Искра
(«Аз раб божий, смиренный грешный Иов…»)

Владимир Иванов

23 апреля лета 7115 от сотворения мира (1607 г. от рождества Христова).

В лета 7113 (1605 г. от рождества Христова) апреля в 13-й день рухнул на пол и внезапно почил в бозе царь всея Руси Борис Годунов. К власти пришёл его сын Фёдор. Ему присягнули Москва, Дума. Но далеко не всем боярам нравилось возвышение Годуновых («ведь мой род древнее и ничуть не хуже»!). И им было наплевать, что над страной уже нависла смертельная опасность, что в пределах государства Российского давно «гулял» самозванец Лжедмитрий, опиравшийся на поддерживающих его поляков, и, дабы власть захватить, формирующий вооружённые отряды из всякого сброда. Началась смута. Дворяне, купцы, крестьяне устали от боярских распрей. Пусть берёт власть любой, кто может обеспечить спокойствие и порядок!

1 июня посланцы Лжедмитрия Гаврила Пушкин и Наум Плещеев прибыли в пригороды столицы. Их появление послужило толчком к давно назревавшему бунту. Толпа ворвалась за стены московских крепостей, смела стражу. С Лобного места Гаврила Пушкин прочитал «прелестные грамоты» Самозванца с обещаниями многих милостей буквально всем. И Лжедмитрий титуловал себя в них уже не царевичем, а царём, называя Фёдора Годунова «изменником»!

Годуновы выслали стрельцов, распорядившись арестовать распространителей послания, затем предать их пыткам и казни. Но стрельцы не смогли справиться с народом. Оттеснив стрельцов, толпа кинулась «гулять» в Кремль. Избитого царя Фёдора Годунова, его мать и сестру Ксению москвичи вытащили из царских палат и заперли на дворе Бориса Годунова.

В Москве новым царём был провозглашён Лжедмитрий под именем Дмитрия Ивановича.

Вместе с царской семьёй арестовали всех других Годуновых, а также их родственников Сабуровых и Вельяминовых.

Воспользовавшийся ситуацией, боярин Богдан Бельский поставил себя во главе приказов, чтобы не столько спасти царя Фёдора, сколько дорваться до власти, а затем править страной от имени Лжедмитрия. На Красной площади боярин Богдан клялся перед толпой, что именно он спас в Угличе царевича Дмитрия. Но всё же он просчитался. Свергнутая царица приходилась двоюродной сестрой Бельскому, а, упрочнившись во власти, вряд ли он отдал бы её Самозванцу. И поэтому Лжедмитрий направил в Москву своего ставленника князя Василия Васильевича Голицына, чтобы тот управлял страной от его имени, подкрепив права достаточно сильным отрядом. Но в Москву войти сам Лжедмитрий пока не торопился.

Вакханалия безумств в столице продолжалась. Любого можно было объявить сторонником Годуновых, убить или ограбить. Ослабла вера. Многие понимали: нужен порядок. Но что делать дальше? Вернуть власть Фёдору Годунову? А если тот начнёт мстить?

15 июня депутация москвичей отправилась в Серпухов ко двору «царя» Дмитрия Ивановича с покаянием и с нижайшим прошением «сесть в Москве». И ответил им после недолгого размышления Самозванец, что он войдёт в Москву, но только после того, как из города удалят тех, кто противится его власти. Намёк был понятен: москвичи должны заплатить за это погибелью Годуновых и их сторонников.

Коротки июньские ночи. Но чьи-то тени, скрываясь даже от случайного взгляда, подходили к задней калитке в стене Патриаршего двора и после короткого стука исчезали за ней. Вот и опять двое подошли к темному пятну на белой стене. В ответ на стук последовал вопрос:

– Кто?

– Пётр, сын Михайло Салтыкова.

– А другой?

– Васька, слуга мой.

Фонарь быстро взвился вверх, высветив лица, и также быстро опустился вниз.

– Проходи!

Служка быстро вёл прибывших по тёмному двору. Остановившись возле одной из построек, он ткнул слугу в плечо.

– Поварня. Тут подождёшь господина. Здесь тебя покормят.

Обойдя здание, служка открыл дверь. Пройдя по коридору, он подошёл к двери, после условного стука открыл её, пропустив вперёд Петра Салтыкова, сразу согнулся в низком поклоне.

– Боярский сын Пётр Салтыков!

Пока глаза привыкали к тусклому свету свечей, Салтыков уже успел осмотреть собравшихся. Председательствовал патриарх Иов, присутствовали бояре, дьяки, несколько монашествующих иерархов. И поэтому мгновенно низко поклонился им.

Патриарх, взглянув в лицо Салтыкову, слегка небрежно, кивнул вправо, где стояло пустующее кресло. Намек был понятен. Салтыков, стараясь не шуметь, тихо скользнул к нему и сел.

Стоявшие перед Иовом свечи слегка потрескивали, их мерцающее пламя колебалось от лёгкого сквозняка, оживляя суровое выражение лица патриарха. Его глаза светились внутренней неукротимой энергией.

Оглядев присутствующих, Иов начал свою речь.

– Я собрал вас здесь, потому, что давно знаю многих, знаю мысли и думы каждого. Тяжелые времена наступили для Руси святой, церкви нашей и веры православной. Смута охватила государство. Устал люд, устали дворяне от безвластия. Жизнь дешевле зерна макового. Как без порядка на Руси растить крестьянину хлеб? Как без порядка служить дворянину, если лихоимцы отбирают имения? Как без порядка править боярам государством нашим? От крестьян до бояр только и слышишь: «Пусть берет власть кто угодно, лишь бы порядок был». И многие присягают Самозванцу. Много он обещает, мягко он стелет. И всё было бы ничего, но стоит за ним Речь Посполитая, а за ней – римский папа. Не усидеть Лжедмитрию на престоле без польской силы! Не владеть полякам землёй русской, пока живы вера православная и церковь наша! Когда сыны боярские спорят, чей род древнее, сыны дворянские и люд прочий опору теряют в государстве, которое неспешно к рукам прибирают Самозванец и ставленники польские, только вера даёт силу духовную, только вера истовая возродит государство. По углам шипят недовольные, боясь открыто слово сказать своё. Но их число множится. Так, где же искра, способная возжечь очистительное пламя, чтобы поднять люд русский?

Патриарх приостановил речь, снова оглядел присутствующих, стараясь поймать взгляд каждого. И поняли все тогда, что наступила кульминация.

Патриарх продолжил слово своё:

– Утром прибыл ко мне посланец от Васьки Голицына. Он передал мне приказ Самозванца, чтобы я завтра во время службы в Успенском соборе произнёс здравицу в его честь. Чего надумал, стервец, – мне, патриарху Москвы и всея Руси, славить служившего у меня холопа! Да ещё славить как царя Дмитрия! Кто есть самозванец? Расстрига, ведомый вор, в мире прозвали его Юшко Богданов сын Отрепьев. И жил он у бояр Романовых во дворе и заворовался… Да и у меня, Иова Патриарха, во дворе для книжного письма побыл во дьяконах же. А после того сбежал с Москвы в Литву. Но Самозванец умён. Выполню его наказ – значит, признаю его, как сына царя Ивана Четвёртого. Значит, склоню голову перед ним, а за мной последуют и остальные. Значит, открою ему путь во власть. Значит, начнёт он ещё больше творить беззаконий. Ему не убить Федора Годунова, пока жив я, Иов!

Патриарх остановился, чтобы передохнуть. Печалью были наполнены его глаза.

– Не получит Отрепьев благословения, прокляну я его! А что последует за сим, нам известно… Помяните меня в день святого Иова многострадального и простите за согрешения мои.

Иов поднял со стола свиток.

– Написал я духовную грамоту [так в начале семнадцатого века называлось завещание – прим, автора].

Патриарх развернул лист и звучным голосом зачитал несколько строчек. – «Аз раб божий, смиренный грешный Иов, патриарх Москвы и всея Руси…».

– Прими, Дионисий, её и отвези в Троицкий монастырь, сохрани. Другой свиток служки в Приказную палату отнесут.

Патриарх протянул свиток скромно сидящему в стороне человеку в монашеском облачении. Затем молча ещё раз оглядел каждого из присутствующих.

– Вас я призываю смирить гордыню, осознать, что ныне от каждого зависит судьба Руси, и, презирая лишения, спасать государство. Сплотитесь вокруг веры православной. Сила Самозванца – в разброде и шатании нашем. Хотя ты, Гермоген, и находишься вне суеты мирской в митрополии Казанской, – патриарх обратился к ещё одному из присутствующих в монашеском облачении, – но видно из неё много. Вместе с Дионисием, с другими клириками боритесь за единство церкви православной. Прощайте!

С этими словами Иов поднялся с места и вышел из кельи через боковую дверь.

…Прибывшие молча расходились по домам. Речь патриарха потрясла каждого. Он простился с ними, идя на смерть.

…Иов стоял на коленях перед иконостасом и молился. Молился истово, вкладывая в каждое слово глубинный смысл, исторгнутый из души своей. Обратившись к чудотворной Владимирской иконой Богоматери, он шептал: «О, Пречистая Владычица Богородица! Сия панагия и сан святительский возложены на меня, недостойного, в Твоем храме, у Твоего чудотворного Образа. И я, грешный, 19 лет правил слово истины, хранил целость Православия; ныне же, по грехам нашим, на Православную веру наступает еретическая. Молим тебя, Пречистая, спаси и утверди молитвами твоими Православие!».

Он услышал, как за спиной скрипнула входная дверь Успенского собора. Увидел, как от налетевшего дуновения качнулось пламя свечей. Затем услышал топот шагов и ощутил толчок в плечо.

– Ну?

Иов поднялся с колен. Перед ним стоял посланец Самозванца Таврило Пушкин с вооруженными наёмниками и казаками.

Иов повернулся к молящимся.

– Православные! Анафема Лжедмитрию! Я проклинаю его и тех, кто идёт за ним! Я…

Договорить патриарху не дали. Мощный удар кулака в ухо оглушил Иова и сбросил на пол. Затем его били, схватили за рясу, выволокли из собора и потащили через Боровицкие ворота на Красную площадь на Лобное место. Там сорвали рясу, уложили на плаху. Ждали только палача, чтобы отсечь голову.

Между тем вокруг Лобного места собирались люди. Перешёптывались: «Кто?… За что?» Постепенно их становилось всё больше и больше. Уже не шёпот шёл по толпе, а недовольный гул.

Иов встал, покачиваясь.

– Вы видите, что творит Самозванец!

Удар дубинкой по голове заставил его замолчать. Иов сполз на землю и не шевелился. В толпе раздался крик:

– Православные! Да что же это! Безвинно убивают, а мы терпим?

Толпа смела охранников, растерзав их. Уже вся Красная площадь была заполнена недовольными. Назревал бунт. Узнав об этом, Василий Голицын послал гонца к Лжедмитрию с донесением. Тот в это время въезжал в Москву через Богородицкие ворота Земляного города. Лжедмитрий час назад получил весточку о том, что утром по его приказу убили Фёдора Годунова вместе со всей семьёй. Он надеялся, что одновременно будет убит и Иов. Бунт не входил в его планы. Самозванец знал, как быстро загораются москвичи, что в считанные минуты бунтовщики могут захватить весь город. И не был уверен, что во главе восстания окажутся его ставленники. А это значит, прощай надежды на власть!

Он приказал направить на Красную площадь гонцов. Пусть они прокричат от его имени, что не он, а Бельский приказал расправиться над патриархом, что он глубоко уважает мнение москвичей, что он приказывает отправить Иова для лечения в Старицкий Успенский монастырь. А для защиты от лихих людей выделяет надёжную охрану. Он всегда готов выслушать мнение народа, готов выполнить его чаяния.

Одновременно Лжедмитрий отправил в Старицу другого гонца с требованием удавить Иова по прибытию.

…На Красной площади гонцы Самозванца под одобрительные крики толпы зачитали его послание.

Быстро нашлись две телеги. Одну толстым слоем застелили нежнейшим сеном, покрыли чистой одной рогожкой, бережно уложили на неё Иова и закрыли другой. На другую уселись четыре дюжих монаха Чудова монастыря – церковная охрана Иова. И вместе с семью всадниками Лжедмитрия телеги быстро направились в сторону Волоколамска. Кто знает: вдруг Самозванец передумает?

…Поскрипывали колёса, постукивали копыта лошадей. Нелегка дорога, от дома до бога! Позавчера, в Волоколамске, охрана Самозванца, ссылаясь на полученные инструкции, оставила Иова и ускакала в Москву. Что ж, доберёмся без неё.

Впереди ехала телега, в которой сидела охрана Чудова монастыря. Под сеном лежали надежно припрятанные дубинки и ножи, время-то ныне какое, – лихое. Разбойники осмелели, под самые стены городов днем являются. Хотя, кто их разберет: разбойники это, ляхи или казаки! Страха не стало, порядка не стало. Не то, что во времена почившего царя Ивана Васильевича Грозного! Во второй телеге правил лошадьми седовласый монах с изможденным лицом. Иов лежал на сене, бережно укрытый поверх рогожки тулупчиком. Он бредил, из горла вырывались хрипы и стоны, а иногда несвязанные слова и фразы, частью произносимые то по-гречески, то на латинском наречии. За телегой шел молодой монашек, периодически обтирая лицо больного чистой тряпицей. В последней замыкающей телеге также сидели два монаха, охранявшие припасы, – их почти уж не осталось ноне.

А за Волоколамском дорога стала совсем плохой. Вчера телеги с трудом прошли сороковёрстный путь до Лотошино, поэтому, сегодня с самого раннего утра отправились по дороге к Степурино.

…Монах с изможденным лицом оглянулся на молодого.

– Садись в телегу, Варнава. Нам еще с десяток верст ехать.

– Ноги у меня затекли от сидения-то. Размять надо. Да и за преосвященным Иовом ухаживать так легче. «Аз раб божий», – он сейчас говорит, Богородицу зовет, в бреду сквозь жар пробиваясь.

– Подгреби, Варнава, под голову и плечи сена ему поболе. Дышать чуть легче будет. Да из фляги влей в рот немного травяного взвара. Не довезём – игумен нас со света сживет. О, Господи!

Ехали молча. Лишь легкое пофыркивание лошадей, топот копыт, да скрип колес нарушал тишину. Густой утренний туман понемногу поднимался. Уже можно было различить дорогу, уходившую вправо сквозь стену леса. Увидев ее, пожилой монах истово перекрестился и поклонился.

– Что там, отче Акинфей? – спросил молодой.

– К полю она ведет, к Бартенёвскому. Там русские рати под предводительством великого князя святого Михаила Ярославича Тверского впервые ордынцев побили. Впервые! Не было такого ранее.

Помолчав, он добавил: «Предок мой там полег. Упокой, Господи, души павших за Русь святую и дело правое!».

Монашек остановился, повернулся в сторону Бартенёвского поля, перекрестился, отвесил глубокий поклон и побежал догонять телегу.

Внезапно полоса тумана закончилась, и засверкало солнце. Кое-где цвела черемуха – её аромат легкий ветерок разносил вдоль дороги. Под деревьями раскрыли бутоны первоцветы.

Блик солнца падал на щеку укрытого полушубком Иова.

Он метался в бреду, тяжело дыша. И чудилась ему Богородица. Склонилась она над ним, но крепко сжаты ее губы и печальны глаза. «Дева пречистая! На тебя уповаю и в сына твоего верую!» – шептали в бреду уста, а голова моталась в такт дорожным колдобинам. Но нет, не богоматерь склонилась над ним, а старица Пелагея, маманька его. Провела, почти касаясь рукой, по волосам, и растаял образ её в немеркнущем сиянии. Убили маманьку, злыдни, смертью её сильней уязвить меня пожелали. Господи! И в этом моя вина! Господи! Я, слабый и грешный Иов, к стопам твоим припадаю! Прояви милость свою, прости согрешенья мои! Гордыня – грех мой!.. Да, гордыня!.. Из праха возвысил меня великий царь Иван Васильевич Грозный. А деяниями Годуновых избрали патриархом. Первым русским патриархом! И стал я равен царям – нет, выше! Ибо власть духовная выше власти земной!.. Гордыня! Опять гордыня!.. Господи, к тебе привел ох! Научи имя творить и душу, яко ты еси бог мой!.. Не для себя старался в трудах денных и нощных, ради блага земли многострадальной русской!.. И обличал я в проповедях самозванца, Дмитрием прозвавшегося, и писал грамоты королю ляхскому: «Не верь самозванцу, прояви мудрость и человеколюбие христианское». Но не слышит латинянин православного, не желает услышать! Но не ляхским я опечален. Как явился Лжедмитрий на землю русскую, кинулись ему стопы целовать не просто людишки подлые, а бояре знатные. Сначала один, другой, потом скопом. О, как стократ был прав Иван Васильевич Грозный, вырывая гниль с кореньями! А ведь и я в христианском великодушии просил его за некоторых. Но оказалось, что этим боярам их званство выше чести земли русской. Слеп был, каюсь я в этом, господи! А ведь промысел божий в мыслях и деяниях каждого. И в моих тоже. Господи! Осознав всю гибельность самозванства, укрепив себя молитвою трехдневной, осенив крестом животворящим, решил я отказать Лжедмитрию в милости божьей. А знал: он убивать меня будет. Но я открыто на это пошёл. Ведь если я, пастырь духовный, сам с себя не начну, чего же требовать могу от паствы православной? И обратил взор свой я долу, и увидел грязь на стопах своих. И поднял я очи вверх, и посмотрел я на парящий в вышине лик Христа, а ниже на лики святых, из любви к Христу и к вере святой на смерть пошедших. И спросил я себя: «Что есть человек: частица праха во прах идущая или частица помысла божьего к нему обращенная?». Так что есть человек?

…Телеги, проскрипев мимо изб, остановились на косогоре. И открылась путешественникам панорама Старицы.

На другом крутом берегу, замыкая горизонт, высились стены трёх кремлей с церквами, а между ними глубокие рвы с перекидными подъёмными мостками.

Внизу под кремлями раскинулись дома, торговые ряды, причалы.

Ещё ниже серебристо-голубой лентой сверкала Волга, неширокая, но до боли любимая.

На этом берегу внизу высились стены с башенками и въездными воротами. Внутри стен вверх взметнулись кресты соборов Успенского мужского монастыря, а влево – Воскресенского женского. Лепота!

…Настоятель монастыря не стал исполнять указания Самозванца. А потом не стало и Лжедмитрия. Иов прожил ещё два года. Он долго болел, почти ослеп (сказались последствия удара дубинкой по голове).

Но он успел благословить на патриаршество митрополита Казанского Гермогена.

И повторил Гермоген подвиг своего предшественника Иова. Он проклял Лжедмитрия II, затем отказался подписывать грамоту с требованием поляков об отводе Ополчения от Москвы, за что был брошен в подземелье Чудова монастыря и уморён голодом.

Иов скончался 19 июня 1607 года и был погребен у западных дверей Успенского собора Старицкого монастыря. В 1652 году при патриархе Иосифе мощи святителя Иова перенесли в Москву и положены в Успенском соборе Московского кремля.

В 2010 году у северной стены Старицкого Свято-Успенского монастыря был установлен памятник первому русскому патриарху Иову.

«Из искры возгорится пламя». Подвиги Иова, Гермогена, других безвестных героев всколыхнули широкие слои русского общества. В 1612 году народное ополчение изгнало поляков из Москвы. Спустя столетия и Иов, и Гермоген были причислены к лику святых.

Погибшие за Отечества навечно останутся в памяти народной. Честь им и слава!