Русское военное руководство выстраивало способы взаимодействия с гражданским немецким населением, руководствуясь традиционным различением комбатантов и некомбатантов. Отсутствие долгосрочных целей инкорпорации всей Восточной Пруссии в состав империи привело к тому, что главная задача ограничивалась поддержанием порядка на занятых территориях, а это включало и пресечение возможных враждебных акций со стороны германских подданных, и недопущение нарушения дисциплины русскими солдатами. Эти идеи нашли отражение в «Объявлении всем жителям Восточной Пруссии». Его распространение началось на следующий день после того, как 17 (4) августа 1914 г. 1-я армия перешла в наступление. В нем четко обнаруживается разница между германскими войсками и мирными людьми, последних предписывалось «миловать». Однако изначальное недоверие к немцам заставило предупредить их о том, что все оказавшие сопротивление будут «беспощадно караться», а селения – сжигаться до основания. При отсутствии враждебности «всякая даже малейшая оказанная ими Российским войскам услуга будет щедро оплачиваться и награждаться». Объявление гарантировало и неприкосновенность имущества[67].
По мере продвижения вглубь провинции в занятых городах из числа русских офицеров назначался комендант, а из местных жителей – бургомистр. Тем самым вводилась двойная система управления. Поскольку ряд территорий, преимущественно сельских, быстро оказался в тылу 1-й армии, то к 25 (12) августа генерал П. К. фон Ренненкампф подчинил их сувалкскому губернатору Н. Н. Куприянову. Последний также руководствовался соображениями поддержания общего порядка: через главного начальника Двинского военного округа генерала А. Е. Чурина он вскоре запросил Министерство внутренних дел о присылке дополнительных полицейских и жандармских чинов[68]. Ответ в Ставку Верховного главнокомандующего пришел 28 (15) августа: председатель Совета министров И. Л. Горемыкин сообщал, что «командирование высших начальствующих лиц с несколькими при них ближайшими сотрудниками не может вызвать никаких затруднений для гражданского управления Империи; что же касается низших должностных лиц, то командирование таковых в значительном числе представляется по соображениям охраны спокойствия и безопасности в Империи невыполнимым»[69]. Также он полагал возможным в Галиции назначать на низовые должности местных жителей, а в Восточной Пруссии ограничиться русским управлением, что явным образом свидетельствует: последняя воспринималась как более чуждая, а потому и опасная территория.
После успешного Гумбинненского сражения 20 (7) августа, отступления немецких войск и массового бегства населения у русского командования сложилось впечатление, что вскоре вся Восточная Пруссия окажется под его властью. Соответственно, стал вопрос о выстраивании полномасштабной системы управления. Так, 26 (13) августа в «Записке для памяти» генерал-квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего генерал Ю. Н. Данилов отмечал: «Полевое управление армии ген. Самсонова <…> следовало бы реорганизовать по типу армии местного характера с подчинением ген. Самсонову всей Восточной Пруссии, из коей следовало бы образовать генерал-губернаторство, с подготовкой управления занятой территории уже теперь»[70]. В этот же день главнокомандующий Северо-Западным фронтом Я. Г. Жилинский в телеграмме начальнику штаба Верховного главнокомандующего Н. Н. Янушкевичу предлагал создать отдельное генерал-губернаторство с включением туда обеих – западной и восточной – прусских провинций. Необходимость скорейшего формирования новой управленческой структуры он объяснял тем, что «в некоторых пунктах в тылу армий» отсутствовал надлежащий порядок и осуществлялась продажа вина, т. е. предполагалось усилить контроль за дисциплиной прежде всего русских тыловых частей, а не германских подданных[71].
Вероятно, на должность генерал-губернатора метил сам Я. Г. Жилинский, однако благодаря решению Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича ее получил бывший директор Департамента полиции генерал П. Г. Курлов, который занял сравнительно низкое положение в общей военно-бюрократической системе – он подчинялся главному начальнику снабжений фронта генералу Н. А. Данилову. Об общих принципах предполагаемого правления новоиспеченный генерал-губернатор в мемуарах писал так: «Я считал недопустимым введение чисто гражданского управления, а находил, что важнейшей моей обязанностью является обеспечение тыла и всевозможное содействие русским войскам. На месте я намеревался восстановить, если это окажется возможным, бывшие ранее органы управления»[72].
В рапорте Н. А. Данилову 31 (18) августа, спустя некоторое время по прибытии в штаб Северо-Западного фронта в Белосток, П. Г. Курлов изложил видение управления провинцией. Как и другие военные, он исходил из того, что главная задача состоит в поддержании порядка и обеспечении тыла войск. Не имея времени придумывать совершенно новые институты, он предложил воспроизвести структуры военно-окружного управления на театре военных действий и губернских учреждений Царства Польского. Основной штат должны были заполнить сотрудники пограничной стражи. Эта система соседствовала бы с немецким местным самоуправлением: «В городах предполагается сохранить магистраты, состоящие из Бургомистров и шеффенов (судебных присяжных. – Прим. К. П.), а в сельских местностях Общину Старшин и шеффенов, которые получают нынешнее свое содержание, составляющее натуральную повинность населения»[73]. В целом эти предложения были одобрены, а военный министр В. А. Сухомлинов распорядился, чтобы финансирование администрации шло из средств Северо-Западного фронта[74].
К тому времени, когда был составлен этот рапорт, 2-я русская армия А. В. Самсонова уже потерпела поражение на юге Восточной Пруссии и отошла за границу. Соответственно, на территории провинции оставалась 1-я армия генерала П. К. фон Ренненкампфа. В ее тылах оказался ряд относительно крупных немецких городов, где уже выстраивались первичные формы управления. Везде военные власти стремились опереться на местное население в целях поддержания порядка, налаживания мирной жизни и обеспечения собственной безопасности посредством превентивных мер. В качестве характерных примеров рассмотрим Инстербург и Тильзит – из всех городов, находившихся под русской властью относительно долгое время, они были наиболее крупными. Причем в обоих случаях способы взаимодействия с мирным населением были схожими.
В Инстербург части 1-й армии вошли 24 (11) августа. Уже на следующий день губернатором назначили доктора М. Бирфройнда. К слову отметим, что после ухода русских войск он получил от магистрата и городской администрации приветственный адрес, а в дальнейшем в честь него назвали улицу, поскольку считалось, что благодаря его усилиям удалось избежать эксцессов[75]. В городе был организован отряд самообороны, которому предписывалось без оружия следить за порядком. Вскоре, насколько оказалось возможным, наладили работу местной администрации. Кроме того, как вспоминал член управления города Отто Хаген: «Чтобы обеспечить безопасность русских, потребовали выставить заложников, сначала это было 3 человека, потом их число заметно возросло. Эти заложники жили в ратуше взаперти, менялись каждые 24 часа и гарантировали своей жизнью лояльность населения»[76].
27 (14) августа вышел приказ, согласно которому «всем лицам, занимающимся каким-либо ремеслом, а особенно тем, кто производит продукты питания, еще раз предлагается открыть свои предприятия и работать при любых обстоятельствах <…> Лавки, которые после публикации этого распоряжения будут обнаружены закрытыми, будут немедленно официально открыты, и продажа товаров будет производиться членами городской обороны»[77]. Затем последовало распоряжение, чтобы 1 рубль принимался по курсу в 2,5 марки (впоследствии курс был понижен до 2,00 марок), магазины работали с 8:00 до 18:00, а цены на товар не должны были превышать те, которые существовали до прихода русских войск[78]. Последнее распоряжение не особо исполнялось: даже ординарец командующего 1-й армией П. А. Аккерман отмечал, что в городе все дорого, и, наверное, немалую роль в этом сыграли спекулянты, взвинтившие цены. Новые власти заботились и о пропитании местного населения: согласно имеющимся сведениям, во дворе бойни бесплатно раздавалось мясо[79].
В результате в первые недели русской власти, пока линия фронта не вернулась в этот район, город не производил впечатления охваченного войной. П. А. Аккерман следующим образом описывал город сразу после его занятия: «Очень красиво и благоустроено, масса зелени. Отличные
постройки; особенно ласкает глаза масса изящнейших особняков по улице, на которой мы живем. Кое-какие магазины открыты; цены не дешевые, но многие купцы, видимо, выехали. Вообще, город кажется будто вымершим, хотя чувствуется, что это только извне. За наглухо спущенными шторами и даже железными решетками жалюзи есть жизнь»[80]. С другой стороны, офицер А. Невзоров, вступивший вместе со своей ротой в город 24 (11) августа, свидетельствовал, что здесь «осталось много жителей, которые высыпали на улицу при нашем входе <…> когда мы шли по главной улице, то какие-то жители – немцы разбили большое окно магазина и оттуда стали приносить нам пиво, шоколад, печенье и еще что-то, не забывая при этом и себя. К себе тащили все. Впоследствии ограбление этого магазина было приписано “русским дикарям”, хотя у нас ни один солдат не вышел из строя при прохождении города»[81]. «Русские солдаты, – отмечал Отто Хаген, – вели себя преимущественно дисциплинированно, после того как несколько мародеров в первые дни были приговорены главнокомандующим к расстрелу»[82]. Порядок в городе держался на генерале П. К. фон Ренненкампфе, чей штаб вскоре разместился здесь.
В Инстербурге текла фактически нормальная жизнь – по крайней мере, насколько таковая возможна в военное время. Кавалергард В. Н. Звегинцов, побывавший здесь в начале сентября, впоследствии вспоминал: «Город был в полном порядке. Гостиницы, рестораны и большинство магазинов были открыты и бойко торговали»[83]. В мемуарах великой княгини Марии Павловны о жизни в Инстербурге говорится как о вполне спокойной: «Несколько магазинов располагалось на городской площади, недалеко от нашего госпиталя. Вокруг концентрировалась жизнь Инстербурга. <…> площадь была заполнена народом, как обычно. Там и сям стояли телеги, прогуливались офицеры, проезжали конные ординарцы»[84]. В отеле «Дессауэр Хоф», где располагался штаб 1-й армии, за обслуживание в ресторане офицеры должны были не только платить, но и давать чаевые[85].
Примерно такая же ситуация сложилась и в другом крупном восточнопрусском городе – Тильзите. Первый конный отряд кирасиров Ее Величества под командованием штабс-ротмистра Чебышева появился здесь 23 (10) августа[86], другой вошел в город на следующий день. Это, скорее всего, был разъезд 3-го эскадрона Кавалергардского полка, возглавляемый поручиком флигель-адъютантом князем К. А. Багратионом-Мухранским[87]. Он встретился с обер-бургомистром Полем и бургомистром Роде и потребовал предоставить овса лошадям и несколько сортов сыра. А 25 (12) августа, согласно донесению П. К. фон Ренненкампфа в штаб фронта: «вечером [в] Тильзит вошла пограничная стража, мосты целы, захвачены телеграфные, телефонные аппараты, корреспонденция. Приказал пограничникам охранять мосты до прихода полка 53-й дивизии»[88]. Полностью город заняли только 26 (13) августа. Жители встретили русских мирно. Комендант полковник Богданов[89] прибыл через два дня. Выход из домов после 9 часов вечера запрещался, сдаче подлежало не только оружие, но и велосипеды, сельскому населению разрешалось въезжать и выезжать из Тильзита. В городе были открыты школы, работали рестораны, кафе, торговали в магазинах и на базаре. О гибкости взаимоотношений свидетельствует приказ, согласно которому «с учетом мирного поведения населения» курс рубля снижался с 2,86 до 2,50 марок, притом что марка равнялась примерно 47 копейкам[90]. По городу были развешаны плакаты, которые призывали граждан сообщать обо всех обидах, наносимых со стороны русских солдат[91]. Уже цитировавшийся выше П. А. Аккерман вспоминал, что, когда он приехал в Тильзит в первый раз, ему показалось, будто город занят немцами: «Масса публики; магазины все открыты; трамвай в полном ходу. Ни одного военного нашего не встретилось пока <…> Как-то от сердца отлегло, когда на площади <…> мы, чуть не попав под трамвай, налетели на взвод пограничной стражи»[92].
Однако к концу августа обозначились серьезные изменения в отношениях к немцам как в армейских штабах, так и фронтовых офицеров. С самого начала наступления в Восточной Пруссии русские войска начали сталкиваться с разрозненными актами сопротивления, которые не приняли размаха партизанской войны, но были достаточно многочисленными. В тылах нападали на одиночных солдат и офицеров, перерезали провода связи, местные жители укрывали разведчиков, поджогами стогов сена и построек указывали пути продвижения войск, расположения штабов, артиллерийских парков и пр. Как пишет С. Г. Нелипович: «Активно действовали разведчики из местного населения, подававшие сигналы о передвижении и дислокации русских войск звоном колоколов, огнями, так называемым “мельничным телеграфом”. Не давали покоя стрелки на велосипедах и мотоциклах. Так, успеху бомбовой атаки на 110-й полк способствовали несколько крестьян, которые подожженным домом демаскировали его расположение»[93]. Во время отступления русских войск были случаи, когда жители стреляли из домов по отходящим русским войскам. Так, горожане Алленштайна помогали громить русский 13-й корпус[94], а уже в сентябре 1914 г. подобным образом вели себя жители Тильзита. Даже в сделанном генералом Пантелеевым Докладе правительственной комиссии, назначенной в 1914 г. для расследования условий и причин гибели 2-й армии ген. Самсонова в Восточной Пруссии осенью 1914 г., среди прочих причин поражения отмечалось «непринятие надлежащих мер к осмотру пройденного армией пространства, особенно лесов, городов и селений, к задержанию партизан противника и уничтожению средств сигнализации и сношения (телефонов), коими противник пользовался в тылу наших войск»[95].
Учитывая националистический подъем первых недель, описанные выше особенности взаимного восприятия, а также убежденность немцев в том, что именно Россия начала войну, мы можем утверждать, что все эти действия вписываются в логику «тотальной» войны: каждый член сражающейся нации стремился внести собственный вклад в победу над врагом. В действительности в ряде случаев ответственными за атаки были немецкие разъезды, в то время как русские возлагали вину на местное население. Соответственно, мы можем говорить о том, что страх шпионажа и партизанской войны заставлял с подозрением смотреть на немецких граждан в целом, в то время как на практике не удалось найти способ проводить границу между действиями военных и враждебным поведением прочих жителей провинции. В конечном счете формы последнего варьировались. Не стремясь оправдывать тотальную шпиономанию, мы приведем в качестве примера случай в Инстербурге: при отступлении немецких войск два немецких солдата отстали и под видом работников проживали в отеле «Дессауэр Хоф». Во время пребывания здесь штаба 1-й армии один из них своровал папку с документами, однако в ней находились незначительные по важности телеграммы и газетные вырезки[96].
О проекте
О подписке