Глава 5

– Убита женщина европейской внешности, – привычно наговаривал Херцфельд на диктофон. – Судя по состоянию внутренних органов, ее возраст можно определить между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами. Основываясь на температуре в прямой кишке, которая примерно соответствует температуре окружающей среды места обнаружения трупа, а также на проявлениях трупной окоченелости и трупных пятен, можно утверждать, что смерть наступила не более сорока восьми и не менее тридцати шести часов назад.

Нижняя челюсть трупа была удалена из суставов все той же грубой пилой, при помощи которой преступник отделил и верхнюю. Произошло ли это до или уже после смерти, профессор мог определить, только исследовав трахею и легкие убитой.

В обычной жизни Пауль разговаривал басом и обладал столь громким голосом, что мог легко разбудить уснувшего в аудитории уставшего студента. Однако при работе в прозекторской он развил привычку говорить тихо. Им двигало чувство уважения к мертвым, а также желание облегчить работу секретарш, которые позже составляли протоколы вскрытия. Ведь чем громче звучал голос в его подвальном помещении, тем сильнее было эхо, отражавшееся от отделанных кафелем стен. А это заметно затрудняло расшифровку аудиозаписей.

– Обе ветви, включая угол нижней челюсти, были очищены от эпителиальной и жировой подкожной ткани… – В этом месте профессор на короткое время умолк и вновь наклонился над трупом, лежащим на секционном столе.

Затем он выпрямился и продолжил диктовать отчет для прокуратуры:

– Голосовые связки хорошо просматриваются. Кожа над подбородком и дном полости рта дряблая и покрыта морщинами. Внутренних кровоизлияний в жировой подкожной ткани и на обнаженных мышцах полости рта не наблюдается. Кровоподтеков в мягких тканях в области угла нижней челюсти также не отмечено.

Жестоко обезображенный женский труп был обнаружен одним бездомным в большой картонной коробке на заброшенной территории зоны отдыха парка Шпревальда^[4], когда этот бедолага собирался устроиться там на ночлег.

– Ей кто-то решил выпустить весь воздух из головы, – сказал полицейским бродяга.

И такая его оценка оказалась на удивление точной. Лицо убитой напоминало Херцфельду сморщенную маску – из-за отсутствия челюсти оно стало походить на сдувшийся воздушный шар.

– Здесь коробка, в которой ее нашли? – спросил он своих коллег.

– Нет, она еще в научно-экспертном отделе. Там продолжают снимать с нее отпечатки пальцев.

Херцфельд открыл ротовую полость трупа, чтобы обследовать, нет ли там каких-либо посторонних предметов. Это легкое движение заставило его вздрогнуть от боли в пальцах. Однако она оказалась не столь сильной, чтобы помешать его работе, чего он уже начал опасаться.

«Пальцы двигаются, а боль можно и перетерпеть», – подумал профессор.

– Фу-у… Мать честная! – Херцфельд наморщил нос под медицинской маской.

Убитую достали из холодильной камеры всего несколько минут назад, но воздух в подвальном помещении уже успел наполниться сладковатым запахом начавшегося трупного разложения. А иного при температуре двадцать четыре градуса в прозекторской ожидать не приходилось. Воздух в подвале опять оказался перегретым – эксплуатационное управление никак не хотело понять, насколько сильно отличается работа в обычных офисах на верхних этажах от специфики труда здесь, в подвале Трептоверса – колоритного комплекса высотных зданий в Трептове, раскинувшемся прямо на берегу реки Шпрее. Как только температура на улице начинала падать, во всем здании Федерального ведомства уголовной полиции начинали громыхать нагревательные агрегаты, работавшие на полную мощность. А это неизбежно сказывалось на функционировании кондиционера в зале по вскрытию трупов и приводило к прекращению его работы.

– Обе руки в области перехода нижнего края локтевой и лучевой костей в кости запястья отделены. Края раны острые, – продолжил диктовать Херцфельд.

– Необычно профессионально, – прокомментировал доктор Шерц результаты внешнего осмотра трупа.

Сам того не замечая, этот врач-ассистент, стоявший сейчас рядом с профессором, высказал то, о чем постоянно думал и сам Херцфельд: «Тот, кто убил эту женщину, не был глупцом и точно знал, что делает».

Многие преступники, насмотревшись детективных и голливудских фильмов, почему-то считают, что достаточно вырвать у жертвы все зубы, чтобы полностью исключить идентификацию трупа. Да иначе и быть не может, ведь по всем телевизионным каналам с утра до вечера крутят бесконечные сериалы о маньяках и убийцах, легко уходящих от полицейского преследования.

И только немногие знают, что подобные действия лишь затрудняют зубоврачебную идентификацию, но никак не делают ее невозможной. А вот полное удаление верхней и нижней челюстей, а также кистей обеих рук выдавало почерк настоящего профессионала.

– Да, пока не забыл, – неожиданно проговорил Шерц, растянув в хитроватой улыбке толстые губы. – Мне следует тебя предупредить, что новенькая сотрудница является твоей страстной поклонницей.

В ответ Херцфельд лишь зло прищурился – ему уже давно надоели постоянные шутки коллег по поводу его внешности. Дело заключалось в том, что он, к своему великому сожалению, как две капли воды походил на известного актера. У него было такое же немного угловатое, но в то же время четко очерченное лицо, большие темные глаза под высоким лбом, изборожденным морщинами от многих раздумий, слегка вьющиеся волосы, которые некогда были черными, как смола, а теперь все больше прорезались седыми прядями, придавая его облику особый колорит. В общем, схожесть с актером была настолько поразительной, что Пауль сам как-то раз едва не потерял дар речи, случайно увидев фото телезвезды в иллюстрированном журнале.

У него была такая же стройная фигура, такие же слегка опущенные плечи, такая же широкая улыбка и даже рост, указанный в Википедии, составлявший метр восемьдесят при таких же семидесяти девяти килограммах веса. Когда Херцфельд узнал все это, он перестал удивляться, почему совершенно незнакомые люди постоянно просили его об автографе.

Как-то раз, чтобы отделаться от назойливой фанатки, он даже начертал требуемую надпись в поэтическом альбоме этой дамы. Надо сказать, что Пауль тогда едва сдержался, чтобы не расхохотаться, глядя, как та с благоговением взирала на предмет своего поклонения.

Однако когда в эфир вышел телесериал про врачей с его двойником в главной роли, это был уже явный перебор. Надо же было такому случиться, что актер играл именно чудаковатого патологоанатома доктора Штарка, который при проведении вскрытия трупа включал на полную громкость рок-музыку, постоянно сыпал непристойными шутками, а также отправлял посыльного за пиццей, стоя за секционным столом. И хотя в этом сериале все было высосано из пальца, он пользовался невероятной популярностью. А если так, то и Херцфельд решил для себя, что в будущем ему стоит чаще давать фальшивые автографы. Теперь такая возможность ему предоставлялась.

– А каковы результаты компьютерной томографии? – поинтересовалась доктор Сабина Яо, стоявшая за секционным столом напротив профессора.

Сабина Яо была немкой с китайскими корнями и наряду с доктором Шерцем была третьим врачом в команде Херцфельда, несшей дежурство на той неделе. Больше всего профессор любил делать вскрытия вместе с ней. Она не стремилась выделяться, и все в ней было в меру: тонкие изогнутые брови, аккуратные ногти, покрытые бесцветным лаком, звонкий голос и скромные жемчужные украшения в ушах. Он ценил ее спокойную и благоразумную манеру поведения, умение продумывать все на шаг вперед. Вот и в тот день Сабина Яо не стала дожидаться особого указания. Она заранее включила компьютерную томографию и теперь подвинула поворотный кронштейн с плоским экраном монитора так, чтобы профессор мог видеть его, не прекращая вскрытия грудной клетки.

– Видишь посторонний предмет? – уточнила Яо, стоявшая возле секционного стола на небольшой подставке из-за своего маленького роста, едва достигавшего метра шестидесяти.

Херцфельд кивнул. Предмет внутри черепа, скорее всего, был выполнен из железа, стали, алюминия или другого рентгеноконтрастного материала. Иначе на экране компьютерного томографа он не просматривался бы столь отчетливо. Предмет имел форму цилиндра и был не больше арахиса, возможно представляя собой пулю, что указывало бы в этом случае на причину смерти.

«Выстрел в голову, – подумал профессор. – Причем уже не первый на этой неделе».

В это время Шерц вынул сердце, уверенными разрезами удалил легкие из грудной клетки и положил их на стол для органов, стоявший возле секционного стола там, где кончались ноги покойницы.

– Аспирации крови не наблюдается, – установил Херцфельд, вырезав бронхи. – Ее нет ни в трахее, ни в легких. – После этого он кивнул коллегам: – Все ясно. Посмертное расчленение трупа.

Женщину изувечили уже после того, как наступила смерть. Если бы ее челюсть была выпилена из живого тела, то в глотке и гортани неизбежно оказалась бы кровь, затянутая туда при вдохе. Что ж, хотя бы от этих мучений жертва была избавлена.

В ответ, подтверждая, что информацию принял, Шерц безразлично пробурчал что-то себе под нос – ежедневное общение со смертью притупило чувства врача-ассистента. Однако Херцфельду обычно удавалось переключить его мысли на работу и вывести ассистента из своего рода транса, сравнимого с состоянием водителя, который на знакомом маршруте управляет автомобилем автоматически.

Сам же профессор старался сосредотачиваться только на трупе, вскрытие которого он проводил, оставляя все чувства и эмоции в стороне. Пауль избегал каких-либо контактов с членами семьи покойных как до, так и после вскрытия, чтобы не подвергаться их эмоциональному воздействию. Это помогало ему сохранять ясность мышления при сборе неопровержимых судебных доказательств.

Профессор никогда не делал исключений из правил, установленных им самим раз и навсегда. В частности, на последней неделе несчастные родители зверски убитой одиннадцатилетней девочки, вскрытие которой он проводил, попросили разрешения переговорить с ним, но Херцфельд, как всегда, ответил отказом.

Ведь образ плачущей матери мог побудить его к целенаправленному и даже предвзятому поиску улик, которые способствовали бы осуждению предполагаемого убийцы, а это могло привести к непоправимой ошибке. Также могло случиться и такое, что собранные профессором под влиянием эмоций доказательства вообще привели бы к оправдательному приговору. Исходя из таких соображений, Херцфельд и старался, насколько это было возможно, подавлять в себе любые чувства во время работы. Тем не менее он испытал облегчение, когда установил, что тело несчастной жертвы, лежавшей сейчас на его столе, было расчленено уже после смерти.

– Теперь приступим к исследованию содержания желудка, – ровным тоном произнес Херцфельд.

В это время раздвижная дверь в прозекторскую с шумом открылась.

– Прошу простить за опоздание, – послышался чей-то голос.

Профессор и его коллеги с удивлением повернулись в сторону входа и изучающе поглядели на вломившегося в помещение высокого молодого человека, спешившего к ним семимильными шагами. На нем был такой же, как и у остальных патологоанатомов, синий рабочий халат. Однако создавалось впечатление, что он ему несколько маловат.

– А вы, собственно, кто? – обратился к молодому человеку Херцфельд.

Тот направлялся прямиком к профессору и с каждым шагом казался все моложе. На первый взгляд незнакомцу можно было дать лет двадцать пять, но когда он подошел совсем близко, стал выглядеть всего лишь на двадцать. Своими тонкими, зачесанными назад светлыми волосами, круглыми очками, висевшими на кончике носа, и дерзко выступавшим подбородком он напоминал зубрилу из числа студентов первого семестра, которые всегда занимали на лекциях профессора места в первом ряду, стараясь постоянно быть у него на глазах в надежде получить более высокую оценку на экзамене.

– Ингольф фон Аппен, – представился молодой человек и с самым серьезным видом протянул профессору руку для приветствия.

– Хорошая идея, – отозвался Херцфельд.

Произнеся это, он выдернул свою руку из вскрытой нижней части живота трупа и схватил испачканными кровью резиновыми перчатками протянутую руку. Его опухшие от полученной накануне травмы пальцы пронзила резкая боль, но удовольствие от преподанного нахалу урока того стоило.

На несколько секунд юноша растерялся и изменился в лице, но затем сделал хорошую мину при плохой игре, дружелюбно улыбнулся и произнес всего лишь одну фразу, которая ясно дала понять Херцфельду, что профессор сделал большую ошибку, выставив его недоумком перед своими коллегами.