Море отдалено от Кубы на значительное пространство. В Баку вело две дороги: одна по горам, трудная для обозов, другая степью. Булгаков избрал последнюю. По ней иловатый грунт в мокрую пору непроходим. Ни леса, ни кустарника не находится, и бурьян служил отряду дровами. Кое-где виднелись запустелыя деревни. Сарачинское пшено было уже убрано, а обыкновение напускать воду на пашни, по иловатому грунту, делало их недоступными, потому что можно было формально утонуть. Дорога, оставленная между полями, была узка и чрез канавки не везде находились мосты. Постоянно было много хлопот с артиллериею и обозами, тем более, что лошадей сильно изнурила бескормица. Изредко находили кучи обмолоченнаго проса и набирали его для людей и лошадей. Солдаты толкли зерно, сделав в земле яму, просеевали в руках и варили кашу. Находили также в ямах разные фрукты и овощи, и мигом все съедали. Хозяев даже и не благодарили, и они украдкою, из за гор, с кислыми минами, посматривали на такое распоряжение их запасами. После нескольких трудных переходов, отряд снова приблизился к Каспию, влажным своим дыханием прохладившему уставших людей. Купанье их оживило. К морю прилегают высокия горы Биш-Бармак или пять пальцев; один из них уродливо торчит на суше, а четыре высунулись из хляби морской, как страшилища для мореходцев. На горном пальце, старшим братом называемом, наши осматривали крепость, сооруженную Петром Великим, и дорогу к ней, сделанную также по повелению бессмертнаго Монарха. Все дивились, как деды чудо-богатыри могли туда забраться. Эта крепость оказалась оставленною, и Булгаков также не счел нужным ее занимать.

Продовольствие отряда продолжало быть скудным; особенно страдали от недостатка его лошади: оне ложились и отказывались идти, так что, при малейшем возвышении или грязи, люди тащили на себе обозы. Однако же, наконец, находились уже в одном переходе от цели. Тогда отправлен был легкий отряд для рекогносцировки. Крепость, по его донесениям, казалась в грозном виде; в ней все, что было на ногах, вооружилось. Но сам Гуссейн-Кули-Хан, предчувствуя неотразимую беду, решился бежать с своим двором и главными сановниками, особенно когда завидел русскую флотилию, приближавшуюся к городу. К несчастию, суда наши, от бури, едва все не потерпели крушение и были разъединены. Первый подошел к Бакинскому заливу бомбардирский корабль «Гром», растерявший свои гребныя суда. Ночью, под самым его бортом, проплыл хан на киржимах, спасаясь из города, и не было возможности этому воспрепятствовать. Вслед за тем, жители решили сдаться на милосердие победителей, клянясь, что убийцею князя Цицианова был один хан с его клевретами, которых уже нет в городе.

Ночью 2-го октября отряд приблизился к стенам Баку. Крепостная артиллерия гремела в честь Русских, и кругом, вместо иллюминаций, горели ярко подсветы, – зажженные лоскутья, обмокнутые в нефть. На другой день поутру весь народ, предварительно обезоруженный войсками, занявшими караулы в городе, явился пред нашим строем, предшествуемый армянским духовенством, в полном облачении, с крестами, св. иконами и хоругвями. Персияне находились в таком страхе, как бы к смерти приговоренные. Старейшины поднесли Булгакову ключи, и народ, по своей вере, присягал пред батареею на верноподданничество Государю Императору.

Вид Бакинской крепости. XVIII век

Производили по городу розыски о злоумышленниках, но, кажется, все остались правы. В ханском дворце, который очистили для Булгакова, обратили внимание наших офицеров историческия картины персидских войн, писанныя весьма искусно на стенах масляными красками и раззолоченныя. Их для победителя откололи от стен длинными долотами, и некоторые даже, к удивлению, не попортились. Вообще этот дом выказывал богатство: двери и рамы краснаго и чинароваго дерева, много дорогих ковров, шелковых материй и даже, против азиатскаго обыкновения, находились зеркала. Видно было, что хан очень не торопился выездом. Всему этому добру досталось порядком, и наши так подчистили, что ничего не осталось.

Караван-сараи были наполнены разными товарами: персидскими, индийскими и даже русскими шелковыми материями; бурметы, терма-лама, ковры высокой работы и ценности, бирюза, жемчуг и разные цветные камни, золотыя и серебряныя изделия находились в них в изобилии. Персияне бросились на наше серебро, с обманом обменивая его на свои абазы, весьма легковесные и низкой пробы, и принялись из наших рублей перечеканивать свою мелкую монету; но это скоро воспретили.

Торговля бакинцев с внутренними областями Персии, Индиею и Россиею, в Астрахани и Кизляре, была значительна. В заливе постоянно видны были киржимы, перевозившие товары.

Купечество персидское и армянское – последнее в особенности – показалось нашим очень ловким, гибким, придерживавшимся правилам мошенничества, и в плутовстве далеко образованнее дербентцев. Купцы и граждане всем генералам подвели персидских жеребцов. Один только Григорий Иванович не принял, по вкорененной привычке не брать ничего чужаго. Это правило переходило у него даже за педантство: много или мало, ему было все равно. С привычкою такою, казалось, родился этот беспримерный человек и с нею он и умер, беден, как солдат, но с чистою совестью.

Положение Баку оказалось и невыгодным, и некрасивым: место плоское, воды хорошей не было вовсе. В городском водохранилище собиралась вода или дождевая, или проведенная издали трубами; но солонцеватый грунт и подпруживание с моря делали ее неприятнаго вкуса. Садов кругом находилось множество; в них виноград различных родов и превосходнаго вкуса, груши, винныя ягоды, шелковицы, персики и многие другие плоды – в изобилии, а каштанов было более, нежели ныне у нас картофеля. Овощи и зелень в огородах произрастали роскошно. Не смотря на неблагодарность почвы, хлеб, при помощи поливки полей, родился хорошо; но трав и леса в окружности, может быть, верст на 50, не было вовсе. Вместо сена употребляли мякину и солому, да какую-то сееную крупную траву, продававшуюся вениками. Дрова привозились не в большом количестве, и они продавались высокою ценою. Для отряда за три коротеньких полена платили по гривеннику. Промысел Божий, отнимая одно, по благодати своей, вознаграждает человека другим. В окрестностях города большое изобилие нефти: она служит отоплением и освещением. Отряд хотя в ней и прокоптился, но употреблял ее с удобством на кухнях и в пекарнях. Однако, и это топливо вскоре было прекращено. Начальство рассудило, что выгоднее отдать нефтяные колодцы на откуп армянам за 60,000 рублей в год!!! Солдаты же, стоя в лагере на морском берегу, октябрь и ноябрь, подверженные холоду и сырости, принуждены были ходить верст за 10 собирать бурьян и отапливаться им; но он, будучи мокр от сырой погоды, не горел, и, случалось, что одни хлебы сажали по три раза в печь и все не допекали. К этому дурная вода произвела болезни и, в особенности, кровавый понос, от котораго люди умирали на ходу. Наконец, на наших напала вошь, которую огребали горстями из лазаретных карет. Солдаты жарились в искусственных банях, которые устроивали весьма просто: вырыв яму, накладывали в нее каменьев, разгорячали их несчастным бурьяном, закрывали (по неимению палаток) размоченными провиантскими кулями^[13], и поддавая водою на камни, преизрядно холились. За нефть, на которую бросались как голодные волки на стадо, происходили беспорядки и наказания. Несытые солдаты, толковавшие о родимой говядинке, с которою давно не видались, употребляли преостроумные способы достать скотину от жителей, или из своего подвижнаго магазина, так чтобы и след, что называется, простыл. Зима застала отряд в летнем платье. Изнурение и болезнь, следствие всего этого, унесли в преждевременную могилу много людей.

Григорий Иванович, зная дух азиятцев, у которых «куй железо, пока горячо», еще из Дербента засылал в Эривань проведать о тамошних обстоятельствах. Когда же так счастливо овладели крепостями Дербентом, Кубою и Баку, следственно и вообще Дагестаном, то он предлагал итти из Баку на Эривань, ручаясь в успехе, который, по всем вероятиям, действительно был несомненен; но фельдмаршал предоставил эту честь лично себе, а отряду предписал возвратиться на линию, в свои квартиры. Какими печальными последствиями сопровождался поход графа Гудовича и его приступы к Эривани, совершенно неудавшиеся, довольно известно, и мы об этом будем говорить в другом месте.

Обратное движение отряда Булгакова происходило по прежней дороге, где по снегу, где по грязи. Погода стояла холодная; люди одели все, что имели при себе, т. е. рубахи, сколько у кого было, одну на другую, мундир, шинель, и при всем том, без прибавления скажем, видны были голые локти. На ночлегах первым делом считали рыть яму, вроде могилы. В ней разводили огонь, варили кашицу; поужинав, гасили угли, выметали и ложились в теплое логовище спать, и – по словам участника похода – как спалось приятно и тепло! Нужда всему научит! Мы сейчас говорили об искусственных банях, теперь скажем, как на стоянках пекли хлеб. Опытные копачи, рассмотрев грунт, в каком случалось под рукою яру, вкапывались горизонтально на сажень, и это образовало печь, с природным сводом и подом. При ней рыли яму полушаром, уколачивали колушками и покрывали рогожками, умазанными клейстером из муки. Это составляло квашню. Из сухарей делали дрожжи, месили хлеб, и он выходил недурен. В этих же квашнях, по напечении хлебов, в то время, когда сушили сухари, заводили даже добрый квас. Чудо русский солдат! На все ума-разума хватит. Его мочит и корчит, а он себе песенки попевает, острит и балагурит.

К счастию, по пути отряда, в некоторых местах находились магазины, а в Дербенте, на ханских лугах, накошенное вовремя сено. Это поддерживало людей и лошадей, но при всем том больных было много, и, к сожалению, открылись побеги. Из Дербента еще попробовали бежать трое солдат. Начальство, предчувствовав, что если им это удастся, то такому примеру последуют многие. За большия деньги, чрез лазутчиков, достали беглецов, и немилосердно прогнали сквозь строй, объявя гласно, что и другим, которые решатся изменить присяге, то же будет. После этого, как рукою сняло: побеги совершенно прекратились. Кроме того, пользуясь походом, до 150 человек выбежало к отряду и выкуплено пленных, а может быть и беглых в давния времена. Но, на обратном пути, эти мнимые пленники, узнав, что им, по приходе в наши границы, назначен разбор, вероятно, опасаясь его, не только все бежали, но подговорили и некоторых из отряда; остался только один старик с женою.

Вообще об обратном движении на линию особеннаго ничего сказать не можем: шли так беспечно, как по России. О неприятеле нигде не было и слуха. Персидския войска, предводительствуемыя Шах-Задою и сераскиром тавризским, покушались было проникнуть в Дагестан и поддержать тамошних ханов; но храбрые генералы Несветаев и Карягин, с войсками из Грузии, перерезали им путь и задали такого трезвону, что они едва унесли ноги. Зима того края, конечно, не может идти в сравнении с нашею; но случались, однако, стужи, хотя на короткое время, – что, в летнем платье и еще без дров, делало положение отряда не весьма ловким.

За 60 верст до Кизляра завернул мороз с ветром, доходивший до 10° Реомюра. Солдаты, в один голос, просили провести их без ночлега. Удовольствие ли видеть свою родимую сторону, или нестерпимая стужа, проявили такую силу в людях, что они, пройдя без привала первыя 30 верст и, пообедав наскоро, остальныя не шли, а бежали. Приблизясь к Тереку, и увидавши, что паром, по причине плывущаго льда, не мог ходить, все бросились в брод по пояс, и после в рассыпную ринулись в город и сами рассеелись по домам, кто куда попал. Обозы тянулись бродом, и где лошади не могли вывесть фуры, там фурьеры их выпрягли и покинули, уехав сами в город. Фуры, как были, так и вмерзли в лед, покрывший в ту же ночь реку; потом уже их вырубали топорами.

Кизлярские жители очень радушно приняли постояльцев. На другой день все было забыто; всякой принялся за свое дело, как будто в походе и не бывал. Глазенап отправился в Георгиевск к полку и своей кавалерийской инспекции.

Кизлярская крепость 1735 г.

В это время, от Кизляра до Моздока, Линия тянулась по Тереку, и переселения на Сунжу еще не было, хотя уже об этом поговаривали. Чеченцы частенько, по дороге, подбирали, что им легче доставалось, и без конвоя никого не пускали. Почтовыя станции содержали ногайцы, на двухколесных арбах. При всякой станции находился табун лошадей. Не справлялись, которую лошадь запрягать, а на какую попадет аркан. Дикий ногаец на дикой лошади верхом бывало гикнет, ударит плетью по всем, и кони бьют и несут прямо, без дороги, степью, не думая о том, что делает пассажир с арбою по кочкам. Если случится на пути озеро, то, чтобы лишняго не ездить, возничий отправлялся прямо через воду, хотя иногда и не мелко. Если ногайцу кричать, чтобы ехать тише, то это повело бы еще к худшему. Не понимая, что ему говорят, он, вместо ответа, погонял лошадей пуще прежняго. Подлинно в то время была прекурьозная почта.

Григорий Иванович, по возвращении из персидскаго похода, взял отпуск, будучи крайне недоволен отношениями к нему графа Гудовича, который если бы знал его хорошо, то, конечно, не расстался бы с почтенным старцем и нашел бы в нем самаго лучшаго сотрудника, по его знанию края, удачным соображениям в важных обстоятельствах и беспримерной честности. Но фельдмаршал, прежде нежели Глазенап приехал на Линию, отправился в Грузию, и они вовсе не видались.

Из отпуска Глазенап воротился больной подагрою. Но не смотря на это, зимою, в его зале, единственной в целом городе, устроили музыкальный собрания. Главным учредителем был генерал П. М. Капцевич – со скрипкою, артиллерийские генералы, бароны Н. К. и Б. К. Клоты и губернский казначей – все виртуозы. Полковые музыканты нижегородские, казанские и артиллерийские составляли огромный концерт, под управлением Клотов, и еще более скрипача и кларнетиста Сазонова, ученика Сарти. Разыгрывали неслыханныя до того на Кавказе увертюры: «Ладоиску», «Калифа Багдадскаго», «Двух слепых» и, на услаждение, «Польские» Козловскаго и Огинскаго, особенно «Гром победы раздавайся». Бывали и славные квартеты, потому что Клоты, по страсти своей, готовы были играть до втораго обморока.

Городския дамы посещали эти концерты, и, как серьезная музыка не дает большой пищи, то затеелись танцы, мало по малу превратившиеся в великолепные балы, то у Григория Ивановича, то у генерала Мейера, шефа Казанскаго мушкатерскаго полка, всегда приглашавшаго не от себя, а от общества своих офицеров.

Так текла мирно в это время жизнь Глазенапа. Войска стояли неподвижно; кроме черкесских разбоев, мелкими партиями, спокойствие прилинейных жителей ничем не нарушалось. Это была последняя зима во время службы незабвеннаго генерала на Кавказе.

27-го января Григорию Ивановичу повелено состоять по армии, а 4-го февраля он назначен инспектором Сибирской инспекции и начальником Сибирской Линии. Хотя не по его воинскому духу было такое мирное назначение, но должно было решиться ехать с Кавказа. Возраставший разлад с графом Гудовичем делал неприятною его тамошнюю службу.

Шефом Нижегородскаго драгунскаго полка назначен был Сталь. Благородный этот воин, тотчас как узнал о своем назначении, приготовил почетный рапорт Глазенапу о состоянии полка и квитанцию о наисправнейшем приеме нижегородцев, и поспешил прибыть из Екатеринограда в Георгиевск. Явясь немедленно к Григорию Ивановичу, Сталь отрапортовал ему о состоянии полка, сказав: «Это рапорт о полке, а это квитанция в исправном приеме его от вас». Глазенап, приятно удивленный, отвечал: «Вы, Карл Федорович, еще не осмотрелись, и, может быть, найдете некоторые недостатки». Сталь возразил, что он, будучи прежде полковым командиром, знает исправность полка и, в этой уверенности, просит считать дело конченным и ни о чем не беспокоиться. Тут эти достойные люди бросились в объятия друг другу.

Глазенап скоро выехал в Воронеж и в нем ожидал позволения заехать в С. Петербург, но военный министр граф Аракчеев не нашел удобным разрешить ему проезд в столицу, и Григорий Иванович, чрез Казань, отправился в Омск, в котором кипела его деетельность в продолжение одиннадцати лет.

Прежде изложения благотворных распоряжений Глазенапа по новым обязанностям, сделаем краткий очерк города и представим характеристику тогдашних сибирских нравов и понятий, и главнейших действователей, с которыми ему надлежало быть в соприкосновении. Не думаем, чтобы за это на нас посетовали читатели, тем более, что с такими подробностями связана история одного из храбрейших полков Кавказскаго Корпуса.

Омск, как известно, лежит под 54° 59’ с.ш. и 91° 3’ в.д., в расстоянии слишком 3,300 верст от С.-Петербурга, на небольшом возвышении берегов рек Оми и Иртыша. В то время это была крепость и город. Первая, построенная в 1708 году, состояла из землянаго вала со рвом, покрытым путем, траверзами и гласисом, расположенными по правилам Вобана; пред гласисом были утверждены рогатки с надолбами. Стоило только на берме, или на подошве рва, поставить палисад, чтобы доставить храброму гарнизону полную возможность держаться, хотя против какого неприятеля. На левом берегу Иртыша находился ретраншамент или цитадель. Цель его построения была – укрывать проезжающих от нападения хищников, в то время, когда не предстояло возможности переправиться чрез реку, в бурную погоду или за ходом льда.

Все строения в крепости состояли в инженерном ведомстве: церкви соборная Воскресенская и лютеранская Св. Екатерины, дома: главной гауптвахты – двухэтажный, главнаго начальника и коменданта – одноэтажные, и несколько казарм и кордегардий; пороховой погреб и денежная кладовая – все каменные. Об архитектуре и изяществе отделки, разумеется, тогда и спрашивать не следовало.

Омская крепость. Омск

Собственно город состоял из восьми форштадтов, раскинутых, каждый почти отдельно от прочих, вокруг крепости, за эспланадою, и бедных строением. Домы, кроме небольшаго числа посредственно хороших, состояли из избушек, крытых дерном или берестою, с бревенчатыми и даже плетневыми заборами. Вот какую физиономию имел Омск в 1808 году, когда Григорий Иванович в нем поселился.

Экипажей тогда еще ни у кого не водилось; генеральския семейства имели, правда, кареты и коляски; но они, по редкости, были на диво целому городу.