На расставание с любимой

 
Газель, скажи мне, что с тобою стало?
Посланья слать ты другу перестала.
 
 
Уже давно не слышу я твой голос,
И хоть разлука нас не миновала —
 
 
Остановись, позволь ещё увидеть
Твоё лицо за краем покрывала.
 
 
В моей груди – пустыня, ибо сердце
С тобой ушло, с тобою кочевало.
 
 
Любовь, любовь! Дни нашей страсти помни,
Как помню я твоих ночей немало!
 
 
И если мне твой лик ночами снится,
Хочу, чтоб ты мой облик увидала.
 
 
Не перейти мне океан печали,
И не взойти на берег твой устало.
 
 
И ты не одолеешь эти воды,
Где ни конца не видно, ни начала.
 
 
О, если б золотой каймы шуршаньем
В мой час предсмертный ты мне слух ласкала!
 
 
Подай же весть, ответь на голос друга!
Скажи, кого душа твоя искала!
 
 
Пусть алые свидетельствуют губы:
Кровь сердца моего ты расплескала.
 
 
Как скажешь: нет? Ведь влагою багряной
Она на бархат рук твоих стекала.
 
 
Захочешь моей смерти? – Небо буду
Молить, чтобы тебя оберегало.
Глаза мои возьми – пусть их прикроют
Твоих ресниц полночных опахала.
 
 
Из моря слёз я жажду утоляю —
Оно утёсы солью размывало.
 
 
Горел костёр, а ныне угли тлеют
Там, где любовь и в холод согревала!
 
 
Дано нам расставанье, чтобы ночью
Душа во сне твой облик целовала.
 
 
Остались путы на твоих запястьях —
Слова прощанья тяжелей металла.
 
 
Как будто ожерельем из рубинов,
Ты ожерельем уст своих сияла.
 
 
На чёрных прядях ты завесу ночи,
Всю в золотистых искрах, расстилала.
 
 
Парча и шёлк узорный твоё тело,
Глаза твои очарованье ткало.
 
 
Перед тобою блекли украшенья,
Лишь ты одна своей красой сверкала.
 
 
Луна и звёзды спорили, чьим светом
Твои ланиты полночь озаряла.
 
 
И девушки судили меж собою,
И каждая служить тебе желала.
 
 
Как нити губ твоих той ткани нити,
Которой ты свой стан опоясала.
 
 
Твои уста – лесные соты. Миррой
И нардом грудь твоя благоухала.
 
 
Клеймо осталось на моей деснице,
Как знак, что ты меня околдовала.
 
 
И я клеймом тебе на сердце лягу,
Чтоб и меня во сне ты призывала.
 
 
Полыни вкус я чувствую – а прежде
Грудь ароматом сладких трав дышала.
 
 
Пошли своё дыханье, чтобы полночь
Его с моим дыханием смешала.
 
 
Для женщин много создано хвалений,
Но для тебя таких хвалений мало.
 
 
В полях любви все жницы преклонились
Перед снопом, который ты связала.
 
 
Кто принесёт мне тот бальзам чудесный,
Чьим ароматом плоть твоя дышала?
 
 
Молчит твой голос, только помнит сердце,
Как песнь твоей походки в нём звучала.
 
 
И в день восстанья мёртвых, если Вечность
Вернёт живущим то, что смерть украла,
 
 
Мне душу возврати: уйдя с тобою,
Она назад дорогу потеряла.
 
 
Пошлёшь ли другу весть или забудешь
Тот час, когда судьба нас разлучала? —
 
 
Вернись скорее к очагу родному,
К порогу, где любовь тебя встречала!
 

Сион

 
Сион, спроси о тех, чья плоть страдает,
Но дух среди руин твоих витает:
 
 
Об узниках твоих – их всюду в мире
Тревога о тебе не покидает.
 
 
И плач их по тебе росой Хермона
В твоих горах пустынных выпадает!
 
 
Твоих скитальцев вижу возвращенье —
Их арфой голос мой сопровождает.
 
 
Названья «Пениэль», «Бейт Эль» святые,
И «Маханаим»^[4] сердце повторяет.
 
 
Там царствует Шехина^[5], там Создатель
Тебе Ворота Неба отворяет.
 
 
Не солнце, не луна – там Слава Божья
Тебя и днём и ночью озаряет.
 
 
Да изберёт душа моя то место,
Где свет Творца для избранных сияет!
 
 
Ты Трон Святой, ты Дом царей – зачем же
Бесстыдный раб в нём нагло восседает?!..
 
 
Кто даст бродить мне там, где сам Всесильный
Глазам пророков вечный Лик являет?!
 
 
Где крылья взять, чтобы лететь к ущельям,
Чей вид разломы сердца исцеляет?!
 
 
Паду я на лицо, приникну к камню
Земли твоей: она благословляет.
 
 
Хеврон увижу древний, где величье
Могильных плит отцовских вдохновляет.
 
 
И Ор-гору^[6] увижу, где могучий
Огонь святого факела пылает,
 
 
И Аварим^[7] – с него твои долины
Увидел тот, чья слава ослепляет.
 
 
Бальзам и мёд – вот запах неизменный
Земли твоей, и он не иссякает.
 
 
Приди, душа, босой к обломкам Храма,
Где запустенье сердце рассекает.
 
 
Где скрыт Ковчег, где злато херувимов^[8]
Незримым блеском всё ещё сверкает!
 
 
Зачем мне звон монет, когда проклятье
Венец твой царский скверной покрывает?
 
 
Как есть и пить, когда собачья свора
Погибших львов останки разрывает?
 
 
Зачем мне свет: чтобы смотреть, как мясо
Орлов в вороньих клювах застревает?
 
 
О чаша скорби! Меньше будь немного!
И так душа от горя изнывает!
 
 
Израиль вспомню, вспомню Иудею —
Пусть пенный кубок сердце наполняет.
 
 
Сион-мечта, кто ждёт с тобой свиданья,
Того в пути надежда охраняет.
 
 
И каждый, кто твою пустыню видит,
Слезу бессилья горького роняет.
 
 
К твоим вратам стремленье из неволи
Всех узников твоих объединяет.
 
 
И твой остаток, сброшенный в низины,
Он о своём былом величье знает.
 
 
К твоим вершинам тянется с обочин,
Луга твои и пальмы вспоминает.
 
 
Велик Египет, горд Багдад, но рядом
С тобой, Сион, их суета венчает.
 
 
Цари твои, пророки и левиты —
Кто им подобен, что их отличает?
 
 
Уходят царства, но твоя корона
Из рода в род сиянье излучает.
 
 
Как счастлив тот, кто после всех скитаний
Земле заветной жизнь свою вручает!
 
 
Как счастлив тот, кто твой рассвет увидит,
Кто новый день твой страстно возвещает!
 
 
Увидит он, как юность твой Создатель
Твоим цветущим нивам возвращает!
 

Иегуда Альхаризи
1165, Толедо (?) – 1225, Халеб (Сирия)

«Как свет полночный, лик её манит…»

 
Как свет полночный, лик её манит,
И смоль волос над розами ланит.
 
 
Как будто красоту других невест
Она себе забрала и хранит.
 
 
Её ревнует месяц молодой,
Он, как мечом, лучом своим разит.
 
 
И, словно стрелы огненные звёзд,
Свет глаз её во тьме ночной скользит.
 
 
Одним лишь взором старца седину
Она в лихие кудри превратит.
 
 
А губ её медовая роса,
Как на цветах предутренних блестит.
 
 
Чертог великолепия она,
Очарованье – стан её и вид.
 
 
Она немому возвращает речь,
Она слепого зреньем одарит.
 
 
Мудрец теряет разум перед ней,
И даль времён провидец не узрит.
 
 
И края нет всем прелестям её,
И нет конца – мой голос говорит.
 
 
Цена её достоинств – что она?
По праву ей весь мир принадлежит!
 
 
И кто сказал, что краше девы есть,
Тот, как незрячий, в темноте кружит!
 

«Играет дева на киноре мне…»

 
Играет дева на киноре^[9] мне.
Её коса, как ночь в моём окне.
 
 
Лицо – заря, а пальцы рук нежны,
Подобные жемчужной белизне.
 
 
Газель, струну^[10] кинора натяни!
Когда услышу страсть в твоей струне,
 
 
Она в моей душе пробудит песнь,
И буду петь с тобою наравне.
 
 
Пока не вспыхнет искра, не пройдёт
От сердца к сердцу – и сгорим в огне!
 

Иммануэль бен Шломо Римский
1265, Рим – 1330 (?)

«Мессия, поспеши, не медли и не стой…»

 
Мессия, поспеши, не медли и не стой!
Прихода твоего все поколенья ждут
В слезах за родом род – и новые грядут
Мольбу и вопль, о царь, взнести перед тобой.
 
 
Наш сумрак озари! Зажги фитиль льняной.
Венец венцов – Сион освободи от пут.
Воспрянут те, кто слаб, и сильные падут,
Когда увидит мир горящий факел твой.
 
 
Как свет дневной ворвись, не постучавшись в дверь!
На взмыленном коне свой царский лик яви!
Смотри, изранен я: вся плоть моя в крови.
 
 
А если на осле^[11] ты въедешь к нам – поверь,
Унизишь ты себя. Тогда мечту прерви
Явленьем ран твоих – и больше не зови!
 

«Душа моя пока ещё едина…»

 
Душа моя пока ещё едина
С убогим телом, но не я лелеял
Отборный колос: сорняки я сеял,
И въелись в кожу желтозём и глина.
 
 
И меры я не знал. Моя личина —
Тот вольный дух, что надо мною реял.
И если б мне Всесильный сон навеял,
Душе свободу дать была б причина.
 
 
Что мне ещё сказать – ведь я седею,
Промчались годы, сгинули в тумане.
Бездомный странник и нагая плоть я.
 
 
И не мудрец, хоть знанием владею.
И если бы умнее был я ране,
То не носил бы в старости лохмотья!
 

Иммануэль Франсис (Франчес)
1618, Мантуя (Италия) – 1703 (?), Ливорно

«Не только жажда ласк и грусть томленья…»

 
Не только жажда ласк и грусть томленья
Таятся в чёрных косах этой лани! —
Там скрыта волчья яма, там в капкане
Напрасно ждут влюблённые спасенья.
 
 
И снег её груди, и жар горенья
Смешали вместе в белом урагане
Мороз и зной – и разожгли в тумане
Огонь, палящий всех без снисхожденья!
 
 
Из глаз её невидимой стрелою
Сердца пронзает страсть, как враг из лука,
И стягивает каждое петлёю.
 
 
И потому, друзья, вот вам наука:
Не устремляйтесь за её косою —
Там ждёт вас плен, там поджидает мука.
 

«Не потому, газель, что красоты…»

 
Не потому, газель, что красоты
Твоих ланит не превзойти другим,
Не потому, что обликом своим
Ты совершенство в мире суеты.
 
 
Не потому люблю тебя, что ты
Полна очарованьем молодым.
Натянет время лук, и перед ним
Поблекнут твои нежные черты.
 
 
Но потому, о лилия долин,
Что сердцем крепче связан я с тобой,
Чем свадебный связал нас балдахин!
 
 
Так пусть же облик вечно юный твой
Меня сопровождает до седин,
И в мир грядущий перейдёт со мной!
 

Душа и плоть

 
Когда в лучах зари встречаю Хану,
Когда Наоми вижу в час заката —
Душа моя то пламенем объята,
То кровью истекает, словно рана!
 
 
Душа и плоть в разладе постоянно:
Расстаться с Ханой – мука и утрата.
А страсть к Наоми – горькая расплата,
Ибо не вырвать сердце из капкана!
 
 
И так же, как наждачный камень точит
Железный лемех, искры высекая,
Так страсть одна, с другой сойдясь, клокочет.
 
 
Суди же, Бог, меня: или влагая
Второе сердце в грудь, где боль рокочет —
Или одно на части разбивая!
 

Эфраим Луццатто
1729, Сан Даниэли дель Фриули (Италия) – 1792, Лозанна

«Краса подруг ты, Хана! Воплощенье…»

 
Краса подруг ты, Хана! Воплощенье
Всех девичьих достоинств! Видит каждый:
Созрела ты для ласк любви, и жажды
Родник твой обещает утоленье.
 
 
Лук красоты ты держишь в натяженье.
В глазах – колчаны стрел! Стреляй однажды!
Спрячь под вуаль лицо, не целься дважды!
Ведь на тебя смотреть – изнеможенье.
 
 
Ты мне в одно мгновение раскрыла
Великолепье, негу, блеск и чудо,
И обрекла на страсть и покорила.
 
 
Ты взглядом искры высекаешь всюду.
И там, где искры света ты дарила —
Огонь любви начнёт пылать оттуда!