Читать книгу «Служу по России» онлайн полностью📖 — Саввы Ямщикова — MyBook.
image

Послушание истине

Начало

Как я уже сказал, вырос я в бараке на Павелецкой набережной. Соседом был Володя Васильев, с которым в одном Доме культуры занимались в кружках: он – в хореографическом, я – в драматическом. Андрей Тарковский жил поблизости. В клубе завода Ильича вместе смотрели трофейные фильмы. Потом судьба свела меня с ними на многие годы в совместной работе и жизни. Мама моя вместе с дедом и бабушкой бежали в Москву от раскулачивания. Да и здесь проехалось по ним кровавое колесо: дедушка отсидел положенные десять лет плюс пятнадцать в селе Шушенском, там и похоронен. Кузнецы псковские, поехавшие приводить в порядок к 100-летнему юбилею вождя знаменитую ссылку, работали в дедовой кузнице, а местные жители тепло о нём вспоминали.

Окончив школу, ткнулся я в Институт международных отношений. Сдал всё на пятерки, да не тут-то было: принимали туда по спецразнарядке. Долго я ходил по шести гуманитарным факультетам МГУ на Моховой, прежде чем рискнул выдержать конкурс на искусствоведческое отделение истфака.

Немного рисовал, но никому не показывал. Зато историей живописи, театра и литературы был увлечён. Неплохо знал собрание Третьяковской галереи. И вот просматриваю сильно потрёпанную программу для абитуриентов и в первом вопросе натыкаюсь на такое сочетание: «Андрей Рубенс». Ничего себе! И главное, никто не поправил. Вот вам и толчок: думаю – пойду Из двадцати баллов набрал девятнадцать, по специальности получил пятёрку, а в билете одним из пунктов был рассказ об Андрее Рублёве. Истинно «от судьбы не уйдёшь».

На первом курсе, очарованный лекциями профессора В. В. Павлова по искусству Древнего Египта, начал я изучать иероглифы, написал доклад о фаюмских портретах и всерьёз решил стать египтологом. Но и тут не судьба. Хорошим бы я стал знатоком культуры фараонов, не имея возможности хоть разок побывать в Египте. Зато на втором курсе, на спецсеминаре по реставрации, окончательно остановил я свой выбор на изучении русской иконописи и восстановлении старых икон. Ведущий этот предмет Виктор Васильевич Филатов – первоклассный реставратор – что-то увидел в несформировавшемся юном студенте и пригласил меня на работу во Всероссийский центр реставрации, где он заведовал отделом. Мальчишкой попал я в Марфо-Мариинскую обитель, и она стала для меня подлинной alma mater.

Марфо-Мариинская обитель располагалась на Большой Ордынке. Молодые, мы не очень ценили атмосферу, окружающую нас, сохранившую духовный настрой, царивший некогда в церковном общежитии, руководила которым Святая Елизавета, Великая Княгиня, посвятившая всю свою жизнь православной идее и принявшая мученический венец, защищая ее от поругателей-большевиков. Дивный храм, построенный А. В. Щусевым и расписанный М. В. Нестеровым, как нельзя лучше соответствовал святому делу восстановления иконы русской. Сидел я в трапезной обители, украшенной великолепными фресками Нестерова. Руководила моими первыми, далёкими от профессионального знания опытами Евгения Михайловна Кристи – первоклассный реставратор, добрая и заботливая учительница. С ней я поехал в первые командировки и навсегда прикипел к древнему Пскову, навсегда осел в Карелии, работая в музее Петрозаводска и на острове Кижи. Общение с такими знатоками древнерусского искусства, как Надежда Евгеньевна Мнёва, Николай Николаевич Померанцев, Павел Дмитриевич Корин, кстати, помогавший вместе с братом Александром М. В. Нестерову расписывать наш Покровский храм, обогащало копилку знаний такими вложениями, которые ни одна университетская лекция не могла предоставить.

Одна из самых первых моих командировок с реставрационным заданием – поездка в Кижи.

Кижи… Теперь редко встретишь человека, не слышавшего это слово. Уж очень проста и стремительна прогулка на современных «кометах» и «метеорах» из Петрозаводска к сказочному острову. Но не так давно всё было по-иному.

…Маленький пароходик должен быть отплыть из Петрозаводска поздним вечером. Накрапывал холодный осенний дождь. Он сыпал пятый день подряд. «Неужели и сегодня не уеду?» – задавал я себе в сотый раз один и тот же вопрос. Истекала первая неделя командировки, но я, кроме Петрозаводска, нигде и не был. А планы строил большие. Во главе маршрута, конечно, Кижи. Очень хотелось поскорее увидеть их, сам не знал тогда, почему. Словно чувствовал, что надолго, может, навсегда, привяжусь сердцем к суровому северному краю.

Ранним утром в полной темноте наш пароходик гулко ударился о деревянный бок дебаркадера. Заскрипели доски. Полетела швартовая верёвка, пароход дал длинный гудок, и вскоре я остался один на один с ночью, холодной и тревожной. Под утро задремал в каюте дебаркадера, а когда проснулся, начинался серый дождливый день, точь-в-точь, как в Петрозаводске. От Васильевского дебаркадера до Кижей рукой подать, но сквозь дождь и туман их было не разглядеть.

«Вот там, за погостом, – показал старичок, хозяин пристани. – Иди по этому холму и аккурат попадешь». Но мне посчастливилось увидеть, прежде чем «попасть». Пройдя с километр, я оказался на погосте и стал рассматривать деревянные кресты, надеясь найти среди них северные поклонные. В это время подул сильный ветер. Тучи разорвало. Солнце, выпущенное на свободу, озарило всё вокруг слепящим светом. Я посмотрел вперёд – и замер: прямо передо мной возносились купола кижских церквей, а над ними, от края до края небесного, засияла радуга.

Кижи. 1961 год. Одна из самых первых командировок с реставрационным заданием


…Солнце простояло в небе все двадцать дней, которые мы работали в Кижах. Мне и в мечтах не представлялось такое чудесное место, этот удивительный зеленый остров посреди бескрайних водных просторов. Но главное, что здесь я впервые увидел иконы, написанные заонежскими художниками, познакомился и близко сошёлся с их потомками – искусными северными плотниками, хранившими как зеницу ока архитектурное богатство, завещанное отцами и дедами.

В дом Ошевнёва – это один из объектов музея деревянного зодчества – свезено было около тысячи икон, возвращённых по мирному договору из Финляндии. Нашей задачей было разобрать их и перевезти в Петрозаводский музей изобразительных искусств. При разборе коллекции мы недосчитались досок «неба» из купола Преображенской церкви. Местные власти убеждали, что расписные паруса «неба» уничтожили финны, но пастор, отвечавший за возврат икон, убедил нас в обратном: «небеса» сожгли в Карелии. В правоту пастора ещё раз заставил меня поверить телевизионный сюжет, рассказавший о финском лётчике, который должен быть забросать бомбами кижские церкви. Но, очарованный их красотой, он отказался. Не выполнил приказа и свалил взрывчатку в озеро. Мне хотелось ноги поцеловать этому святому человеку, шедшему, опираясь на палочку, по земле Кижского острова.

В ту сказочную осень сложилась многолетняя дружба моя с великим русским плотником Борисом Фёдоровичем Елуповым – старожилом Заонежья. Молодыми пацанами собрал их в бригаду замечательный московский архитектор-реставратор А. В. Ополовников, и в тяжёлые послевоенные годы, преследуемые местными атеистами, стали они починять кижские жемчужины, свозить на остров диковинные храмы и жилые дома из окрестных деревень. Ох и ребята же это были – красивые, сильные, добрые и с золотыми руками! Часами я мог наблюдать, как ловко и умело делают они своё тонкое дело. Брился я до звона заточенным топором елуповским, которым он затёсывал лемешины для кижских куполов. Переехал я с острова в дом Бориса в Ерснёве, да так и остался там жить навсегда.

Бригада елуповская таяла у меня на глазах. Ребята хорошо работали, но и пили неплохо. А начальство, пользуясь результатами их труда и выдавая их успехи за свои столичному начальству, не позаботилось о продлении традиций плотничьего ремесла, не создало школу на острове. «Умрём мы, Савёлка, друг мой неоценный, – сетовал Борис Фёдорович, – и некому будет церкви охаживать. А как только железо внедрят в деревянную нежную плоть, погибнут наши любимицы». Как в воду глядел несостоявшийся генерал, как величали моего хозяина многочисленные московские друзья, отдыхавшие в Кижах. Стоит Преображенская церковь, распёртая изнутри железными каркасами, и нет в ней былой жизни.

Отечественная реставрационная школа складывалась в Серебряный век русской культуры – начало XX века. Первые реставраторы формировались из потомственных иконописцев, из среды профессионалов-художников Палеха, Мстёры, Холуя. Они получали помощь и понимание со стороны живописцев: в первые реставрационные советы, кроме практиков, входили такие художники, как Коровин, Серов, Врубель, Нестеров. Этим был заложен успех дальнейшего формирования нашей реставрационной школы.

В годы ненастий столько было порушено, и лишь благодаря сложившейся реставрационной школе удалось поднять из руин многие памятники, восстановить картины из наших запасников, отреставрировать очень много икон…

Недавно в Новгороде я принимал участие в обсуждении с местными властями путей развития культурной жизни города. В частности, было принято решение о создании центра по подготовке реставраторов разного профиля – архитектуры, живописи, археологии. Реставрационное училище уже есть в Суздале. Преимущества такого обучения «на местах» очевидны. Ребята учатся работать на том, что их окружает, – одно дело высококвалифицированные, но варяги, другое дело – свои.

К счастью, наступило время, когда возвращаются незаслуженно забытые имена. Назову нескольких. Николай Петрович Сычёв. Был известным специалистом-практиком по древнерусскому искусству. Искусствоведы этой школы обладали удивительным качеством: они могли рассказывать, например, о фресках XII – XIV веков так, словно с этими художниками на одних лесах работали… Н. П. Сычёв «оттянул» в лагерях двадцать лет только за то, что, будучи членом сталинской комиссии по продаже шедевров мирового искусства из наших музеев за границу, попросил оставить, не продавать эскиз к «Портрету Иннокентия X» Веласкеса. Сычёв его в молодости копировал под руководством Репина. Двадцать лет – только за это. И когда вернулся, не потерял оптимизма, продолжал работать.

Замечательный искусствовед А. И. Анисимов погиб на Соловках. Забыт искусствовед мирового значения Павел Павлович Муратов. Инженер-путеец стал искусствоведом. Путешествовал по Италии, написал трёхтомную книгу «Образы Италии», которая выходила до революции. У нас теперь только издана. Итальянцы говорят, что у них до сих пор не написано ничего подобного. В эмиграции выпустил ряд интереснейших работ по древней живописи, по Византийскому искусству. За «Историю белой армии» был отмечен французским правительством орденом. Уехал в Ирландию, стал фермером. Когда умер, все ирландские фермеры шли за его гробом – был выдающимся фермером… Одно можно сказать: таких людей надо возвращать русской культуре.

После войны в Новгороде и в Пскове был совершен подвиг – за несколько лет все разрушенные храмы были буквально подняты из земли. Один только А. Греков из 360 квадратных метров росписей XIV века в церкви Спаса на Ковалёве в Новгороде, разрушенной буквально до земли, восстановил 200 квадратных метров. Это ли не подвиг русского человека? Наше счастье, что есть такие люди, как Валентин Лаврентьевич Янин, который возглавляет новгородскую археологическую экспедицию. Вот действительные герои.

Сейчас, когда жизнь моя далеко перевалила за свой полдень, отчётливо ощущаю я с Божией помощью, что основной смысл и истинное счастье земного бытия – радость общения с людьми, которым свыше дана судьба хранителей духовных устоев, молитвенников за окружающих их ближних, праведников, без которых не стоит Отечество.

Встречи мои с подвижниками, истинными страдальцами, не склонившими головы перед тяжкими невзгодами и лишениями, но сохранившими просветленность души и стойкость духа, не сегодня начались. Родичи мои и их близкие друзья, на себе испытавшие мощь и беспощадность «красного колеса», изгнанные с родных земель, испокон века любимых, кормящих и пестующих, не отказавшиеся от веры и молитвы, были первыми наставниками мальчишки, воспитывавшегося на барачных улицах неподалёку от стен Московского Кремля. Ведомый Божественным провидением, пережив с помощью чудесной моей мамы послевоенные голодовки, стояние в длинных очередях за бутылкой постного масла и буханкой ржаного хлеба, отсобирав на продажу грибы и ягоды в щедрых лесах Подмосковья, попал я в святая святых русской науки – Московский университет и здесь имел неоценимую возможность окормляться от чудом уцелевших представителей старой профессуры, прошедших через тернии ГУЛАГа и оставшихся людьми, несущими духовный свет до конца жизни и способными увлечь своими идеалами молодых учеников.

Служебные поездки в русскую провинцию, начавшиеся с первых курсов университета и продолжавшиеся, когда я начал работать во Всероссийском реставрационном центре, открыли передо мною мир чистый, населённый удивительными людьми, живущими и творящими наедине с нетронутой тогда ещё природой и уцелевшими в «вихрях враждебных» памятниками древнерусской культуры. Регулярные командировки в города России (две трети сознательной жизни провёл я вне Москвы) спасли меня от тлетворной чиновничьей и околокультурной столичной атмосферы, способной поглотить и изуродовать и более стойких людей, чем я. Сколько открытий, крупных и обыденных, посчастливилось мне сделать в музеях, монастырях, заброшенных деревнях и крестьянских домах, донести эти открытия до современников, заставив их восхищаться художественным наследием талантливых наших предков! Находясь же неподолгу в родной Москве, открывал я исключительно бутылки в ресторане Дома кино и за столом в богемной моей подвальной мастерской. Москва была мне мачехой, а матерью – Русская провинция. Отношение к этой матери высказал я в начале девяностых годов, написав вслед за Валентином Распутиным приветственное слово начавшему тогда выходить в Новгороде, Пскове и Твери замечательному журналу «Русская провинция».

«Вижу надежду…»

Русская провинция… Как много значит это понятие не для одной только России, но для всего человечества! Не квасной патриотизм, а подкреплённая многотысячными историческими фактами и подлинными документами осведомлённость позволяет мне быть уверенным в мировой судьбоносности русской провинции. Да и личный опыт, когда большая часть жизни состоялась, по счастью, в самых различных уголках Отечества, отдалённых от суеты и праздного шума столичных городов, убеждает в изначальности нашей провинции, давшей возможность становления русской нации, сотворения её образа, утверждения самосознания и культурной мощи.

Сегодня, когда буквально на глазах гибнет святая святых – наш отчий дом, когда каждая встреча, каждый разговор с жителями провинции начинаются и кончаются вопросами: «За что нам такое? Почему всё так ужасно? Когда пройдут эта нищета и эта безысходность?» – понимаешь, что только с возрождением провинции можно связывать надежды на спасение.