Глава 6

– Рад с вами познакомиться, господин профессор, и большое спасибо, что вы откликнулись на просьбу моего отца, – заявил молодой человек.

«Фон Аппен! Чтоб меня черти взяли! – ужаснулся тому, что натворил, Херцфельд. – И как я мог не обратить внимание на такую фамилию?»

Только сейчас профессор вспомнил, что в начале этой недели президент Федерального ведомства уголовной полиции лично просил его ради всех святых максимально предупредительно отнестись к сыну сенатора по внутренним делам и оказать ему самый теплый прием. За последними событиями он совсем забыл об этом, и вот теперь в самом начале практики сына сенатора Херцфельд выставил молодого человека в весьма нелепом свете!

Пока профессор думал, не усугубит ли он и без того конфузную ситуацию, если подаст юноше платок, Ингольф фон Аппен уже вытер руку о край халата и в радостном ожидании поправил сползшие было очки в никелевой оправе.

– Дамы и господа! Прошу не беспокоиться на мой счет и продолжать вашу работу, – нараспев произнес он тем самым гнусавым голосом, который, похоже, прививали отпрыскам богатых родителей еще в частном детском саду.

Согласно сообщениям прессы, отец Ингольфа, прежде чем стать сенатором по внутренним делам, возглавлял фирму по производству охранных сигнализаций и заработал на этом деле миллионы еще до того, как, заняв столь высокий пост, начал использовать возможности своего ведомства по дальнейшему запугиванию простых граждан (способствуя тем самым развитию своего бизнеса).

Херцфельд презирал нуворишей-политиков, но еще больше не по душе ему были их дети, привыкшие, ничего не делая, почивать на лаврах, используя деньги и положение своих родителей.

Сам же Херцфельд, еще будучи семнадцатилетним подростком, бежал в Западный Берлин, перебравшись через стену, служившую границей ГДР. Такому поступку не в последнюю очередь способствовали его взаимоотношения с отцом, от которого он был готов убежать хоть на край света. Ведь отец его служил офицером государственной безопасности и, четко следуя партийным установкам, делал максимум возможного для укрепления всего того, что Пауль Херцфельд в той социалистической системе ненавидел.

Каково же было его разочарование, когда он понял, что и при демократическом строе все завит от того, какой партийный билет находится у человека в кармане, а иначе говоря, от того, какие связи он имеет. Обычные смертные, у которых не было отца – сенатора по внутренним делам, о работе в специальном подразделении Федерального ведомства уголовной полиции не могли даже и мечтать.

«Ну что ж, по крайней мере, он не упал в обморок», – подумал Херцфельд и продолжил свою работу.

– В желудке обнаружено сто сорок миллилитров серовато-белого кашеобразного вещества, напоминающего молоко, с кислым запахом, – стал наговаривать Пауль на диктофон, который теперь держала Яо.

– Странно, – внезапно раздался голос сына сенатора по внутренним делам, стоявшего сзади Херцфельда.

– Что странно? – уточнил профессор.

– Здесь не слышно никакой музыки.

Херцфельд чуть было не взорвался, но вовремя взял себя в руки и подумал: «Сегодня это уже второй поклонник доктора Штарка. Ну и повезло же мне с практикантом».

Однако вслух он произнес:

– Да, здесь музыка не играет. Это не кино!

А причина таких странных для морга вопросов крылась все в том же телесериале. Его создатели додумались до совершенно абсурдной идеи, заставив патологоанатомов в последней серии слушать во время работы музыку популярной британской рок-группы «Депеш моде». Сам Херцфельд, конечно же, в раздражении переключил канал своего телевизора, но для других телезрителей изображение человека, похожего на него как две капли воды, на экране оставалось.

«Надо проанализировать содержимое желудка. – Профессор вновь сконцентрировался на главном. – Не забыть также и про эти крошечные элементы в начальной части двенадцатиперстной кишки. А теперь более детально обследуем голову».

– А что случилось с этой женщиной? – поинтересовался Ингольф и, сделав шаг вперед, с интересом склонился над трупом.

Херцфельд понял, что может произойти нечто нехорошее, и хотел предупредить стажера, но было уже слишком поздно. Модные очки Ингольфа фон Аппена, которые висели у него на носу, соскользнули и упали прямо в раскрытую грудную клетку трупа.

– О! Прошу прощения! Мне так жаль! – оправдываясь в своей неловкости, воскликнул Ингольф.

Шерц, Яо и Херцфельд сначала растерянно переглянулись, а потом чуть было не расхохотались, наблюдая, как несчастный простофиля пытается выловить свои очки из трупа. В конце концов Херцфельд не выдержал и достал их при помощи пинцета. Протянув очки юноше, профессор вынужден был снова отвернуться, чтобы не лопнуть со смеху, поскольку Ингольф снова нацепил очки на нос, второпях протерев полой халата лишь стекла, да и то небрежно. В результате они стали напоминать прикольный атрибут, какой обычно надевают на Хеллоуин.

– Мне действительно очень жаль, – подавленно извинился Ингольф фон Аппен.

– Не беда. Но впредь лучше держитесь немного подальше.

– Я только хотел помочь.

– Помочь? – машинально переспросил Херцфельд, который как раз взял в руки долото, чтобы вскрыть череп. Затем он посмотрел на Ингольфа и, скрывая улыбку под медицинской маской, серьезным голосом произнес: – Хорошо. Тогда принесите мне прибор для кардиоверсии^[5].

– Кардио… что?

– Сейчас у меня нет времени объяснять. Просто поезжайте на лифте на второй этаж и найдите там главного врача доктора Штрома. Он сразу сообразит, что я имею в виду.

– Прибор для кардиоверсии? – уточнил Ингольф.

– Да, но только быстро. И не забудьте сказать ему, что прибор нужен для трупа здесь в морге и что счет идет на секунды.

Не успела за Ингольфом закрыться дверь, как коллеги Херцфельда буквально затряслись от хохота.

– Ты ведь знаешь, что это может иметь последствия, – немного успокоившись после первого взрыва смеха, но не в силах остановиться, хихикнула Яо.

В такой ситуации обычно воздерживавшийся от участия в подобных розыгрышах врач-ассистент, представив, как через несколько минут практикант начнет просить дефибриллятор, то есть прибор, предназначенный для оживления, для женщины, которая была мертва как минимум два дня, вновь громко расхохотался.

– Речь идет о секундах, – давясь от смеха, процитировал Шерц профессора. – Хотел бы я видеть лицо доктора Штрома!

В обычных условиях работа патологоанатомов, конечно, не давала повода для смеха. Но кто же мог предположить, что в бригаде врачей появится недоумок-практикант?

– Посмеялись – и хватит, – сказал Херцфельд, призывая коллег продолжить исследование трупа. – Воспользуемся временем, пока этот увалень не вернулся. Поработаем в спокойной обстановке.

С этими словами Херцфельд повернул голову умершей таким образом, чтобы в открытой полости рта можно было видеть небольшой зазор, находившийся непосредственно у края отломанной кости отсутствующей верхней челюсти. Затем, взяв в руки долото, он увеличил отверстие и при помощи пинцета достал из основания черепа небольшой инородный предмет, обнаруженный на рентгеновских снимках.

– Нет, это не пуля. Выглядит как металлическая капсула, – с удивлением пробормотала Яо.

Да! Это была не пуля!

Херцфельд при помощи лупы принялся изучать овальный, окрашенный в зеленый цвет цилиндрик и обнаружил желобок, словно экватор разделявший капсулу по центру на две части.

«Похоже, что эту штуку можно открыть», – подумал он. При помощи плоскогубцев и пинцета ему удалось развинтить цилиндр. Внутри обнаружился крошечный клочок бумаги размером не больше половины ногтя человеческого мизинца.

– Вам помощь нужна? – поинтересовалась Яо, наблюдая, как профессор осторожно разглаживает находку.

Тем временем Херцфельд положил листочек под микроскоп.

– Продолжайте исследование области живота. С этим я и один справлюсь, – ответил он, наводя резкость в окулярах.

На первый взгляд нанесенные на бумагу значки выглядели как мелкие соринки. Однако после поворота предмета на сто восемьдесят градусов стали различаться нанесенные на него цифры, которые походили на номер мобильного телефона. Херцфельд хотел уже было поделиться со своими коллегами странной находкой, как вдруг обнаружил под цифрами несколько маленьких букв.

Пульс у профессора мгновенно участился, на лбу выступили капельки пота, а во рту пересохло. В мозгу же Херцфельда забилась одна-единственная мысль: «Пусть это окажется всего лишь совпадением!»

Ведь буквы в записке, которую он только что извлек из изувеченного трупа, сложились в имя Ханна.

То было имя его семнадцатилетней дочери!

Глава 7

Херцфельд не мог припомнить, когда в последний раз у него так сильно дрожали пальцы. Три раза он даже ошибся в наборе цифр на своем мобильнике, а потом вообще чуть было не выронил телефон из рук. Все его внимание было сосредоточено на поисках ответа на вопросы: «Что бы это значило? Кто внедрил записку в голову женского трупа?»

Все это происходило в кабинке мужского туалета в конце служебного коридора, где профессор закрылся от посторонних глаз. Ему следовало поторопиться, так как он оставил своих коллег возле секционного стола, сказав, что ему надо отлучиться на пару минут. Те, конечно, удивились тому, что Херцфельд нарушает им же самим установленные правила не выходить из помещения во время проведения вскрытия, но промолчали.

Наконец соединение было установлено.

Надо отметить, что благодаря многочисленным усилителям мобильная связь во всем здании, включая подвалы и лифты, обычно была безупречной. Обычно, но только не на этот раз!

Он набирал номер четыре раза, но связь постоянно с треском обрывалась.

«Черт! Откуда взялись эти помехи?» – удивился профессор.

Затем ему все же ответили.

– Алло, алло! – проговорил в телефон Херцфельд.

Однако в мобильнике сначала послышался голос не живого человека, а автоответчика, сработавшего с каким-то непонятным звуком. И это была не обычная в таких случаях запись, а приветствие, обращенное именно к нему, что внушило профессору еще большую тревогу, чем те обстоятельства, которые побудили его позвонить по найденному незнакомому номеру.

Почему-то он был уверен, что свяжется по нему со своей дочерью, ведь тело было так жестоко изуродовано намеренно, и складывалось ощущение, что преступник явно рассчитывал на то, что вскрытие будет проводить именно Херцфельд. Видимо, злоумышленнику было известно, что при таком жестоком и необычном убийстве к судебно-медицинской экспертизе будет обязательно привлечен руководитель берлинского спецподразделения «экстремальных преступлений».

Внезапно в мобильнике послышался до боли знакомый голос его дочери:

– Алло! Папа?

Несмотря на то что Херцфельд со страхом в душе предполагал именно это, подтверждение догадки все же повергло его в шок.

Голос дочери профессора был настолько четким, как будто она стояла рядом с ним. И все же он звучал так, словно она разговаривала с отцом из какого-то другого, бесконечно далекого и темного мира:

– Пожалуйста, помоги мне!

«Боже! Что происходит? Почему я разговариваю с автоответчиком, запись на котором предназначена только для меня?» – подумал Херцфельд.

Голос Ханны постепенно начал хрипеть и звучать все более устало. Складывалось впечатление, будто она только что поднялась по лестнице и сильно запыхалась. И все же он отличался от того, каким она говорила тогда, когда ей не хватало воздуха.

В нем было больше обиды и отчаяния.

У Ханны была астма, но при нормальных обстоятельствах случавшиеся у нее регулярные приступы не создавали проблем. Прописанный ей спрей для ингаляций снимал осложнения в течение нескольких секунд и позволял вести почти нормальный образ жизни – она занималась спортом и делала все то, что любят молодые люди.

Опасность возникала только тогда, когда при ней не оказывалось сальбутамола. Три года назад она забыла у подруги свою куртку со спреем в кармане и едва не задохнулась в метро. Хорошо, что на помощь ей пришел пассажир, тоже страдавший астмой, у которого спрей был с собой. Насколько Херцфельду было известно, этот инцидент являлся последним серьезным проявлением ее приступов, однако он мог ошибаться, так как после развода его бывшая супруга делала все, чтобы свести контакты между отцом и дочерью к минимуму. Вместе с тем на последнее Рождество она отправила к нему их дочь, чтобы без помех отпраздновать его вместе со своим новым приятелем.

Ханна сильно страдала от разлуки и при каждой встрече ясно давала понять, что возлагает ответственность за разрыв отношений между родителями только на него, забывая о том, что изменила отцу именно ее мать – Петра. Редкие беседы между отцом и дочерью практически не выходили за рамки пустой болтовни. Херцфельд даже не знал, была ли она в кого-нибудь влюблена, получила ли водительские права и как у нее обстоят дела в школе.

Хуже всего было то, что он вот уже несколько недель не общался с дочерью, а теперь услышал ее голос с призывом о помощи, да и то лишь потому, что получил записку, найденную в голове жестоко изувеченного трупа. Однако произнесенные ею слова оказались еще ужаснее:

– Я боюсь умереть, папа!

Страх смерти никак не соответствовал образу дочери, который Херцфельд хранил в своем сердце. Ей больше подходили такие определения, как дикая, неукротимая и жизнелюбивая. Она всегда была настроена очень решительно и не собиралась поддаваться воле судьбы – заниматься марафоном Ханна со своей астмой стала не случайно.

От отца она унаследовала живые темные глаза и заразительный смех, а от матери – густые светлые и вьющиеся волосы. А вот упрямство Ханна с лихвой заимствовала у обоих родителей…

– Я знаю, что он убьет меня, – донеслись до Пауля рыдания дочери, записанные на автоответчике.

То, что сказала Ханна в конце послания, было трудно понять. Она явно была не в себе, что давало профессору некоторую надежду на то, что с ней на самом деле все не так уж и плохо, и речь идет всего лишь о довольно причудливой шутке, на которую не стоит обращать внимания. Ведь дочь сказала следующее:

– Он убьет меня, если ты не поступишь в точности так, как он велит. Он контролирует каждый твой шаг. Я знаю, что у тебя очень много знакомых в Федеральном ведомстве уголовной полиции, но, пожалуйста, послушай меня. Ты не должен ни с кем говорить об этом. Понимаешь? Иначе я умру.