Глава 3

– Говорил я тебе: не надо было ее сюда везти, – причитал Влас, пока они вчетвером добирались до конюшни, пытаясь не поскользнуться на размокшей глинистой земле. Несколько дней назад княгиня распорядилась положить мостки, но и те успели погрузиться в грязь.

– Ничего ты не говорил, – возразил княжич.

– Ну, напрямую, может, и не говорил, но я ж тебе намигивал… Говорил, что беда будет, да и княгиня не обрадуется. Никак духа злого привели или водяницу.

– Не водяницу, – послышался сзади голос одной из кумушек. Гостьи княгини молча следовали за ними, и только шумное дыхание выдавало их нетерпение.

– С каких пор тебя волнует, обрадуется княгиня или нет? – нахмурился Святослав.

Влас не ответил, лишь обиженно поджал губы и ускорил шаг, пока не оказался в дверях конюшни, да так и застыл, упершись в косяк. Остальные замерли за ним, пытаясь глянуть поверх его плеча.

– Тебя только за смертью посылать, Влас Микулич, – проворчала Олеся. Живая и здоровая, она сидела на лавке и пыталась заплести космы цвета дорожной пыли в косу. Получалось не очень, то тут, то там выбивались пряди.

– Как же так? Как же немочь твоя? Пена? – пробормотал Влас, ссутулившись. Олеся только сверкнула глазами.

– Нужно же мне было как-то тебя от Данки сманить, а? А вы и не одни пришли, славно, – улыбнулась она, глядя на лица, показавшиеся в просвете между юношами. В глазах Олеси мелькнуло узнавание, и хитрая улыбка сменилась нежной и ласковой, как весенние солнечные лучи. – Вот вы где были, девочки мои!

– Бабушка! Бабушка! – Анюта и Дарья бросились к старухе, вытянув напряженные руки. Та распахнула объятия и приняла их под покров своих бесчисленных накидок и платков. Узловатые пальцы легли на светлые затылки, Олеся прикоснулась губами сначала к одной макушке, потом к другой.

– Ну-ну, девочки мои. Бабушка же все слышит. Бабушка все всегда узнает и придет. Скоро домой отправимся.

Но две хрупкие фигурки затряслись, из-под слоев ткани послышались скулящие рыдания, как будто плакали маленькие дети. Святослав протер глаза: и правда, они же едва ли не младше него. И как он мог принять их за старух? Все дело в волосах и странной поступи, наверное. И в этой их чудно́й манере отворачиваться, не говорить.

– Бабушка, она веретенца наши украла и спрятала, – всхлипнула одна из кумушек.

– А с веретенцами и имена забрала. А без них мы и возвратиться-то не можем, – подхватила вторая. – С княжичем говорить запретила, нам его ни защитить, ни предупредить не дает. Обещала все вернуть, как мы ее волю исполним, а мы…

И снова раздались рыдания. Влас тихонько подошел к Святу и шепнул:

– Ты понимаешь хоть слово? Какие веретенца?

– Не знаю, – пожал плечами Святослав.

– Веретенца волшебные, – невозмутимо сказала Олеся, утешающе поглаживая девушек по волосам. – Без них и имен они – не они. Не могу я забрать девочек домой, пока ведьма проклятая их держит.

И стоило тишине повиснуть в спертом воздухе, пропитанном запахом прелой соломы, Влас дернулся и вскинул руку.

– Не смей называть ее этим словом! – вскричал он и пошел на старуху.

Кумушки взвизгнули и бросились в стороны, и каждая принялась тащить бабушку на себя. Все трое упали на земляной пол, а Влас застыл, словно не зная, на кого обрушить свой гнев. Его грудь тяжело вздымалась, взгляд бегал с одного лица на другое, занесенный кулак дрожал. Святослав, недолго думая, бросился вперед, схватил конюха поперек живота и повалил на пол.

От этого Влас опомнился и принялся вырываться, ерзать и рычать по-звериному. Его глаза горели одержимостью фанатика, готового до последней капли крови защищать свою святыню. Ярость застлала ему взор, и юноша будто не узнавал друга. Свят придавил его за плечи к земле и давил, давил в надежде, что друг перебесится и успокоится. Но чем дольше он держал, тем сильнее разгорался во Власе гнев. Несколько бесконечно долгих секунд, и на шее юноши вздулись вены, а в белках глаз показались подтеки крови, на губах выступила пена. Свят пытался позвать его, но тот не слышал.

Краем глаза княжич заметил движение. Олеся поднялась с пола и с прытью, несвойственной старому телу, подбежала к загону, схватила веревку и, ловко завязав на ней узел, набросила петлю на Власа. Юноша задергался еще сильнее, и веревка зашевелилась на нем, как змея на солнцепеке. В глазах зажегся животный первобытный страх. Свят впился в его плечи, удерживая, чтобы друг не покалечил самого себя. Веревка вдруг обвилась вокруг Власова горла, и юноша тут же присмирел. На его лице застыл испуг. Свят убрал руки, и в то же мгновение Влас весь сжался, скрутился калачиком на полу и… тявкнул.

Свят удивленно сморгнул, глядя на щенка с веревочкой на шее. Зверь изумленно озирался и шумно втягивал в себя воздух, а потом со скулежом бросился на колени к княжичу, да так и застыл. Святослав неосознанно запустил пальцы в жесткую черную шерсть на загривке и непонимающе уставился на Олесю. Старуха потирала руки и выглядела совершенно довольной собой. Встретив взгляд юноши, она указала пальцем на щенка.

– Он выпил что-то из ее рук?

– Зеленое вино, – растерянно проговорил княжич. – Что ты с ним сделала?

– Одела в шкурку, в которой он никому не навредит. Гляди, как ему хорошо: маленький, резвенький, а зубки-то еще не выросли, не покусает.

– Верни как было! – Свят вскочил на ноги, прижимая к себе щенка.

Олеся помотала головой, скрестив руки на груди.

– Могу, конечно. Но не стану. Верну ему человечье обличье, и он побежит своей хозяйке служить, как преданный пес. Будет ли он тогда твоим другом?

Свят потупил взор. Выходило нескладно. Он посмотрел на забившихся в угол сестер. Те по-прежнему прятались от его взгляда. На душе нехорошо заскребло.

– Кто вы все такие? Откуда все знаете? – воскликнул княжич.

Скопившаяся усталость не давала как следует удивиться. Он столько раз слышал от матери рассказы о духах, что, кажется, всегда был готов к встрече с кем-то из-за реки и леса. Но чтоб эти существа, древние и сильные, оказались под одной с ним крышей… От мысли об этом у Святослава затряслись поджилки. И как он раньше не догадался?

– Ответить на твой вопрос не так просто, как кажется, – старуха метнула взгляд в сторону кумушек. – Покуда у них похищены вещи и имена, они – не они.

– А ты?

– А меня ты должен сам узнать и назвать по имени, – ухмыльнулась бабушка, а затем ткнула узловатым пальцем в щенка. – Хочешь понять, что к чему, и друга выручить? А заодно и княжество свое спасти?

Святослав закивал, дыхание перехватило от удивления. Олеся довольно ухмыльнулась и протянула ему руку.

– Мы с тобой от одной беды мучаемся, княжич. Я помогу тебе, а ты поможешь освободить моих девочек. Вернем реку в берега и всякую живую тварь на свое место.

Святослав знал: отказываться нельзя. Кем бы ни была старуха, в ней чувствовалась сила, не доступная ни одному из мудрецов. И редко когда такая сила просит помощи или предлагает прийти на выручку сама, по своей воле. Юноша протянул руку, крепче прижимая к себе разволновавшегося щенка.

– Вот только медлить нельзя, – причмокнула тонкими губами старуха. – Ты принес то, о чем я тебя просила?

Свят кивнул, ощупывая узел с едой у себя под рубашкой, и проговорил:

– А как быть с Даной? Она заметит, что мы пропали.

– Скажи ему, что мы поможем, – раздался голос Анюты.

– Глаза отведем, – поддакнула Дарья.

Олеся кивнула и отошла к стогу сена. Пошарив среди сухих стеблей, она достала кувшин. Старуха откупорила его и поднесла ко рту княжича. Святослав отшатнулся: в лицо пахнуло припрятанным Власом кислым пивом.

– Не брезгуй, набери полную грудь воздуха и выдохни туда как следует, – приказала старуха.

Юноша повиновался. Как только терпеть сделалось невмоготу и в горле и носу стало жечь, Олеся заткнула кувшин пробкой и отдала кумушкам.

– Вот вам немного голоса княжича. Выпускайте его потихоньку, чтоб на все дни хватило, да так, чтобы Данка побегала как следует, – осклабилась она.

Девушки вцепились в кувшин и, поклонившись старухе, выскочили в беспросветную ночь. Олеся же повернулась к юноше.

– Лодочка-то твоя на месте осталась?

– Да, бабушка.

– Вот и славно. Слушай меня, и все у тебя хорошо будет, вернешься целехонький, сестрицы с Данкой и обернуться не успеют.

– А куда мы?

– К внучке моей, Милораде, в Алую Топь.

* * *

Алая Топь была жутким местом. О ней знал всякий ребенок в Доле, и каждого с малых лет предупреждали, что в березовой роще, корнями ушедшей в буровато-алую землю, играть нельзя. Живых людей там не бывало, а тот, кто ненароком забредал туда, встречал мертвых родственников и нежить. Говорили, будто когда-то двенадцать молодых женщин утопли в болоте, и зыбкая земля окрасилась алым. И выросла посреди трясины дюжина белоснежных, словно покрытых инеем, берез.

Любое дитя знало, что, коли занесло в Алую Топь, следовало переодеть одежду шиворот-навыворот, чтоб нечисть не учуяла человеческого духа, поменять местами правый и левый лапоть, достать из карманов все, что было съестного, и громко попросить батюшку Лешего вывести из проклятого места. И теперь Святослав отправлялся прямо туда, откуда остальные бежали, уповая на помощь духов.

Юноша храбрился и налегал на весла, словно пытался шумом и плеском отогнать невеселые мысли. Но тяжкие думы роились вокруг него, как болотная мошкара. Щенок, в которого Власа обратила старуха, свернулся на дне лодки и тихо сопел. Когда плеск весел становился слишком громким, зверь приоткрывал блестящие глаза, всматривался в Святослава и снова с силой зажмуривался. А княжич вспоминал лицо товарища, перекошенное первозданной злобой. И тут же в памяти всплывало еще одно лицо, родное и знакомое до боли. Отцово.

Свят пытался удержать в памяти спокойный образ отца, но он неумолимо ускользал. Зато миг, исполненный ярости, намертво въелся в память Святослава, и юноша никак не мог изгнать его из своей головы. Шли купальские гуляния, и княгиня, простоволосая, в одной лишь рубахе, плясала на потеху толпе, и ее черные пряди взметались в воздух в такт каждому повороту. Князь пил пряное зеленое вино и никак не мог налюбоваться на молодую жену, не замечая, что остальные глядят на Дану как завороженные. Казалось, даже пламень костров приутих, чтоб не отвлекать внимания, которым безраздельно владела Дана. На рассвете они с отцом брели через высокую траву, и воздух пропитался утренней сыростью и горьким запахом истлевших поленьев. Тогда-то князь гордо спросил Святослава, какова ему мачеха. А тот возьми да и ответь, что она всех будто околдовала, словно ведьма.