Элеонора Иоффе
(Хельсинки)
Я хотела стать красивой,
Стройной, как березка в поле,
гибкой, словно хворостинка,
как рябина на пригорке,
чтобы милый мной гордился,
чтобы он глядел с любовью,
чтобы, глядя, удивлялся.
Зиму бегала на лыжах,
на фитнес весну ходила,
год одни салаты ела,
позабыла запах мяса,
масла даже не касалась.
Стала стройной, как березка,
гибкой, словно хворостинка,
как рябина на пригорке.
Милый, воротившись, глянул
и тотчас меня оставил.
Он сказал мне на прощанье,
покидая, так промолвил:
«Исхудала ты некстати,
словно щепка отощала,
будто сучья стали руки,
ноги тонки, точно ветки,
тело одеревенело —
вид совсем неаппетитный.
Я найду себе другую,
милую найду помягче,
телом нежную и нравом:
об нее не ушибешься,
в синяках ходить не будешь».
Михаил Кельмович
(Санкт-Петербург)
Голова из пня гнилого И рога из веток ивы;
Вместо ног – тростник прибрежный,
Из болотных трав – колени,
Из жердей – спина у лося,
Из сухой соломы – жилы,
А глаза – цветок болотный…
Калевала. Руна девятая.
Серьезные люди парятся молча. Сегодня, однако, Влад и Гоша сидели в тусклом сумраке парилки одни и, между скучными шлепками веником, тихо перебрасывались редкими фразами. Обсудить надо было важную тему. Речь шла об Охоте за силой. Странное сочетание слов впервые Влад услышал два года назад именно от Гоши и сразу же в эти слова влюбился. Здесь, в бане на Фонарном, они тогда и познакомились. Влад – студент филфака, худенький, с печальным взором и редкой бородкой. Лицо домашнего умника: такое всегда внушает доверие и ощущение безопасности. Гоша – средних лет мужичок крепкого сложения, в войлочной шапке и темными, горящими из-под войлока глазами. Он парил отменно, объясняя, что веником проводит энергию по каналам, занимался голоданием и сразу несколькими оздоровительными системами. Видимо, тоже искал чудесного.
Гоша сразу дал прочитать Владу дневники Карлоса Кастанеды. Этот молодой американский антрополог однажды отправился в Мексику исследовать быт индейцев и неожиданно оказался учеником Дона Хуана – старого шамана из племени яки. О своем ученичестве Карлос написал теперь уже знаменитые книги. В них была подробно пересказана техника Охоты за силой. Чтобы стать магом, воин должен поймать одного из духов пустыни и сделать его своим союзником. Многое из того, о чем упоминал Кастанеда, казалось Владу похожим на его жизнь. Мир вокруг напоминал пустыню. Хотелось магии. И было тошно от обыденности и собственной никчемности.
У Влада и Гоши образовался совместный практический интерес. За полтора года они перепробовали все шаманские техники Дона Хуана. Правда, в пригородах. Время пришло начинать настоящую Охоту. В начале сентября в ладожских шхерах они задумали найти место силы и поймать там «союзника». Влад готовился к походу. Но тут в университете ему предложили участвовать в студенческой экспедиции: в июле пройти по Белой Карелии маршрутами Элиаса Леннорта – собирателя Калевалы. Как-то очень эта ситуация напоминала историю Карлоса. Но не разрушит ли она их планы? Этот тонкий момент и обсуждался сегодня в бане. Решили – не разрушит. Скорее, наоборот, Влад один может попробовать Охоту. В финском эпосе тоже что-то шаманское есть. Но прежде всего, шанс – север Карелии, истинно дремучие леса и нетронутые человеком озера…
За время экспедиции по глухим местам Влад точно налазился. Наелся черники и гоноболи. А вот с охотой на духов как-то не заладилось. Он пробовал разные кастанедовские уловки, и – ни шиша! Приманивал специальным звуком духа воды у водопада. Вглядывался особым расфокусированным взглядом в вечерний туман, стелящийся по озеру. Даже скакал ночью в полной темноте по лесной просеке бегом силы. Чуть шею себе не сломал…Ничего! Ничего, кроме абстрактного шума сосен, высокого непролазного вереска или вязкого мха в болотах. И от грибов в глазах рябит на полянах.
Как-то уже в конце июля Влад кружил в глухих безлюдных лесах в окрестностях Юшкозера. На краю низкого ельника набрел на поле спелой морошки и застрял надолго. Когда наелся, пошел было дальше, но на глухом заросшем болоте увидел вдруг меж разошедшихся клочьев тумана дев железа… Их было, как и написано в Калевале, три. Когда Влад их заметил, они уходили от него в сторону. Невысокие, плотные, крутобедрые. Кожа их казалась из серой стали… Контуры первых двух уже размывались в болотном мареве, последняя вдруг обернулась и как будто бы на него посмотрела… Он увидел, как по ее полной груди стекает красное молоко.
Влад не помнил, как бежал с этого болота. В доме, в деревне, где он остановился, до вечера приходил в себя. Ему нравилась сейчас спокойная тишина избы и надежность ее рубленых стен. Он все спрашивал себя: была ли там сила? Ближе к ночи – уже темнело – Влад вышел пройтись за околицу. Луна поплавком болталась в тучах. Тихо шелестели деревенские березы. Возле крайнего заброшенного дома, где клином подходил к дороге лес, на поляну навстречу ему вышел из-за старой ели лось Хийси с дуплистой, из пня сотворенной огромной головой и ударил его в грудь рогами.
Влад очнулся на том же месте минут через пять. Он был цел и невредим. Вернулся в дом. Собрался сразу и уехал в Питер.
На следующий после возвращения день, в бане, он сидел и рассказывал Гоше о случившемся. Он говорил, и его охватывало какое-то странное равнодушие к своей судьбе. И все беспокоил вопрос: почему обернулась к нему дева с красным молоком – мать непрочного железа?
Людмила Кленова
(Израиль)
Я помню, что в детстве когда-то
Нашла я чудесную книгу.
В ней строчки плескались крылато,
Отдав меня чу́ дному мигу
И вдаль уводя за собою
В страну, где суровые люди,
Где море взъяренное воет,
Рождая легенды и судьбы.
Там Илматарь, Воздуха дочерь,
И сын, богатырь Вяйнемейнен,
С бедою сражались воочью,
Пока ее призрак не пойман.
И духа немыслимой силой
Невзгоды они побеждали.
У них я терпенью училась:
Мол, дни и похуже бывали.
Но, если мне трудно и больно,
Прошу кузнеца: «Ильмаринен,
Мне выкуй железную волю!
Тогда я, как Хийси, отрину
И страх, и утрату надежды,
И жизни мудреное скерцо…»
Так эпос Финляндии прежней
Вошел навсегда в мое сердце…
Где-то сумрачное небо
Наклоняется над морем,
Где-то ели-великаны
Облака пронзают кроной.
Там герои Калевала,
Вейнямейнен, Ильмаринен,
Переполнены достоинств,
Переполнены страданий.
Конь живет там огнегривый,
Что из пламени родился,
Непокорный, буйный Хийси,
Необузданная сила.
И предательство, и подлость,
И коварство, и злодейство —
Все, как в жизни, в этих рунах,
В этих повестях былинных.
Там красавицы, и ведьмы,
И любовь в напевах долгих,
И душевные страданья,
И испытанная дружба.
Там на де́ вице жениться —
Не для каждого задача.
Заслужить жену там нужно
Лишь геройскими делами.
И заданья все сложнее,
И дела невыполнимей.
Но герои есть герои,
По плечу им испытанья.
Сколько мудрости народной
В этих снах запечатленных!
Сколько песенности дивной,
Что струится между строчек!
Как из желудя сквозь время
Прорастает дуб могучий,
Так из памяти нетленной
Вырос эпос этот древний.
Так живи же, Калевала,
Путешествуй по столетьям!
Ты – прекрасное творенье
Давней, сказочной Суоми!
Ольга Колари
(Финляндия)
Неприветливая северная земля.
Песня родилась
Из мерцания дрожащих струн,
Зова пастушьего рога,
Радостей и горестей.
Сказ родился
Из зимних вечеров,
Слабого света лучины,
Угасающих голосов старины
У мерно качающейся колыбели.
Мир на мгновение останавливается
Слушать эхо
Оживающего дерева и металла,
Силу древних заклинаний,
Предание о сотворении мира.
Роман Круглов
(Санкт-Петербург)
Загляни, и твое отражение
канет на дно —
Гладь черна, молчалива
и не отдает ничего.
Неизбежность забвения
хоть и известна давно,
Но надеждой-молитвой
пульсирует каждый живой —
Ждет, что все же мелькнет
огонек в этой бездне сырой…
Кто во тьме не потонет,
кто вспомнится через века?
Если выйдешь из вод,
то безликим, как древний герой —
Лишних черт не запомнит
премудрая эта река.
Татьяна Кудрявцева
(Санкт-Петербург)
Неподалеку плескалось озеро Эриайнен. В нем плавала огромная розовая семга. В сине-зеленом лесу, таком же первозданно-акварельном, словно его только что насадил «Пеллервойнен, сын поляны, этот Сампса, мальчик-крошка», стояли мои малые дети и взирали на чистейшие высоченные сосны. По соснам бежала смола, небо просвечивало сквозь кроны всеми красками, как лоскутное финское одеяло. Под соснами полно было белых грибов. Их охристые крепкие шляпки казались прорисованными в серебристой хвое, точно кадр мультфильма.
Младшая дочка спросила: «Это мы в Калевале?»
Перед тем, как отправиться в Финляндию, я читала им эти руны.
Когда рождался эпос, мир был ребенком, может, оттого детям генетически близки мифы. Дети воспринимают сказания как реальность. Наверное, именно так и должно их воспринимать. Если соль будней перемалывается волшебной мельницей Сампо, бытие обретает свой золотой смысл. Этот смысл добыл Элиас Лённрот, который бродил по карельским селам, слушал, думал и записывал.
Мощный талант сказителей выстраивал шедевр литературы, вымешивая цемент на крепости национального характера. Элиас Лённрот – как раз и есть тот самый характер.
Все так житейски просто в его песнях-стихах: «Петухи еще не пели, и цыплята не кричали…» «Пчелка – быстрый человечек…» Природа для северных людей – не вне судьбы, она внутри каждого из них. Оттого и сосны здесь высоки, и вода чиста, и белки скачут без опаски. Кстати, дети мои ничуть не удивились тому, что «пчелка – человечек». И это было так же естественно, как ядреный лесной воздух над хрустальным озером.
Дом наших друзей стоял над этим озером. Я навсегда запомнила, как старый финн (звали его Эско) сказал тогда про собаку: «Она хороший человек. На нее нельзя кричать». Точно сказитель рун вечность назад – про пчелку. В памяти зацепилась еще одна фраза Эско: «Дом не должен быть крепостью, в крепости холодно, в дому должно быть тепло. Дом – это детская для всех людей». Эско не был песнопевцем, но рассуждал совсем как «старый верный Вяйнемёйнен». У озера Эско срубил баню. Баня была светла, точно горница. Каждая полка функциональна – на этой сушатся чистые травы, на другой стоят деревянные чаши для питья, любая дощечка гладка и бела. Должно быть, именно такую баню имели в виду сказители, для которых она являлась не просто элементом сюжета, но узелком на нитке жизни. Баня важная вещь – финны возводят ее с любовью и доскональностью. Вещный смысл в их повседневности естественно и непостижимо приближается к искусству. Душа Калевалы наивна и вместе с тем прагматична. Поэзия здесь не выдумка, она цветет в грубой жизни. Деревянные ковшик, ложка с цветочным узором, дверь с немудрящими рисунками, сарай, лет которому почти столько же, сколько рунам… Меня восхитил этот сарай над озером. Его строили столь же серьезно, сколь слагали руны. Хотя сарай, конечно, не был столь светел, как баня. В его темных высоких углах угадывалось мистическое присутствие страшной старухи Лоухи, редкозубой хозяйки Похъёлы.
Мы стояли с детьми у озера и смотрели, как солнце всходит. Оно было тепло-желтое, янтарное. Старшая дочка сказала: «Утка его снесла».
Утка из «Калевалы» постоянно возникала в наших мыслях, когда мы жили в доме Эско. Особенно после того, как Эско поведал о первом дне войны – моей родины и его. Через границу хлынул поток беженцев-ингерманландцев, народ побежал принимать их, размещать, кормить. Четырехлетний ребенок, который мало что понимал про войну, сидел один в доме с утенком. Утенок был его другом, мальчик носился с этим утенком, как с котенком. Утенок воплощал в себе непреходящий праздник жизни, все равно что восход солнца. И вдруг утенок умер у него на руках. Эско сказал: «Я сидел одинокий, как в пустыне, с холодным утенком у сердца. Солнце померкло». И признался, что такого безнадежного одиночества никогда больше не испытывал. За все прожитые годы. Мне пришла тогда в голову мысль, что утка недаром всплывает в «Калевале», «утка, та – красотка-птица, что гнездо себе слепила», утка для угров она и правда первоначало.
С тех пор прошла, наверное, приличная треть земного срока, мои родные девы, и старшая, и младшая, уже самостоятельно плывут по волнам жизни; наши разговоры с Эско вроде бы отодвинулись в прошлый век. Но озеро то живет во мне, как часть Калевалы.
Калевалу все так же читают во всех возрастах, особенно в детском. Интонации рун созвучны ребятам, они принимают их за свои собственные. Буквально сегодня я прочла строчки восьмилетнего Лени Пейнонена, только что открывшего для себя эту вечную книгу:
«Мне очень понравился фрагмент о сотворении мира, потому что один из главных персонажей его – уточка. Я был в Финляндии и видел очень много уток, их кормят и любят, они не боятся людей. Наверное, поэтому утка и снесла яйца, из которых возник мир. Яйцо похоже на Землю, у него внутри желток – это ядро, оно не круглое, но все равно напоминает нашу планету. Древние люди не знали многих вещей о мире, но они умели мечтать и фантазировать».
Прочтя эти строки, я словно вновь услышала голоса Эско, Элиаса Лённрота и провидца Вяйнемёйнена. Они аукнулись во мне эхом над озером.
Леня Пейнонен живет в Гатчине. Там много «потомков» Калевалы. Ребята слушали руны в библиотеке Куприна (ее здесь ласково кличут «Купринкой»), встреча старших и младших читателей, как ключом, открылась словами: «Я собрал все эти речи на просторах Калевалы». А девизом библиотекари избрали вот такие строки: «Пусть любимцы наши слышат, пусть внимают наши дети – золотое поколенье, молодой народ растущий».
И золотое поколенье оправдало надежды древних песнопевцев. Сегодняшние мальчики и девочки показали сокровенное понимание «Калевалы».
Я люблю приезжать в «Купринку». Там работают со словом так, что оно не перестает оставаться живым. Зальчики библиотеки, как теплая комната детства всех людей, о которой когда-то говорил мне финн Эско.
Мой учитель Радий Петрович Погодин называл библиотекарей «верхним светом» нашей культуры. Это и про них, про «купринцев», тоже.
Друзья-библиотекари переслали мне детские строки сегодняшних читателей Калевалы. Они наперебой обсуждали эпизод с Илматар, преображающей пустынную картину мира. Ребята сравнили это описание с библейским сюжетом, обратив внимание на то, что древние божества карелов очень отличаются от славянских, хотя мы близкие соседи. И даже самые маленькие, второклассники, отметили, что такие стихи хорошо петь и рисовать – очень красиво звучит, хотя имена и трудные. Зато все понятно про зверей и птиц – «быстрых человечков» и про Кума-ничку, Земляничку – они, наверное, «тоже люди»… И со всеми надо дружить.
Калевала – не застывшая скала памяти, а живая речка. Оказываясь в школах Финляндии, я не удивляюсь тому, что дети не тащат домой из леса всех зверюшек подряд, понимая, что и у лисенка, и у ежонка, и у дрозденка – свой дом. Они стараются уважать его.
Жить в ладу с природой – так легко и так трудно. Осознание того, что человек природе – не хозяин, а брат, вытекает из рун, как живительный ручеек.
«Отсо, яблочко лесное, гнешь медовую ты лапу, мы с тобою сговоримся, – вечный мир с тобой устроим…»
Настя Степанова (ей уже семнадцать лет, поэтому формулировки ее максималистски четки) написала про Калевалу так: «Это произведение, как глоток свежего воздуха. Можно воспринимать Калевалу как сборник философских притч, как сказку, как интересный исторический документ или даже как сгусток жизни, основываясь на котором размышляешь, как следует строить свою жизнь и где искать моральные ориентиры».
Дни Калевалы прошли нынче и в самой Гатчине, и в Войсковицах, и в Тайцах. Ребята рисовали героев древнего эпоса, воссоздавали их в глине, в танцах, песнях, в самодельных куклах, даже в лоскутных картинах. Эти картины – иллюстрации к Калевале – мастерят бабушка с внучкой Зыковы. Подобное занятие требует многотер-пения. За три года – всего 14 картин… Интересно, что сказал бы об этом Аксели Галлен-Каллела с его обостренным чувством правды и суровой красоты? А может, просто изобразил бы мастериц – старую и малую, целомудренно склоненных над шитьем…
Главный праздник назывался «Легенды северных широт». Его помог провести Центр культуры ингерман-ландских финнов «Hatsina». Это был какой-то шквал, всплеск творчества, ставшего отзвуком Калевалы. Семейный кукольный театр «Ковчег», студия Педагогического колледжа «Эксперимент», «Детская художественная школа Гатчины, Войсковицкая школа искусств… Такое ощущение, что все связанное с культурой пришло в счастливое движение.
О проекте
О подписке