Цитаты из книги «В Питере жить: от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории»

Море – убийца. Море – угроза. Море – опасная, страшная стихия, с которой «царям не совладать».

И как она попадает в суть Петербурга – «сердце на кончике пальца»!

Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу; Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам.

Сад Таврический, прекрасный! Как люблю в тебе я быть, Хоть тоски моей ужасной И не можешь истребить. Только лишь одной природы Ты имеешь красоты, Просто все в тебе: и воды, И деревья, и цветы.

В этом дворце в начале XX века разместилась Государственная дума, а в январе 1918 года открылось и тут же было разогнано большевиками Всероссийское Учредительное собрание, на которое такие надежды возлагала здравомыслящая и верящая в избирательное право и демократию лучшая часть русского населения. Разогнано большевиками. Вот и стоит у главной аллеи, недалеко от входа, памятник Ленину. А где же памятник Потемкину? Его нет. Говоря про сад и дворец, не забуду сказать, что ими восхищался Державин: «Здесь искусство спорит с прелестями природы». И еще одна дорогая для меня и печальная подробность: в 1826 году во дворце по приглашению вдовствующей императрицы Марии Федоровны жил (и вскоре умер) Николай Михайлович Карамзин. Потемкинская, Таврическая, Шпалерная, Кирочная – какие чудесные названия у этих улиц, окаймляющих Таврический сад! Свое стихотворение я растолковывать не буду: ясно, что оно продиктовано названием сада, пронизано таврическими, крымскими ассоциациями. Замечу только, что оно «густое», метафорически напряженное, сквозь него надо медленно «продираться», пробираться, как сквозь садовые заросли. И по контрасту с ним меня трогает и умиляет «простенькое» стихотворение старого, забытого поэта – Александра Измайлова

Оно написано в 1982 году, когда открылась новая страница моей жизни – и я переехал сюда, на Калужский переулок вблизи Таврического сада. Крым, имеющий отношение к Элладе, античному миру и мифу, – одно из лучших мест на Земле, и Григорий Потемкин, присоединивший его к России, оказал еще неоценимую услугу Петербургу, построив на тогдашней окраине города свой дворец (архитектор Старов) и добавив к нему замечательный сад. Про сад я уже рассказал; дворец тоже прекрасен. Это не помпезный, не пышный, а какой-то очень «домашний», тихий загородный дворец, двухэтажный – и в этом его прелесть, «с шестиколонным портиком и плоским куполом на невысоком барабане». Одноэтажные галереи и боковые двухэтажные корпуса обнимают широкий парадный двор, – по образцу этого дворца в России будет построено множество домов в дворянских

Таврический сад – английский сад, приверженный романтизму, – значит, не подчиняющий себе природу, а потворствующий ей. И разбит (чудесное слово) английским садовым мастером Вильямом Гульдом, приглашенным Потемкиным в Петербург. Здесь, рядом с Таврическим дворцом, и возводил, насаждал он (Гульд) эту зеленую, лиственную и хвойную, радость. «Не план сада, а вид сада, пейзаж», – сказал о таких садах Дмитрий Сергеевич Лихачев – стал главной задачей и заботой садовода. Вот почему в Таврическом саду так легко дышится, так хорошо «ходится»: в нем есть и луга, и рощи, и чащи, и таинственные уголки, и даже островки, «на которые не ступала нога человека», потому что к ним не подведены мостки, а тот, кто косит траву или подрезает сучья, подгребает к ним на лодке. Главная аллея, идущая от Потемкинской к

Борисом Житковым, «Виктор Вавич». Ничего страшнее этой книги не знаю.

А мой любимый поэт Гумилев частенько в сад Сен-Жермен захаживал, идучи из дома Мурузи в свою квартиру на Преображенской. Любил курить, сидя на скамейке у фонтана. Если с девушкой заходил, читал ей стихи.

В глубине двора, за кустами, маячила упрощенная, но совершенно узнаваемая копия решетки Летнего сада, за ней стволы высоких дерев, за деревьями двухэтажный павильон, окруженный своим невеликим царствием зелени, младшим близнецом. – Считается, что автор этого особнячка – Бенуа. Принадлежал особняк некоему фон Крузе, наряднейшие интерьеры, роспись плафонная с задумчивыми фигурами в духе Борисова-Мусатова, по цвету похожая на мусатовские пейзажи с прудами и на акварели раннего Павла Кузнецова, забежные лестницы, напоминающие водопады. Ходили легенды о необыкновенных зеркалах, больших, в удивительных рамах