Значительнейшую часть Западного Кавказа составляет так называемый Закубанский край, ограничивающийся с севера и востока течением Кубани от истока до устья сей реки, с запада – берегом Черного моря, с юга – частью сим морем, а большей частью Кавказским хребтом и его отрогами. По крайней мере две трети этого огромного пространства занимают горы, и только одну треть – равнины и горные долины. От северной его границы горы постепенно возвышаются: с одной стороны, к берегам Черного моря, в которые они как бы упираются, а с другой – к истокам рек Белой, Лабы, Урупа и Зеленчуков, вытекающих из Главного хребта. Покатости этих гор покрыты девственными лесами разных лиственных и хвойных пород. Равнины тянутся по левому берегу Кубани и по низовьям рек Лабы, Белой и других, в нее впадающих, составляя почву, плодородную и весьма удобную для земледелия и скотоводства. Что касается до продольных и поперечных горных долин, то они представляют разнообразные климатические и почвенные полосы, ожидающие только рук для культуры самых разновидных растений. В этом благодатном крае было самое редкое население, разбросанное на обширном пространстве небольшими поселками (аулами), из которых составлялись общества, носившие разные названия и считавшиеся за особые народы. За исключением русских поселений в казачьих станицах и укреплениях, означенные общества занимали в Закубанском крае, начиная с северо-запада, следующие местности:
натухайцы жили близ Апапы и Суджукской бухты, между морем и реками Адагум и Кубанью;
шапсуги были известны под именами больших и малых; последние, или приморские, граничили с натухайцами и тесно с ними соединялись, занимая места от Анапы до реки Шахе; первые обитали на западе от абадзехов до реки Адагум, а на юге – до реки Псезуапсе по обоим склонам Главного хребта;
убыхи жили на юго-западном склоне Главного хребта, между реками Псезуапсе и Саше; по берегу моря они составляли смешанные общества с шапсугами и абхазами, носившие разные наименования и, между прочим, имя вардану, напоминающее реку Кубань, которая у эллинских и римских писателей называлась Вардан[61];
абадзехи занимали центральное положение края и обитали по северным лесистым склонам Главного хребта, от истоков Белой до реки Шабша. Эти четыре общества, известные под именем закубанских горцев, или черкесов, были настоящими представителями своей народности. Они считали себя совершенно независимыми, несмотря на Адрианопольский трактат, по которому Турция уступила их России, и представляли миниатюрные республики, соединенные между собой вроде федерального союза. Поэтому их называли вольными черкесами, в противоположность другим обществам, более или менее подвластным русскому правительству, которые управлялись назначаемыми от него князьями, почему они и носили название княжеских, или мирных, черкесов. Впрочем, им предоставлялось также внутреннее самоуправление, а владетельные князья обязаны были только наблюдать за сохранением общественного спокойствия, что на самом деле мало исполнялось. Я не буду исчислять здесь всех обществ, принадлежащих к последней категории, нередко состоящих из небольшого числа аулов и представляющих один и тот же тип, но упомяну только о важнейших из них. Первое место между ними занимают бжедухи, жившие между шапсугами и абадзехами, по низовьям рек Пшекупс и Пшеш, и хотя подчинившиеся России за несколько лет до общего покорения Западного Кавказа, но не перестававшие принимать участия во враждебных замыслах [по отношению] к ней вместе со своими соседями. Не в дальнем расстоянии от бжедухов обитали жанеевцы, или жань, – отрасль, некогда сильная, которой остатки занимают ныне остров, образуемый двумя рукавами Кубани и называемый черноморскими казаками Кара-Кубанским островом. Часть жанеевцев слилась с натухайцами. Далее на восток и на юг от бжедухов закубанцы занимают места, более близкие к русским военным поселениям и потому более удобные для наблюдения. Сюда принадлежат: гатюкои, живущие частью на правом берегу реки Сагуаша, частью между Белой и Лабой, в низовьях сих рек; темиргоевцы, обитающие по низовьям Лабы; мохоши – на левом берегу Лабы, выше темиргоевцев; бесленеевцы и кабардинцы, занимающие ближайшие места к Кубани: первые по Большой Лабе на Тегенях, а последние, выселенные за разбои в 1822 году из настоящей Кабарды, по реке Уруп. По свидетельству же Люлье (Записки Кавказского отдела Русского географического общества. 1857), и бесленеевцы выселились из настоящей Кабарды не более ста лет тому назад, сохраняя и поныне нить родства с кабардинцами. Об этих последних, составляющих одну из самых важных отраслей черкесского народа, мы скажем в своем месте при описании народов Центрального Кавказа. Все так называемые княжеские, или мирные, черкесы представляют небольшие общества – от 3 до 7 тысяч душ и в совокупности составляют от 50 до 60 тысяч душ. Между тем население вольных черкесов до последнего выселения их составляло до 350 тысяч, а по другим известиям, доходило до 400 тысяч душ. Впрочем, эти цифры не представляют безусловной верности, но должны быть принимаемы только как приблизительные. В народе, совершенно замкнутом и к другим враждебном, у которого не сохраняется [память о] времени рождения и смерти, у которого даже почитается грехом считать людей, невозможно достигнуть верности в делах такого рода[62].
Все вышепоказанные обитатели Закубанского края говорят одним языком, изменяющимся только в наречиях, сходствуют между собой образом жизни, нравами и обычаями, наружным видом, нравственными и духовными свойствами, почему, несомненно, составляют один народ, который называет себя вообще по имени языка – адыге, и у нас известен под названием черкесов. Отличительные свойства этого народа – неограниченная любовь к свободе и привязанность к родным горам своим, дух воинственный, личная храбрость и необузданная страсть к хищничеству и разбоям. Упражняясь с малолетства в делах этого рода[63], черкесы приобретали, с одной стороны, ловкость и отвагу, а с другой – способность переносить всевозможные лишения. Напрягая все свои способности для изыскания средств к верной гибели противника, не останавливаясь ни перед чем, не щадя ничего, черкес в одно и то же время является и героем, и пошлым разбойником. Воровство всякого рода считается не преступлением, а достоинством; преступен, по понятию черкесов, только тот, кто попадается на деле. К этому следует присовокупить и вероломство черкесов: обмануть не только чужого, но и своего, а особенно русского, и даже вероломно убить его, – это верх достоинства и заслуга пред Аллахом.
Черкесы, говоря вообще, среднего роста, крепко сложены и отличаются правильными и мужественными чертами лица, сквозь которые нередко проглядывает свирепость. Между черкешенками встречаются настоящие красавицы, но это составляет принадлежность более высшего сословия, пользующегося удобствами жизни. В низших же слоях Черкесского общества женщины, по свидетельству лиц, имевших возможность видеть их тысячами при переселении в Турцию, не отличаются красотой, и в этом отношении уступают мужчинам. Сверх того, красота черкешенок непродолжительна и сохраняется преимущественно у девиц, по выходе же замуж самые красивые женщины от тяжелых трудов и беспрерывных забот весьма скоро изменяются и дурнеют. Что касается до молвы о красоте черкешенок вообще, то она возникла оттого, что турки получали для своих гаремов красивых женщин через прибрежных черкесов, которые занимались этой постыдной торговлей по удобству своего жительства; сами же они приобретали их во всем мусульманском населении края.
Замкнутость и отчуждение черкесского народа от чужеземцев и ненависть к гяурам, и особенно к русским, представляли неимоверные затруднения в ознакомлении с их домашней, социальной и политической жизнью. Всем, что нам по этому известно, мы обязаны лицам, которым по особенным случаям удалось ближе познакомиться с черкесами[64]. Добытые таким путем данные, между прочим, показывают, что народ черкесский стоит на низкой степени социального развития; вся жизнь его как домашняя, так и общественная проникнута элементом патриархального, родового быта. Старейший в семействе есть полный властелин над членами его. Родительская власть ничем не ограничена: отец ни перед кем не отвечает за жизнь своего ребенка. Впрочем, злоупотребления родительской власти у черкесов составляют редкость, исключая разве продажу дочерей и мальчиков-сыновей в Турцию, которая в наших глазах есть жестокость, но, по их понятию, показывает только родительское попечение о доставлении детям своим счастливой будущности. В этом случае они руководствовались тем, что проданные дочери попадали нередко в гаремы могущественных пашей и даже султанов, а сыновья достигали высших степеней оттоманской иерархии.
В народе, у которого личная храбрость и физическая сила составляют всё достоинство, женщина не может пользоваться своими правами и должна находиться в угнетении. Действительно, жена или жены черкеса, которых он покупает, – настоящие рабы его. Нет ничего обиднее для черкеса, как уподобить его женщине. Удалец (джигит), предпринимающий какое-либо отчаянное дело, говорит: «Если я не совершу его, то позволю себе надеть через плечо вместо ружья прялку». Сказать черкесу, что он достоин носить юбку, – значит, нанести ему такое оскорбление, какое может быть искуплено только кровью. Если свободный и зажиточный черкес не был на войне и не участвовал в набегах, то или наслаждался дома покоем, или чистил свое оружие, или играл на пшенаре (двухструнная балалайка), или, наконец, разъезжал по гостям. На жене или на женах его лежали все заботы и труды по домашнему хозяйству и воспитанию детей; они, сверх того, приготовляли не только для них и для себя, но и для мужа белье и даже большую часть одежды. По свидетельству очевидцев, черкешенки отличаются замечательным искусством в женских рукоделиях: что они ни делают, во всем видно практическое приспособление и даже хороший вкус. Зато искусство в этих работах, после красоты, считается важнейшим достоинством девушки и служит приманкой для женихов. Чем красивее[65] или искуснее в женских рукоделиях девушка, тем более должно заплатить за нее выкуп (калым) родителям. Этот калым (по свидетельству Лапинского) простирается на наши деньги от 100 до 2 тысяч рублей и уплачивается преимущественно скотом, оружием, разным товаром и весьма редко деньгами. Но удивительнее всего, что (по свидетельству Торнау) черкешенки могут разбирать Коран, умеют читать и писать по-турецки и ведут даже переписку на этом языке за своих отцов и мужей, которые пренебрегают учением. Черкесские девушки пользуются некоторой свободой: им дозволено показываться в мужском обществе с открытым лицом; они могут принимать у себя родных и посторонних в присутствии какой-либо старухи; участвовать при свадебных и других празднествах, даже танцевать там с молодыми людьми. Потеря невинности считается величайшим несчастьем для черкесской девушки, которое искупается только женитьбой или смертью соблазнителя. Вообще девушка ответствует за свое поведение родителям, жена – мужу, а вдова – никому, если только она не нарушает правил общественного приличия; она может выйти вторично замуж, когда пользуется красотой, знатным происхождением или богатством. Но выйдя замуж, всякая женщина становится рабой своего мужа; никто ее не видит, и она не может переступить порога своего дома, не надев длинного белого покрывала. За неверность своему мужу по шариату она наказывается смертью, равно как и соблазнитель ее. Но если муж не хочет неверную жену подвергнуть суду, то имеет право продать ее, как невольницу. Несмотря, однако ж, на всю строгость гаремной жизни и все меры, принимаемые ревнивыми мужьями, случаются иногда примеры нарушения супружеской верности, которые оканчиваются обыкновенно трагически для соблазнителя и для жертвы соблазна. Барон Торнау приводит несколько примеров подобных трагических происшествий.
Право собственности сохраняется между черкесами и редко когда нарушается, а потому существует у них и право наследства, которое обыкновенно переходит к ближайшим родственникам мужского пола. При разделе имущества между наследниками по равной части старший из них имеет преимущество перед другими, состоящее в том, что он сверх своей части получает еще одну ценную вещь. Для разбора споров и тяжб между собой черкесы редко обращаются к кади, зная вперед, что они истолкуют закон в пользу того, от кого могут получить более для себя выгоды, но гораздо охотнее прибегают они к суду избранных старшин (тамата), выбираемых из среды людей, пользующихся добрым именем, преимущественно же из стариков, к которым вообще питают большое доверие. За убийство зовут на суд только люди, не имеющие силы отомстить обидчику, или, в крайних случаях, когда кровомщение угрожает принять слишком большие размеры, причем весь народ заставляет кровомстителей кончить распрю духовным судом, назначающим размер кровавой пени по шариату ли, одинаково определяющему цену крови для всех сословий, или по адату, указывающему постепенность в этой цене, судя по сословиям, то есть жизнь князя оценивается дороже, чем дворянина, а жизнь дворянина – более против простолюдина. По большей же части за кровь платится кровью. Кровомщение, канла, переходит по наследству от отца к сыну и распространяется на всю родню убийцы и убитого. Самые дальние родственники убитого должны мстить за его кровь. Сила и значение рода зависят от числа мстителей, которых он может выставить.
Наравне с этой характеристической чертой нравов черкесов стоит не менее характерное свойство их, состоящее в гостеприимстве. Хотя оно существует у всех народов, ведущих патриархальную жизнь, но черкесам оно принадлежит по преимуществу. Гость, кто бы он ни был, считается лицом неприкосновенным и самым почетным: его принимают, не спрашивая, кто он, откуда и куда едет, в особом, имеющемся у каждого небедного человека, отделении дома, называемом кунацкой (дружеской), и угощают всем, что есть лучшего у хозяина; в некоторых местностях сохранился даже древний обычай омовения ног гостя почетнейшей в доме женщиной. Пока гость в доме хозяина, жизнь его в совершенной безопасности: самый страшный его враг, сам кровомститель не смеет нарушить прав гостеприимства и нападать на гостя, пока он не оставит дома, где он принят.
Не можем оставить без внимания еще одну характеристическую черту черкесских обычаев. Князья и знатные дворяне не воспитывают своих сыновей в родительском доме, но отдают их с младенчества на воспитание посторонним, по избранию, лицам, далеко от них живущим и нередко принадлежащим другому обществу, или народу, как, например: абадзехи шапсугам, шапсуги убыхам и т. д. Цель этого обычая, как кажется, состоит в том, чтобы дети дома не изнежились и привыкли переносить физические труды и лишения. Воспитатель, аталык (слово татарское), имеет над своим питомцем родительскую власть, учит его с молодых лет ездить верхом, действовать шашкой, стрелять из пистолета и ружья. Когда же он достигнет юношеского возраста, то аталык отправляется с ним на разные поиски и обучает его, как должно искусно воровать, грабить и джигитовать, – в этом главнейшая состоит обязанность воспитателя. По достижении питомцем зрелого возраста и по изучении им, по понятию черкесов, военного дела аталык возвращает сына отцу, получает от него значительные подарки оружием, лошадьми и прочим и приобретает затем большое уважение от всего дома, особенно же от своего воспитанника, который обязан во всем и всегда ему помогать. Вообще этот способ воспитания служил большой связью между черкесами разных сословий и родов.
Женский пол высших званий отдается также на воспитание в чужие дома, где содержат девиц в строгом повиновении, заботятся о сохранении наружной их красоты и обучают рукоделиям, особенно вышиванию золотом и серебром. В этом заключается все воспитание, по окончании которого и по выходе в замужество девицы часть полученного калыма выделяется воспитаннице.
О проекте
О подписке