобы «породнить» себя со старинным французским дворянским родом; французы посмеивались над самозванцем, но не протестовали.

Выбор Верховного тайного совета, в котором ведущую роль теперь играли князья Голицыны и Долгорукие, пал на Анну Иоанновну не случайно. Верховному тайному совету понравилось положение высшего органа власти при малолетнем государе, и сановникам хотелось хотя бы отчасти его сохранить. Герцогиню считали непритязательной, так что корону ей можно было предложить на определенных «кондициях». Они выговорили себе право на безопасность и на то, что важные решения будут приниматься только с их одобрения. Иначе говоря, Анна Иоанновна должна была править совместно с Верховным советом. Особо оговаривалось, что в случае нарушения этих «кондиций» она лишалась короны.

То был революционный акт, менявший систему власти в России! На смену самодержавной тирании шла тирания групповая, то есть олигархия. Но для скромной герцогини шапка Мономаха стоила любых кондиций.

Однако еще до торжественного прибытия в Москву на коронацию новая царица имела возможность убедиться, что непомерное усиление восьми «верховников» не по душе сановникам менее высокого ранга. Воспользовавшись ситуацией, она отказалась от всех обязательств, подписанных всего несколько дней назад, а затем ликвидировала и сам Верховный совет. В Москве и Петербурге такая узурпация власти не вызвала ни сопротивления, ни удивления. Это тоже характерная черта деспотии: при монархическом строе отказ самодержца от данного им слова противоречил бы понятиям чести, пойти на него было бы непросто.

Фактическим правителем при Анне Иоанновне (1730-40) стал Эрнест Бирон. Опасаясь за власть императрицы и свою собственную, он обзавелся множеством лазутчиков, шпионов, провокаторов, соглядатаев и спешил дать ход каждому доносу. С возможными противниками власти расправлялись сурово. Особому вниманию удостоились недавние «верховники», дерзнувшие ставить императрице свои кондиции. Был заточен в крепость фельдмаршал князь Василий Долгорукий, отправлены в «вечную работу» (на каторгу) Юрий Долгорукий, князь Борятинский, Столетов. В 1739 году бироновская опричнина добралась до князей Ивана и Василия Лукичей Долгоруких, обвиненных в новом заговоре. Их подвергли казни колесованием и отсечением головы. Той же участи подвергли их главных сообщников, менее видных отправили в ссылку. Еще через полгода, по другому групповому делу, был казнен известный деятель той эпохи А.П. Волынский и часть его сторонников; других били кнутом и сослали в каторжные работы.

Однако обуздать противников Бирону не удавалось никакими жестокостями. На окраинах империи появлялись самозванцы, к которым стекались толпы недовольных. А в самом Петербурге некоторые видные сановники, окружая Бирона лестью и всячески демонстрируя ему свою преданность, в тайне готовили его падение.

Смерть Анны Иоанновны в 1740 году привела к новому кризису власти. На смертном одре она успела назначить преемником только что родившегося внучатного племянника Иоанна Антоновича – сына своей племянницы Анны Леопольдовны и ее мужа, герцога Антона Брауншвейского. Ввиду младенческого возраста императора при нем следовало поставить регента. Бирон сумел повернуть дело так, что виднейшие сановники высказались, в присутствии умиравшей императрицы, в его пользу. Горячее и убедительнее других за Бирона ратовал фельдмаршал Бюрхард-Христов Миних, гидростроитель и военачальник, взятый на русскую службу Петром и сильно возвысившийся при Анне Иоанновне. Такое решение и вписала в свое завещание царица.

Став единоличным правителем России не только номинально, но и формально, Бирон очень быстро понял, что положение его шаткое. Заплечных дел мастера одного за другим хватали офицеров, неосторожно высказывавших недоумение, почему не мать или отец младенца-императора, стал регентом, а Бирон. Скоро был схвачен «диссидент» подполковник Пустошкин, который составил коллективный протест и собирал подписи у офицеров. Чтобы укрепить свое положение, Бирон начал гонения на родителей младенца-императора, но этим только подлил масло в огонь.

Точно оценив обстановку, фельдмаршал Миних, заручившись согласием Анны Леопольдовны, под покровом ночи, с восемью десятками преданных ему молодцов, ворвался в покои Бирона, арестовал его, а правительницей объявил Анну Леопольдовну.

Низверженного Бирона приговорили к смерти, но затем приговор был смягчен. Всесильный временщик, десять лет тиранивший Россию, был отправлен в ссылку, в далекий сибирский городок Пелым, где ему был построен дом по проекту, сделанному самим Минихом.

Однако фельдмаршал Миних не получил при Анне Леопольдовне того положения, на которое имел основания претендовать. Интриги хитрого царедворца Андрея Ивановича Остермана отодвинули его на вторые роли. Все еще влиятельный Миних внезапно и очень тяжело заболел, что вызвало подозрение, будто его пытались отравить. Он выздоровел, но был окончательно оттерт от престола.

Без надежной опоры Анна Леопольдовна была обречена. В обстановке она разбиралась слабо, к укреплению своего положения не стремилась, да и не знала, что для этого делать. Она ссорилась с мужем, устраивала свадьбу своего любовника графа Линара, а в остальное время нечесаная и неодетая лежала в праздной задумчивости на софе, мечтая отнять трон у младенца-сына и провозгласить себя императрицей. В этих мечтах она прозевала новый заговор гвардии, которая вознамерилась возвести на престол дочь Петра Елизавету – ту самую, которую когда-то прочили в невесты малолетнему Петру II.

Когда Петр II умер, «ей было искушение предъявить свои права на корону»^[9]. Точнее, искушение было не столько у самой Елизаветы, сколько у ее придворного врача Лестока, уроженца Ганновера, который вступил на русскую службу еще при Петре I, претерпел немало превратностей судьбы и, став личным врачом царевны Елизаветы, приобрел на нее большое влияние. Однако, нерешительная по характеру и не имевшая больших политических амбиций, Елизавета тогда отказалась от соблазна. При Анне Иоанновне она довольствовалась ролью «любимой племянницы» (фактически двоюродной сестры) императрицы. Блистая красотой и изысканным французским воспитанием, она царила на придворных балах; этим и удовлетворялось ее личное тщеславие. После смерти Анны Иоанновны положение Елизаветы Петровны изменилось. В Бироне, а затем в Анне Леопольдовне некоторые придворные круги видели представителей ненавистной неметчины, тогда как Елизавета Петровна, несмотря на превосходное французское произношение, представлялась им носительницей истинно русского духа.

Ее стали подбивать действовать, пугая, что в противном случае ей грозит заточение в монастырь. Пока она колебалась, о заговоре донесли Анне Леопольдовне. Зная кроткий нрав Елизаветы, та не поверила, но на очередном придворном балу она вызвала Елизавету Петровну в соседнюю комнату и напрямую спросила о ее замыслах. Елизавета отвергла все наветы. Августейшие родственницы обнялись и дружно расплакались. А на следующую ночь Елизавета Петровна явилась в казармы, заявила гвардейцам, что ей грозит опасность. Вместе с ними она ворвалась во дворец и низложила безмятежно спавшее брауншвейское семейство. Оно процарствовало немногим более года. Когда кормилица принесла так и не проснувшегося младенца-императора, Елизавета взяла его на руки и со словами «Бедное дитя! Ты ни в чем не винно; виноваты родители твои!» – понесла его к саням. В чем были «виноваты» родители, она не уточняла. Одновременно были арестованы Андрей Остерман, фельдмаршал Миних и другие сановники свергнутой администрации.

В ночь переворота, не будучи еще уверенной в успехе, трусившая Елизавета Петровна горячо молилась и дала обет: взойдя на престол, отменить смертную казнь. И, надо отдать ей должное, никогда не забывала об этом. Правда, закона об отмене смертной казни при ней принято не было, в ходу оставались самые жестокие приговоры. Так, Остермана, который тщетно предупреждал Анну Леопольдовну о заговоре, приговорили к казни колесованием, а фельдмаршала Миниха – четвертованием. Поднявшись на эшафот, оба выслушали указ новой императрицы о замене страшной казни менее страшной: отсечением головы. А вслед за тем – указ о даровании жизни.

Местом заточения Миниху был назначен тот самый Пелым, куда он годом раньше отправил Бирона. Соседями им стать не довелось, так как Бирону от новой императрицы вышла поблажка. Новым местом ссылки ему был определен Ярославль. Пока Миниха везли в Пелым, Бирон возвращался из Пелыма. «Враги встретились при перемене почтовых лошадей в предместье города Казани, сняли друг перед другом шляпы, поклонились один другому и поехали каждый в свою сторону, не обменявшись ни единым словом», – живописал Н.И. Костомаров^[10].

Верная принятому обету, Елизавета Петровна не стала добивать свергнутых соперников. Редкий случай в истории борьбы за самодержавную власть. В своем манифесте, изданном сразу же после восшествия на престол, 28 ноября 1741 года, она заявила, что низложенное семейство будет выдворено заграницу, где ему будет предоставлена полная свобода. Однако отправленный из столицы картеж, по секретному предписанию императрицы, двигался так медленно, что путь от Петербурга до Риги занял больше четырех месяцев. За это время, как и следовало ожидать, «открылись новые обстоятельства». Сопровождавший брауншвейцев граф Салтыков получил предписание задержать их и посадить под стражу. Затем из Риги поступил донос о том, что Анна Леопольдовна якобы намеревается бежать, переодевшись в крестьянское платье. Это дало повод засадить семейство в крепость.

Но и этим преследования несчастного семейства не кончились. Рига располагалась слишком близко к западной границе, чтобы императрица могла спать спокойно. Пленникам снова приказали складывать пожитки. Путь на этот раз был намечен дальний – на Соловки. Но добраться до них в те времена было непросто. Опальное семейство осело в Холмогорах, на берегу Белого моря, где и пребывало под строгим домашним арестом. Елизавета Петровна бдительно следила за ним из Петербурга, ей докладывали о каждом произнесенном или написанном слове. Когда низложенному императору Иоанну исполнилось 16 лет, беспокойство императрицы возросло настолько, что она велела отделить его от родителей и запрятать в Шлиссельбургскую крепость.

Тем не менее, о заживо погребенном императоре не забывали. В тайной канцелярии императрицы не прекращались расследования значительных и незначительных заговоров, неясных слухов и пустой похвальбы. Людей хватали, бросали в застенок, пытали на дыбе, на медленном огне. Арестованные показывали то, что было и чего не было, и почти во всех случаях истинные или мнимые заговорщики указывали на Иоанна Антоновича как на альтернативу Елизавете.

Отказавшись от обычного способа расправы с низвергнутым соперником – его убийства, – Елизавета Петровна обрекла себя на то, чтобы жить в страхе и постоянной тревоге.

«Император, так легко сведенный с престола, так заботливо заключенный и для всего мира неведомый, во всю жизнь Елисаветы стоял перед ней привидением до ее кончины, – подытожил Н.И.Костомаров. – Это привидение не давало ей надолго забываться в своем величии. То здесь, то там появлялся страшный призрак и появлялся в разных видах, при различной обстановке. То внутренние заговоры грозили Елисавете Петровне возвращением на свет низложенного императора, то пугало ее опасение, что враждебные ей государи поднимут против нее знамя с именем императора Иоанна»^[11].

Впрочем, как показывало прошлое, а затем и будущее российского самодержавия, живой Иоанн Антонович был для императрицы менее опасен, чем мертвый: он исключал появление Лже-Иоаннов, которые могли бы, при благоприятных обстоятельствах, представлять для ее власти куда большую угрозу.