Черкесы – небольшие охотники до земледелия и производят хлеба столько, сколько потребно для своего продовольствия; гораздо охотнее они занимаются скотоводом и пчеловодством, пользуясь для того всеми удобствами. Из фабричных занятий черкесов заслуживает внимания только приготовление огнестрельного и белого оружия, которое составляет существенную потребность жизни и потому ценится выше всего. Прочие фабричные и мануфактурные изделия, за исключением малого числа приготовляемых дома, приобретались преимущественно посредством контрабандной торговли, которой способствовали малодоступные для наблюдения берега Черного моря. Кроме бумажных, шелковых и суконных товаров черкесы получали этим путем соль, в которой особенно нуждались, серу для приготовления пороха, имея у себя дома селитренную землю, а отчасти порох и оружие. Взамен этих товаров они отпускали свои произведения, преимущественно воск, мед, невыделанные кожи и скот. Отпускная торговля, так же как и привозная, имела большей частью меновой характер. Но самый дорогой из отпускных товаров, идущих в Турцию, составляли девушки и мальчики. Этот живой товар обогащал не только прямых хозяев его, но также и турецких комиссионеров, для приобретения его скитавшихся по берегам Черного моря и в самой Черкесии. Русские крейсеры строго преследовали суда, нагруженные этим товаром, но частью по легкости хода их, а частью по неприступности морского берега во многих местах им нередко удавалось скрываться от таких преследований. Теперь положен конец этому постыдному торгу.

Черкесское общество представляет четыре сословия: высшего дворянства, или князей (пши), дворян (уорк, уздень), свободных людей (твокол) и рабов (тльхо-кошао). Князья ведут свой род с глубокой древности и стараются сохранить чистоту своей крови, не смешиваясь даже с дворянами, так что сын, родившийся от князя и дворянки, не может почитаться настоящим князем. Между вольными черкесами древних княжеских фамилий сперва было немного, но число их увеличилось впоследствии пожалованием некоторых семейств в княжеское достоинство турецким правительством. Что касается до мирных, или княжеских, черкесов, то у них еще более княжеских фамилий, которые преимущественно переселились из Кабарды. Хотя князья вообще пользуются в Черкесии особенным почетом, но влияние их на общественные дела мало отличается от влияния дворян и зависит преимущественно от личных свойств и достоинств каждого. Дворяне, по большей своей численности и по большему влиянию на народ, представляли сильный аристократический элемент у черкесов. Но в последнее время от распространившегося мюридизма (воинственно-религиозной секты, игравшей великую роль в магометанском населении Кавказа), которого главный догмат составляет приведение в один уровень всех сословий народа и прямое подчинение его единоличной власти имама, а может быть, и от других жизненных условий аристократический элемент стал упадать, а народ, или свободные люди, начали возвышаться и преобладать. Вот как описывает Люлье эти события у шапсугов и натухайцев^[66]: «В сих обществах было много княжеских и дворянских фамилий, но влияние их мало-помалу стало ослабевать, а в народе начали проявляться стремления к большей свободе; из этого возникли столкновения партий и безначалие. Для восстановления порядка были созваны народные собрания, но не общие, а отдельные – дворянские, или аристократические (как называет их автор), народные, или демократические; последние по своей численности одержали верх над первыми. Дворяне старались потом разными средствами удержать свое влияние, но, не успев в том, прибегли к оружию и при помощи дворян соседних бжедухов одержали было победу над народом, но это не остановило хода событий, а, напротив, ускорило его. Вся надежда дворян на успех была потеряна: права и преимущества их уничтожены, всенародно объявлено равенство и пеня за кровь определена одинаково для всех». В обществе же бжедухов дворяне даже были изгнаны из общих аулов и принуждены были жить со своими рабами, в отдельных аулах^[67]. Вообще раздоры между сословиями не могли не отразиться на прочности союза, связывавшего черкесов, и послужили одной из причин его шаткости в последнее время.

Независимо от сословных преимуществ пользуются у черкесов большим уважением: старики, и особенно те из них, которые обладают даром слова, имеющего сильное влияние на весьма воспламенительный черкесский народ; люди благочестивые, посещавшие гроб Магомета и носившие почетное название хаджи; удалые храбрецы, гаджериты, известные у нас под именем абреков, которые обрекали себя на все опасности, сопряженные с заклятой местью русским^[68]; наконец, народные барды, гекуокамы, сохранившие в памяти геройские подвиги своего народа или особенных личностей, отличавшихся необыкновенной храбростью, – все это излагалось в песнях, нередко рифмованных, которые гекуокамы пели на пиршествах и перед началом сражения для возбуждения храбрости; с усилением ислама гекуокамы стали постепенно исчезать.

Между черкесами, которые сами пользуются неограниченной личной свободой, существовало рабство в полном смысле этого слова. Всякий свободный черкес мог иметь столько рабов, сколько позволяли ему средства, и продавать их кому и как хотел. Дворянин же, а тем более князь не могли даже обойтись без рабов, потому что личный труд для них почитался постыдным^[69]. Рабы приобретались или покупкой, или захватом в плен и употреблялись для всех тяжелых работ. Если они не знали какого-либо ремесла, полезного для владельца, то участь их была самая жалкая. В особенности подвергались всем возможным угнетениям русские пленные, если только не имелось в виду получить за них значительного выкупа. Дети, рожденные от рабов, оставались в том же состоянии, но с ними обращались человеколюбивее, так же как и со стариками, на основании вообще уважения, питаемого черкесами к сединам. Торговля рабами была самая выгодная для черкесов. Ею преимущественно занимались убыхи и производили ее или сами, или посредством турецких агентов, приезжавших нарочно для того из Константинополя и, конечно, получавших огромные барыши^[70]. Число рабов в каждом из черкесских обществ было различное. По свидетельству Лапинского, между убыхами рабы составляли почти четвертую часть всего населения, между абадзехами – десятую, а между шапсугами – едва двадцатую.

Двор, помещавший несколько домиков, в которых жили не только владелец с семейством, но и родные его по прямой восходящей и нисходящей линии со всеми рабами, им принадлежащими, составлял у черкесов административную единицу (юнег-дом, или двор). Сто таких дворов, образующих несколько аулов, рассеянных на довольно значительном пространстве, представляли общину, или волость (юнег-ис), которая управлялась старшинами (тамата) при содействии мулл и кади. Несколько таких общин, расположенных обыкновенно по течению какой-либо реки, составляли род или область, в которую входило до двадцати и более общин. Из областей уже образовалось то, что носило название народа абадзехов, шапсугов и т. д. Так как ни одно важное дело не предпринималось у черкесов без предварительного совещания, то на советы посылалось обыкновенно от каждой общины по два и более выборных старшины (тамата). В делах же особенной важности, касающихся религии, ополчения против русских, обсуждения предложений турецкого правительства и т. п., составлялись общие федеральные советы из нарочно избранных для того старшин от каждого народа, известных своей опытностью в делах военных и административных и пользовавшихся особенным влиянием. На этих советах избирались военные начальники и определялось, сколько каждая община должна выставить вооруженных воинов, пеших и конных^[71]. Такой, по-видимому, простой и приспособленный к духу и степени развития народа порядок нарушался и колебался в своем основании от необузданного своеволия черкесов, от внутренних их раздоров и беспрерывных кровомщений. Последний из трех наибов Шамиля, высланных им к черкесам для распространения между ними мюридизма, – Мегмет-Эмин, бывший при Шамиле секретарем и постигший вполне его политику, видя, что администрация и суд у них находятся в большом расстройстве, старался ввести порядок и поэтому начал учреждать мехкеме, или окружные судебные приказы, которые составляли не одни только судьи, но и лица, заведующие полицией и другими отраслями администрации. Распоряжения эти, однако ж, не нравились привыкшим к своеволию черкесам: шапсуги скоро их отвергли, а у абадзехов, где Мегмет-Эмин пользовался особым влиянием, мехкеме существовали кое-где до самого падения наиба.

Все вышесказанное применяется к черкесам вообще, но преимущественно принадлежит вольным черкесам, сохранившим в чистоте национальный тип. Они составляли, как выше сказано, четыре отрасли: абадзехи, шапсуги, натухайцы и убыхи. Но из них только абадзехи и шапсуги представляли основу и могущество черкесского народа по чистоте типа и по числу населения: первых считалось приблизительно от 140 до 150 тысяч душ, последних – от 120 до 130 тысяч душ. Натухайцы, ничем не отличаясь от шапсугов, составляли одну с ними массу, а потому численность ее должна увеличиться по крайней мере еще на 60 тысяч душ натухайцев. Что касается убыхов, то они представляли самое малочисленное общество между вольными черкесами, простиравшееся до 25 тысяч душ. Но тем не менее убыхи имели значительное влияние на общие дела союза, по большему социальному своему развитию и по богатству сравнительно с другими обществами. Этим они обязаны были близости к ним морского берега, дававшего им возможность иметь сношения с более их образованными народами и производить прибыльную торговлю, особенно живым товаром. По этим особенностям и по говору, который отличается от прочих наречий языка адиге, некоторые считают их за народ особого происхождения. Такого мнения держится, между прочим, Люлье, считая убыхов отдельным народом, имеющим особенный язык, который, по его же словам, составляет только принадлежность простого народа, и то жителей горных ущелий; дворяне же и обитатели морского берега все говорят адыгским языком, удобно понимая притом и соседственный абхазский говор. Гюльденштедт, Лапинский, Белл, Боденштедт и Торнау утверждают, что убыхи составляют с прочими черкесами один народ. Последний из них присовокупляет к тому, что, может быть, они составились из черкесов, абхазов и европейцев, выброшенных, как говорит предание, на Черкесский берег во время первого Крестового похода. Все это указывает на то, что убыхи – народ смешанный, в основе которого, однако же, остался адыгский элемент преобладающим. К этой основе удобно мог присовокупиться элемент ближайших убыхам соседей – джикетов, отрасли абхазов, с которыми они находились в самых тесных сношениях. Может быть, в состав смешанного народа вошел и европейский элемент – тем ли путем, как свидетельствует предание, или, вернее, посредством влияния оставшихся от прежнего поселения греков, имевших, как известно, свои колонии по восточному берегу Черного моря и преимущественно на территории, которую занимали убыхи и соседние с ними абхазы, как в своем месте будет разъяснено. Ближайшее знакомство с убыхами при переселении их в Турцию показало, что они свободно объясняются с прочими черкесами и легко усваивают их наречие^[72], а потому они, очевидно, сохранили общий с ними тип и должны составлять один с ними народ.

В настоящее время все черкесы исповедуют магометанскую веру по суннитскому обряду. Но, что прежде у них было распространено христианство, это доказывают предания, памятники и история. До сих пор у черкесов существует смутное воспоминание о христианстве; до сих пор сохраняются у них некоторые обряды и праздники христианской церкви, которые они смешивают с обрядами ислама и язычества. Они чтят память Иисуса Христа, признавая его Сыном Божьим, но еще более питают благоговение к Матери Божьей и празднуют торжественно вознесение Ее на небеса в июне. По морскому берегу и даже несколько в глубь гор встречаются развалины церквей и остатки надгробных памятников с латинскими и греческими надписями. Памятники с латинским крестом и гербом Генуэзской республики попадаются более в северной части прибрежья, а с греческими надписями и с изображением греческого креста находятся преимущественно в южной части Черкесии. Встречаемые здесь, и особенно ближе к Абхазии, остатки христианских церквей носят на себе явственно тип византийского стиля. Из византийской истории известно, что в VI веке были посылаемы из Византии особые миссионеры для введения христианства на Западном Кавказе. С восточной стороны предпринимались подобные подвиги грузинскими царями, на что указывают источники грузинской истории.

Когда фанатические последователи Магомета стали мечом и огнем распространять его учение повсюду, куда только могли проникнуть, тогда и жители Кавказа подверглись их напору. Из народов, обитавших на Кавказе и в Закавказье, одни только армяне и грузины, просветившиеся христианством в начале IV столетия, отстояли свою веру; прочие же волей и неволей сделались мусульманами. Турецкие султаны, заняв в средине XV столетия престол византийских императоров, распространили магометанскую веру между кавказскими народами, в том числе и между черкесами, и с того времени начали считать их своими подданными. Для поддержания своей власти они построили в XVI столетии приморские крепости Поти, Сухум, Апсюг и др. Несмотря на то, черкесы, которых турецкий султан считал своими подданными, на деле никогда ему не повиновались. Они признавали его, как наследника Магомета и падишаха всех мусульман, духовным своим главой, но не платили никаких податей, не поставляли солдат и не допускали вмешиваться в их внутренние дела, терпя турок, занимавших несколько укреп-ленных мест, по праву только единоверия. В случае посягательства на их свободу они прибегали к оружию и выходили победителями. Так продолжалось до 1829 года. По силе Адрианопольского трактата, Оттоманская Порта уступила России Закубанскую область с ее жителями-черкесами вплоть до границ Абхазии, предавшейся России лет двадцать ранее. Но эта уступка осталась только на бумаге и не имела никакой фактической силы. Черкесы упорно стояли на том, что они и предки их были всегда независимы. Султан никогда ими не владел, а потому и уступать их никому не мог^[73]. Должно было брать силой то, что следовало по праву трактата, после побед, проложивших русским войскам путь к стенам Константинополя. Но вести войну с горцами обычным способом было невозможно.

Как дикие птицы, когда их спугнут с одного места, перелетают на другое, пока не найдут неприступного для себя убежища или пока не утомят охотника, – так поступали черкесы с нашими войсками. Наши укрепления, построенные в стратегических пунктах, были страшны для тех только черкесов, которые жили на расстоянии пушечного выстрела и которые не могли переселиться далее в глубь гор и там удобно устроить свои подвижные жилища. Приморские же укрепления, требовавшие так много жертв, были полезны только против внешних, враждебных нам вмешательств, но не могли иметь прямого влияния на покорение черкесов. В продолжение тридцати лет после Адрианопольского мира много было пролито русской крови, много было геройских подвигов с нашей стороны, но покорение края продвигалось медленно.

Между тем на противоположном конце Кавказа разыгрывалась кровавая драма, в которой действующими лицами были фанатики ислама – мюриды, главная обязанность которых состояла в возбуждении религиозной войны против неверных, и, конечно, прежде всего против русских. Известный в России и весьма памятный на Кавказе Шамиль сделался имамом мюридов, неограниченным повелителем Дагестана и непримиримым врагом России. Для противодействия его замыслам нужно было отвлечь часть войск с запада, где и без того их было недостаточно; это дало возможность усилиться здесь козням против России. Шамиль имел тайные сношения с черкесами, пытался было в 1846 году со своим войском проникнуть к ним через Кабарду для личного возбуждения их против русских; наконец, посылал к ним с этой целью своих наибов, из которых первые два не имели успеха, но последний, Мегмет-Эмин, настоящий питомец Шамиля, исполнил удачно возложенное на него поручение, долго имел влияние на абадзехов и только после падения своего имама, видя его судьбу, а может быть, склоняясь и на другие убеждения, покорился России и увлек с собой абадзехов. В конце 1859 года они дали клятву покорности России, а в начале 1860 года последовали их примеру и натухайцы, но при первой возможности как те, так и другие соединились с воюющими против России собратьями своими. Восточная война представляла черкесам самый удобный случай завоевать независимость, а покровительствующей им Турции и прочим воюющим против нас державам – нанести сильный удар России на Кавказе. Большая часть войск ее должна была двинуться на юг для защиты границ со стороны Азиатской Турции. Черкесы ожидали существенного пособия со стороны Турции и ее союзниц – войск и воинских припасов, – но к ним прислали только военачальника в лице старого, неспособного Сефер-паши, потому только, что он был родом натухаец и в молодости служил в русском войске. Вместо того чтобы соединиться с ловким Мегмет-Эмином и действовать с ним заодно, паша не преминул поссориться с ним, а эта ссора еще более усилила несогласие между черкесами, из которых одни начали держать сторону паши, а другие – Шамилева наиба. Прибытие потом в Анапу еще высшего турецкого сановника, Мустафы-паши, не могло пособить делу, и на вызов его едва явилось до 20 тысяч натухайцев и шапсугов; из абадзехов же никто не прибыл. Англичанин Лонгворт и его агенты напрасно тратили английские деньги. Черкесское войско, усиленное горстью польских туристов и турецких солдат, ограничило свои действия несколькими набегами и стычками с русским войском, которые оканчивались всегда в пользу последнего^[74]. Между тем время ушло, и с ним потерян невозвратно благоприятный для черкесов случай. Тяжелый для России Парижский мир был началом счастливых событий на Кавказе. Свободные и притом усиленные войска были направлены против Шамиля, с падением которого покорился и Дагестан. Оставалось покорить черкесов, для чего было под руками весьма достаточно войск. Но кавказское начальство, наученное опытом, пришло к убеждению, что для достижения этой цели необходимо вести с ними войну значительными массами, окружая их со всех возможных сторон, вести войну энергично, безостановочно, без отдыха, в занятых местах, где предстоит удобство, ставить казачьи станицы, продвигаться таким образом все далее и далее, до самых крайних пределов – до Черного моря, не давая неприятелю вздохнуть и собраться с силами. Система^[75]