Не зная достоверно о происшедшем в Дербенте, и имея еще в свежей памяти пример вероломства с князем Цициановым, Глазенап не вдруг решился на просьбу аманатов, и отложил бы, может быть, это дело до утра, если бы не вмешался генерал-майор Лихачев, шеф 16-го егерскаго полка. Он, зная дух азиатцев, убедил Григория Ивановича послать небольшой отряд казаков к ожидавшим дербентцам, представляя, что тут всякая медленность не у места, что колебание и нерешительность могут произвести и в самых аманатах недоверчивость к русскому войску, а тем самым затруднить взятие города.

Глазенап согласился на эти доводы, и сам Лихачев— отважный герой, славившийся своею деетельностию, храбростию и дальновидностию, – отправлен был в Дербент, с шестьюстами казаков и 1 трехфунтовым орудием. «Честь – мой бог; я умру, если должно, чтобы я умер, стараясь о пользах своего отечества», – сказал храбрый генерал, прощаясь с окружавшими, вскочил на коня и скрылся в ночной темноте.

Перейдя около 60 верст в одну ночь, на рассвете Лихачев появился под стенами Дербента, к крайнему удивлению жителей, вовсе не ожидавших такой поспешности и едва веривших глазам своим. Не въезжая в город, он остановился и послал некоторых из бывших с ним аманатов объявить бекам и старшинам, что просимая ими помощь готова, и чтобы они вышли к нему.

Жители устремились навстречу своим избавителям. Стечение их беспрерывно увеличивалось, и вскоре все пространство между отрядом и городом покрылось народными толпами, образовавшими как бы живую улицу. Главнейшие из беков и старейшин также поспешили выехать и, поздравив генерала с прибытием, просили покровительства России.

Это происходило 21-го июня. На следующий день прибыл сам Глазенап, со всем отрядом, и был также приветствован радостными кликами народа. Ключи ему поднес столетный старец, бек, участвовавший в поднесение их Петру Великому. 23-го совершено было молебствие и, при пушечном и ружейном громе, пето «Тебе Бога хвалим» и многолетие Государю Императору. Наконец, 24-го, старшины города и знатнейшие из беков приведены к присяге на верноподданство Его Императорскому Величеству.

Никто даже из победителей, – как свидетельствует один из действователей, – не мог себе верить, чтобы все это случилось на самом деле. Знали важность Дербента и слабость своих сил, и потому тем более усердно поздравляли один другаго; а как приятно было смотреть, – продолжает тот же очевидец, – на почтеннаго начальника, незабвеннаго Григория Ивановича, принимавшаго поздравление и общее удивление. Не многим удавалось занять такой оплот на вечныя времена, с целою областию, без потери и одного человека и у народа, на уверения котораго полагаться было невозможно. Это обнаружило ловкость пользоваться обстоятельствами, решительность и зрелое соображение, особенно заслуживавшее внимание, имея перед собою, тогда животрепещущий, пример вероломной Баки. Нелицемерная преданность дербентцев Российскому Престолу оправдана пятидесятилетием. Ни Казимулла, ни Шамиль, восставившие против нас Дагестан и горцев, обитающих против леваго крыла Линии, не могли поколебать верности новых подданных. Это наипрочнейший памятник заслугам Григория Ивановича.

Ших-Али-хан поспешно бежал в город Кубу, к его владению принадлежавший, и за ним последовали не многие из преданных ему лиц. Дербент был чист от подозрительных людей. Алпано-Беку, как достой нейшему из граждан, поручено управление городом, по их обычаям, под личным наблюдением Глазенапа. Войско наше обходилось с жителями дружелюбно и, к отраде несчастных, истерзанных обывателей, воцарились незыблемая тишина и порядок.

Не вдаваясь в описание Дербента, скажем только о том, что свидетельствует о важности заслуги Глазенапа, и что относится к пребыванию нашего отряда в городе.

Дербент, как известно, лежит под 42° 3’ 40» с.ш. и 65° 56’ в.д., в расстоянии около 500 верст от Кизляра и занимает собою узкий проход между Табасаранским хребтом, – одной из отраслей Кавказа, и Каспийским морем. Обойти его горами чрезвычайно затруднительно, а с обозами и тяжелою артиллериею, в то время, было даже невозможно. Табасаранское ущелье почиталось проходимым только для пехоты, основываясь на его проходе отрядом Булгакова, посланнаго графом Зубовым; – но о трудностях, испытанных при этом, тогда еще живо помнили.

Дербент в 1796 году. По рисунку Г. Сергеева

Город стелется по берегу моря узкою полосою с запада на восток, амфитеатром по скату горы. С трех сторон он обнесен высокими и прочными стенами, из которых северная и южная имеют между собою расстояния— в восточном конце 480, в западном 120 сажен, а в длину – до трех верст. Оне продолжаются к востоку на несколько сажен в море, по отмели; в юго-западном же направлении подымаются на крутой утес, возвышающийся на 160 сажен, и соединяются с цитаделью, или замком, называемым «Нарындж-Кале», который, как будто бы, висит над городом и служил местопребыванием ханов. Юго-западная сторона этой цитадели возвышается над стремниною, у подошвы которой течет быстрая речка, и считалась формально недоступною; с прочих сторон она обнесена стенами с башнями.

Вообще стены окружающия Дербент так высоки (до 6 сажен) и сложены из камней столь огромных, что невольно заставляют подумать: какою силою последние добыты, какими средствами передвинуты на место и подняты на высоту? Масса их так крепка, что ядро из осаднаго орудия ударяя – отскакивало, оставляя по себе простое пятно, и можно было отколоть кусок камня только попав несколькими ядрами в одно место. Граф Зубов много громил стены, но бреши не мог сделать.

Над отмелью, по которой стены вдаются в море, в то время, у начала их находилось очень большая глубина. Сверх того, чтобы затруднить с этой стороны доступ в город и отдалиться от выстрелов, не доходя до моря сажен за 120, выстроена стена с обороною, за которою с запада и начинались жилища.

Первоначально войска расположились в нижней части города, но теснота места, сгущенный воздух, вследствие закрытаго от ветров стенами положения города, жар доходивший до 40°, вместе с появлением тарантулов, скорпионов и злой мошки, почти невидимой, но жестоко кусающей, в несколько дней довели отряд до отчаяннаго положения. На людях открылась чесотка и многие были укушены тарантулами. Поэтому отряд перевели за город, к берегу Каспия, в ханский сад. Тень, прекрасный воздух и купанья в море всех оживило. Досталось, однако же, садам Ших-Али-хана и бежавшим его сообщникам.

Ханский дворец и многие другие строения для гарема, придворных и для войск, расположенныя в Нарындж-Кальском замке, истинно недостунном, не имели никакого убранства. Все было увезено. Во дворце поместился Григорий Иванович. Из окон комнат, им занимаемых, были превосходнейшие виды: с огромной высоты замка, господствующей над городом, море, сады, живописныя окрестности открыты на неизмеримое пространство.

Наконец, приводим слова одного из приближенных Григория Ивановича о тогдашнем понятии военной важности завоевания. «В построившем Дербент, кто бы он ни был, – говорит этот участник славнаго подвига, – обнаруживается знакомство с стратегиею тем, что выбран такой пункт, который замыкает путь в Персию; потому что, не взяв крепости, невозможно пройти нигде, кроме по Военно-Грузинской дороге, сделанной нами уже в царствование Императора Александра I-го; но по этой дороге ужасныя горы, а тут равнина по берегу моря. Если стены исправны и вооружены, а гарнизон снабжен боевыми и съестными припасами достаточно, то нет никакой возможности овладеть городом блокадою. Осаду же, хотя какую, Дербент выдержит, потому что, строение все каменное, гореть нечему; а каменистый грунт делает невозможными производить траншейныя работы. Конечно, – прибавляет он, – берутся и не такия крепости, можно взять Гибралтар и Свеаборг; но это другое дело, и под правило не подводится».

Действительно, строение было в то время все из камня и состояло из зданий высоких, с плоскими крышами, залитыми каким-то составом, устойчиво противившимся мокроте и огню. Что жители не боялись пожару, свидетельствовало обыкновение сожигать сор на улицах, вообще узких и кривых. Все домы были на азиатский образец: окнами обращены на дворы, и во внешних стенах редко имели отверстия, кроме дверей. Высота некоторых домов превышала крепостныя стены. Между строениями не находилось красивых и особенно заслуживавших внимания. Торговлю Дербент производил незначительную, но сбор таможенный, от проходивших караванов, доставлял хану довольно хороший доход. Жители были по виду суровы и менее гибки и просвещенны, чем кизил-баши, но одинаково с ними ревнивы. Жен своих они крепко запирали и зорко смотрели. Наши могли встречать женщин только у фонтана, при проходе их в сады, кругом города раскинутые, и на кладбище, куда целыя семейства ходили для поминовения. Если при них не случалось мужчин, то оне откидывали чадры, затрогивали наших своими приветствиями и похвалами. Хотя некоторые ловеласы в отряде и говорили о своих победах, но это подвержено сомнению, и вернее можно сказать, что женщина в Дербенте была предметом недоступным.

Мужчины были повидимому набожные и охотники до духовных бесед с своими ахундами и муллами: часто, в летнюю пору, в таких беседах на улицах, они проводили время до поздняго вечера, сидя большими группами по прилавкам в непроницаемой темноте; ибо южныя ночи, темныя сами по себе, в Дербенте еще темнее от узких улиц, сверху закрытых, в предохранение от солнечнаго зноя. Не смотря на это благочестие, многие из жителей позволяли себе дикое и отвратительное удовлетворение страстей. Лица, промышлявшия развратом, почти явно торговали собою на улицах. Несколько раз, даже русские подвергались опасности сделаться жертвою общаго развращения. Однажды офицеры собрались, большою кампаниею, из лагеря купаться в садовом бассейне, и отправили, вперед, молодаго деньщика с разными принадлежностями. По дороге его остановили человек шесть персиян и уговаривали на преступление, показывая подарки, и когда не удалось его соблазнить, то хотели достигнуть своего намерения угрозами и стращали кинжалами. К счастию, в самую критическую минуту, когда бедный деньщик с трудом уже защищался тазом – единственным оружием, случившимся при нем, показались офицеры. Негодяи опрометью пустились бежать в густоту смежных садов, и хотя были преследованы, но успели скрыться. Другой раз, еще в большей степени, угрожала такая же опасность одному юнкеру, и он только чудом спасся.

Почетные жители и ученые старались заводить знакомство с нашими офицерами, из которых некоторые занимались даже прениями с стариками философами; последним, обыкновенно, предшествовали слуги, важно несшие на головах огромные фолианты истории и стихотворства. Судили много и долго, но результат всего этого покрыт неизвестностию.

Среди такого препровождения времени, наши с нетерпением ожидали появления Каспийской флотилии с десантом, тем более, что подвижной провиантский магазин и фуры опустели. Нижним чинам уменьшили порции сухарей, от 1 % фунта до одного фунта, а на усиление приварка не было средств. Глазенап постигал, что опасно изнурять людей, долженствовавших еще побеждать многие труды, и потому прибегал к крайним мерам. По его распоряжению конфисковали поля ханския и бежавших его сообщников, на которых, к счастию, хлеб уже созрел. Солдаты сами жали, молотили и мололи пшеницу и ячмень. Из смеси обоих сортов муки хлеб выпекался очень хорошо, но не было возможности довести порций до полнаго количества. Изнурение, а потом разныя болезни подкрадывались незаметно.

Наконец, с высоких стен цитадели, караул дал знать, что далеко в море видны несколько парусных судов. Все бросились смотреть, и долго находились между страхом и надеждою.

Однако, действительно, одно за другим, начали появляться суда, и вскоре насчитали их 18. Вслед за тем появились клубы дыма, вылетавшие, в чем нельзя было сомневаться, из жерла орудий, хотя звука не было слышно за отдаленностию. Это был салют русскому Флагу, гордо развевающемуся на главной башне замка, с бомбардирскаго корабля «Гром», находившагося под командою капитана 1-го ранга Веселаго, начальствовавшаго всею флотилиею. Со стен Нарындж-Кале приветствовали дорогих гостей из 36-фунтовой пушки, оставшейся в Дербенте, кажется, еще от времен Петра Великаго. Вскоре фтотилия бросила якорь; но, по мелководию рейда, не ближе 10-ти верст от берега. Сообщение тотчас открыто: прежде всего перевезли провиант, потом войска десанта, и, в заключение, крепостную артиллерию для вооружения цитадели. До 1000 человек тащили наших «матушек» в гору и ставили на приготовленныя места.

Закипела деетельность приготовлений к походу. Все знали, что покорение Дербента было особенно важно и тем, что, передавая в руки наши остатки исполинской стены, загромождавшей проход между горами и морем, что, делая нас обладателями ключей от железных ворот Персии, открывало возможность проникнуть в Баку, и тем оказать помощь войскам, расположенным в Грузии, развлекая внимание Аббас-Мирзы.

Тотчас по взятии Дербента отправлен был в Петербург адъютант Григория Ивановича – Александр Иванович Кривцов (после в отставке генерал-лейтенант) к Государю Императору с донесением о покорении города и для поднесения Его Величеству ключей. Монарх удостоил высокаго своего благоволения некоторых, – например из Нижегородскаго полка полковника Сталя и адъютанта Глазенапа, прапорщика Броневскаго. Сверх того, в Высочайшем приказе по армии от 21-го августа 1806 года тоже повторено. Орденов никому не было пожаловано, а сам покоритель Дербентской твердыни, Григорий Иванович, получил бриллиантовую табакерку и три тысячи рублей ассигнациями в год пенсии, покуда будет оставаться в службе на Кавказе. «Готов побиться, – прибавляет один правдивый участник похода, – что все были довольны и никто не тужил».

Между тем храбрые отрядные генералы вытеснили персиян из Грузии с большим уроном, а Несветаев и Карягин, поразив находившуюся против них часть персидских сил, прижали неприятеля к горам Дагестана близ города Кубы, где персияне, ограбив жителей и изнурив кавалерию, побоялись встретиться с Глазенапом, несравненно их слабейшим, и бежали в Персию. Города Куба и Баку, устрашенные успехами нашего оружия, прислали своих депутатов с предложением о сдаче и моля о помиловании.

Среди этих блестящих успехов, назначен главнокомандующим на Кавказе генерал-фельдмаршал граф Иван Васильевич Гудович, а командующим войсками на Кавказской линии – генерал от инфантерии Сергей Алексеевич Булгаков. Новый главнокомандовавший поспешил отдать повеление, чтобы отряд из-под Дербента не трогался до прибытия Булгакова, который должен был принять от Григория Ивановича команду. В войске выразилось общее непритворное сожаление, что оно теряло достойнаго, любимаго и покрывавшаго себя важными заслугами старца, остававшагося только при 200 человек своих Нижегородских драгунов. Надобно знать, что граф Гудович не любил Глазенапа, по каким-то частным отношениям, еще со времен Задунайскаго и Потемкина. Почтенный Григорий Иванович был непоколебим в исполнении своего долга и утешался тем, что план его завоеваний утвержден, хотя и не самому ему суждено привести его в исполнение. Наконец и Булгаков приехал, привезя с собою сына фельдмаршала, генерал-майора Кирилла Ивановича. Отряд выступил по дороге к Кубе, оставя в Дербенте надежный гарнизон. Неприятель нигде не показывался, хотя наши проходили леса, занимавшие пространство верст в 60. Это истинный сад, рукою Божиею насажденный. Огромныя шелковицы и грецкой орешник, груши, сливы и другие плодовитыя деревья, увитыя виноградником и обремененныя вкусными плодами, представляли обильное угощение нашему войску, утомленному зноем. Знаменитую реку Самур, имеющую крутые берега, чрезвычайно быстрое течение и чрез которую, весною и летом, когда вода на прибыли, с трудом можно переправиться, – одним словом стоющею ворот Персии, – отряд перешел вброд по убылой осенней воде, т. е. в удобное время; но и тут солдат отрывало от перетянутаго каната и валило с ног лошадей.

Приблизясь к Кубе, сентября 25-го в сумерки, войска остановились, не переходя речку, протекающую у города, в жидовской деревне, которую дограбливал Ших-Али-Хан, а за ним казаки. Жиды везде одинаковы. Они производили гвалт точно на тот же лад, как в каком нибудь польском местечке. Но как эта вечерняя серенада не понравилась начальникам отряда, то были посланы войска выбить грабителей, что скоро исполнено, и отряд провел спокойную ночь. По утру перейдя речку, стали у Кубы, – города тогда небольшаго, обнесеннаго глиняною стеною. Жители разбежались. Незадолго до нашего прихода Шах-Заде, с войском из 35,000 человек, пировал в Кубе с Ших-Али-Ханом; но устрашась преувеличенных слухов о нашей сухопутной и морской силе, он не решился на бой и отступил, оставив хана, укрывшагося в горах. В городе не только не найдено никаких продовольственных припасов, но не было и травы, а конница Шах-Заде съела даже все плетни; наши лошади околевали с голоду на привязи.

Жители были в полном сочувствии с дербентцами относительно своего хана. Ших-Али, будучи в непрерывной горячке от кизлярской водки, которую придворные льстецы подносили ему в изобилии, постоянно вел себя отвратительно неистово, раздражая постепенно лучших граждан. Благонамеренные и истинно хану преданные люди, которые могли ему служить верно и давать благие советы, происками негодяев были отдалены или умерщвлены, и Ших-Али погряз невозвратно в пучину зол. При таком расположении духа кубинцы, видя у себя хана, поддерживаемаго только несколькими кровожадными клеветниками, получив приказание оставить город и со всем имуществом убраться в лес и близлежащия горы, повиновались этому до прибытия наших войск. Но когда сообразили, как наши дружелюбно обходились с дербентцами, как хорошо устроено их положение и притом получив сведение, что хан, под предлогом умышляемой ими измены, собирается сделать на них нападение и ограбить, то прислали просить генерала Булгакова поспешить доставить им защиту и возможность возвратиться в свои дома. Отряд тотчас встрепенулся и, вслед за проводниками, беглым шагом пустился в горы.

Семейства кубинския въючили на ишаков и арбы детей и свои пожитки, распрятанныя в разных трущобах, и встретили наших с хлебом и плодами, уничиженно кланяясь, будучи не совсем чужды страха. Их успокоили и выпроводили в город. Нападения от неприятеля не было, и войска двинулись обратно. Город наполнился жителями; ему дали гарнизон и выступили к Баке.