Глава 4. Поверженные ангелом и ложью

– Вы не держите горничную? – спускаясь по лестнице, Нина провела рукой по тонкому слою пыли на перилах.

– Иногда к нам приходит Рита. Этого достаточно, – рядом шла Эстель, элегантно придерживая полы платья, – а вот и она, – тетушка тут же среагировала на стук дверного молотка.

Долговязая девушка в холле принялась бороться с пуговицами клетчатого пальто. Неуклюже стянула узорную шапочку, и по плечам заструился каскад рыжих с золотом волос, которые горничная тут же перехватила тесемкой. Рита была не слишком старше Нины; с милым, курносым лицом, испещренным веснушками, и ямочками на щеках. Беспечная радость в больших голубых глазах изобличала легкомысленность, граничащую, скорее, с фривольностью, отчего ложилась на грудь Нины растущим раздражением.

– Нина, познакомься с Ритой, – обычно Эстель тонко улавливала настроение племянницы, но в этот раз их ментальная связь дала сбой.

– Мне в ее услугах нужды нет, – плохо скрывая неприязнь, ответила Нина. Театральный оскал горничной приводил ее в холодное бешенство.

Эстель бросила на племянницу осуждающий взгляд. Подобным образом тетушка окидывала младшую сестру, когда хотела воззвать ту к совести. Но проявление характера Агнес не избежало немого порицания даже без присутствия самой Агнес.

– Серьезно? – с задором переспросила Рита и повесила пальто на крючок. Ее беспричинное веселье создавало впечатление человека недалекого ума.

– Просто будь добра, держись от моей комнаты подальше…

– А то рискую найти что-то непотребное?

– Ага, кулак промеж глаз.

Эстель возмущенно кашлянула, собираясь сказать, но урок хороших манер ненароком прервало появление Грейсона и Джеймса. Оба одеты в рабочее, только вернулись с заказа в городе. С улицы в дом потянуло запахом мокрой хвои.

– Привет, мальчики, – колокольчиками зазвенел голос Риты.

Нина ощутила неожиданный укол ревности.

– Здравствуй, Рита, – устало махнул Грейсон.

Джеймс молчаливо прошел мимо. Уголки губ на лице горничной разочарованно опустились, и Нину охватило злорадное удовлетворение. Привкус гадости хоть и щипнул стыдливо приличия ради, но определенная ложка сахара оставила внутреннего демона сытым.

Утешенная тем, Нина отправилась к себе. Она так и не успела обжиться в комнате, отчего развороченная обстановка выглядела как последствия урагана и требовала неотлагательной уборки.

Но гнетущее, уже знакомое ощущение подкралось внезапно.

Оно не сопровождалось ни звуком, ни ветерком, но превосходно замечалось встревоженным нутром. Нина закрыла глаза, прислушалась к чувствам. Кто-то стоял за спиной и выжидающе смотрел на нее. Как хищник, подглядывающий за жертвой. В висках зашумела кровь. Уверенная в промахе интуиции, она рывком обернулась. Из темного угла Нину изучали два желтых глаза.

Они левитировали в тени, потеряв носителя. Золотые радужки сощурились в пренебрежении. Каждый хотя бы раз в жизни видел демоническое лицо в обыденных вещах: на складках занавесок, в пригорелых блинчиках, ковровых узорах, – но эти глаза были определенно иного толка.

Нину бросило в ужас. Она вздрогнула и пошатнулась, теряя под ногами пол. Оцепенение сковало разум, принудив бездейственно смотреть на золотые огоньки.

Но стоило раз моргнуть, и угол опустел.

Пытаясь унять частое сердцебиение, Нина бегло осмотрелась по сторонам. От признаков другой жизни сохранились только воспоминание и общая смятенность, – оставалось разве что усомниться в психическом здравии. Виной могли быть слабость мышления, последствия стресса…

И только какая-то небольшая часть разума уговаривала поверить собственным глазам.

Новая рабочая неделя ознаменовалась тишиной, за весь день порог «Джермэйн» не перешел ни один посетитель. Марго выставила на прилавок стопку журналов и принялась вырезать атрибуты успешной жизни для «Карты желаний». Между заграничными достопримечательностями и красивыми мужчинами оставались белые просветы, и теперь ножницы вели напряженную борьбу с тонким узором алмазного колье, которое Марго пыталась «украсть» с шеи фотомодели.

Нина погрузилась в себя, почти слепо размахивая ручкой на кассовых чеках. В подтекших набросках узнавались очертания «Барнадетт», «Харлея» Грейсона. Горящих глаз в углу комнаты. К художественным наклонностям она всегда относилась прохладно, находя их не более чем неплохим способом заглянуть внутрь себя. Как плавно тянулись линии на бумаге, так размеренно текли ее мысли.

Нина терзалась в сомнениях уже не один день. Она видела что-то не из этого мира, но отказывалась принять это. В какой-то момент борьба со здравомыслием стала настолько утомительной, что Нина спросила у тетушек-сестер, что делать, если мир вокруг вдруг стал безумен?

«Когда воюют ум и сердце – обратись к молитве», – ответила Эстель.

«А лучше – прикончи бокальчик красного», – завершила Агнес.

Для Нины не существовало религии. Если бог и был, то наверняка его список дел ограничивался двумя пунктами: «нежиться на подушке из облаков» и «как можно точнее плюнуть в Нину Стелманис», потому что ничего, кроме испытаний, Господь ей за всю жизнь не послал. Однако в глубине души продолжала теплиться вера в нечто, не имевшее объяснения.

Быть может, в безграничные силы мироздания?

Нет-нет, пяти органов чувств точно было недостаточно, чтобы начать общение со Вселенной. И раз ничто не могло дать ответы, Нина решила положиться на шестое, – оно подсказывало, что Эстель знает, где найти в городе покой.

Закончив расписывать очередной чек видами Порт-Рея, Нина бросила его к остальным рисункам в банку для чаевых. Стоит ли вообще говорить, что, кроме мусора, никаких чаевых там отродясь не было? Она надела куртку и покинула кофейню без объяснений. Марго особого любопытства не проявляла, уже за это к ней можно было проникнуться симпатией.

По городу Нина шла неторопливо, наслаждаясь редким безоблачным днем. Полупустые улицы создавали впечатление, что бескрайние просторы ясного неба заставили жителей с непривычки попрятаться по домам. Вскоре на горизонте заблестела водная гладь, а близ набережной показалась портрейская святыня. Грудь заполнил бодрящий морской воздух.

В общем виде храм смотрелся скромно – невысокий, из белого камня; серебряные кресты отражали осеннее солнце на пикообразных башнях. Холодные лучи света крались сквозь цветные витражи в стрельчатых окнах и согревались в свечах залы. Купол внутри опирался на каменные колонны, соединенные заостренными арками; проемы открывали фрески на стенах. Были ли они библейскими или содержали апокрифические сюжеты – можно было только догадываться. В нишах за алтарем мраморные скульптуры умиротворенно вкушали божественное присутствие с тонким, сладковатым ароматом ладана. Атмосфера храма располагала к тому, чтобы поставить весь мир на паузу и заглянуть в себя.

Нина нашла свое место у фрески, – златокрылый ангел бил в грудь рогатое чудовище не то копьем, не то снопом божественного света. Чем дольше она смотрела на нее, тем больше поддавалась очарованию. Словно ища у ангела поддержки, Нина не могла отвести от него глаз: какое внушительное смелое лицо, какие чудесные белые с золотом одеяния, – все вызывало трепет.

– «Ангелом сраженный», неизвестный автор, четырнадцатый век.

Глубокий голос эхом ударился от каменных стен. Нина вздрогнула. Рядом с ней стоял высокий холеный мужчина лет пятидесяти в черной сутане и с молитвенником в объятьях.

– Отец Габриэль, – представился он.

– Нина, – через паузу добавила, – Стелманис.

– А, родственница Эстель, – задумчиво проговорил служитель церкви.

– Тоже верите в эти сказки про особняк?

– Нет, – на его лице появилась легкая тень улыбки, – но хочу, чтобы вы знали, легенды на пустом месте не рождаются.

– Что вы можете об этом рассказать?

– Взгляните туда, – Габриэль указал на одну из скульптур в конце залы. – Отец Вимон, тринадцатый век, времена активной борьбы с ересью. Церковь изгоняет дьяволопоклонников из города. Угадаете, где было найдено их пристанище?

– На холме.

– Верно. В манускриптах упоминаются обряды с жертвоприношениями, которые регулярно проводились в том месте. Понимаете, во имя кого.

– Убивали домашний скот?

– Людей, – холодно поправил Габриэль, – кровью умерщвленных последователи культа омывали руки, лицо, после чего переходили к ритуальным песнопениям. Недобрые это обряды. «Барнадетт» построен буквально на трупах. Знаете, сколько костей было найдено, когда закладывали фундамент? А сколько еще осталось?

Он ненадолго замолк, словно дал Нине время подумать над ответом, а затем закончил:

– Отсюда и пошла дурная слава.

Нина вновь вскинула глаза на «Ангелом сраженного».

– Он существует? – кивнула в сторону фрески, – дьявол?

– Есть лишь Бог. – Твердо ответил Габриэль. – Ни в кого другого я не верю.

Сумрачную гостиную «Барнадетт» наполняла богатая, но устаревшая мебель. У дальней стены пылал камин, – рыжие отсветы зыбкого пламени скользили по высоким полированным стульям, очерчивали диванчики, по-компанейски смотрящие друг на друга, отскакивали от позолоченных подлокотников. В простенках между окнами стояли декоративный стол из стекла, зеркало и старинное, черное фортепиано с пожелтевшими клавишами. С потолка спускалась огромная люстра, – в хрустальных подвесках играли огненные блики, рассыпаясь причудливыми искрами на потолке.

Нина устроилась с книгой на диване, но чтение не шло. Она то и дело украдкой следила поверх страниц за собравшимися. На пушистом коврике у камина Грейсон пытался обыграть Агнес в карты. Задумчивая морщина на переносице свидетельствовала об абсолютной серьезности его намерения.

Джеймс брал у Эстель уроки музыки. Его противостояние с фортепиано выглядело умилительно и дико, но Джеймс показывал себя старательным учеником. Под бдительным руководством Эстель он вел сентиментальную мелодию, пока его пальцы раз за разом не соскакивали мимо нот. Он ругался и начинал заново. Им двигал особый азарт. В очередной раз спутав «ми» и «ре», Джеймс всплеснул руками и матерно выразился. Эстель оставила его слова без комментариев и вместо этого перехватила клавиши. Гостиная заполнилась музыкой, – плавный, нежный мотив постепенно перетекал в более настойчивый и тревожный, чаруя своей силой.

– Нина, вот ты где! – в зал ворвался Люциус, неся подмышкой объемный бумажный рулон, – придешь на мое выступление?

Она с трудом могла припомнить, когда встречала Люциуса в последний раз, отчего само его появление сбило с толку сильнее услышанного. Он сел рядом с Ниной и всучил в руки плакат с громким заголовком «Невероятный Люциус Страйдер».

Ниже витиеватым шрифтом – «Шоу иллюзий».

А далее портрет: лицо – эталон мужской красоты, черные кудри, зеленые глаза – все узнаваемые черты Люциуса присутствовали, но что-то делало его написанный образ расхожим с действительностью, – он был еще прекраснее, чем в жизни. Не таким бледным, не таким изнеможенным. Может, настоящий Люциус и пытался скрыть следы усталости за обаятельной улыбкой, но потускневший взгляд выдавал все.

– Будет много фокусов, – он поднес руку к лицу Нину и выудил из воздуха монетку, – ты не пожалеешь, – Люциус вложил добычу ей в ладонь и покинул гостиную так же стремительно, как и вошел.

Впечатленная простым трюком, Нина пребывала в состоянии легкого ступора. Она даже не сразу поняла, что произошло, когда кто-то из-за спины грубо выдернул афишу. Стремительно обернувшись, Нина застала человека, которого, к непомерному удивлению, видела впервые.

– Эти плакаты однозначно лучше предыдущих, – с кислой улыбкой оценил мужчина.

Он был строен и высок. Лицо носило властные черты – широкие, квадратные скулы, тяжелые брови, а прямой нос и чувственные губы делали внешность нескучно смазливой. По опущенным уголкам глаз можно было заключить о его меланхоличной натуре, но что-то подсказывало Нине, что человек перед ней скорей вспыльчивого темперамента. Его золотисто-каштановые волосы были всклокочены, как будто он только встал с постели, а рукава белой рубашки закатаны выше локтей, обнажая на внутренней стороне предплечья темный рисунок, – на татуированных игральных картах вместо трех главных достоинств красовались черепа.

С появлением незнакомца в гостиной замерла тишина: прервалась музыка, смолкли разговоры. Эстель одарила мужчину хмурым взглядом, на что тот невинно пожал плечами:

– А что такое? Я все это время был здесь.

Его благородная осанка и гордо поставленная голова вызывали восхищение. Он отбросил афишу и, перепрыгнув через изголовье дивана, оказался рядом с Ниной:

– Мы незнакомы. Я Ричард, – его приглушенный голос звучал таинственно и даже интимно.

– Нина, – она протянула ему руку, но в ответ столкнулась с усмешкой.

– Я не сказал, что это приятное знакомство.

Последовало неловкое молчание, требующее ответа. Нина заглянула в дразнящие золотистые глаза Ричарда и по заветам Джеймса грубо бросила:

– Да мне плевать.

Запрокинув голову, Ричард рассмеялся. Смехом он обратился к остальным, но нарвался на мрачные лица и затих. Неуклюже похлопав изголовье напоследок, Ричард удалился восвояси, и Нина окинула зал рассерженным взором. Она чувствовала себя оскорбленной и, как ни странно, вины Ричарда в этом не усматривала.

– О ком еще я не знаю в этом доме? – вопрос прозвучал сухо и был адресован сразу всем.

– Незнакомцев для тебя здесь больше нет, – голос Эстель дрогнул, дав небольшую трещину напускной невозмутимости. – Просто Ричард такой скрытный, он не любит показываться…

После слов «незнакомцев для тебя здесь больше нет» Нина уже не слушала. Внутри клокотала смесь злобы и жгучей обиды. Сквозила некая гадость в этих недомолвках.

В который раз ночное пробуждение сопровождалось мученическими воплями. Когда они прекратились, на смену пришло долгое безмолвие. Но после ряда бессонных ночей крик не мог исчезнуть бесследно. Эхом он засел у Нины в голове. Она так и не могла определить, что подвергает ее худшей пытке – звуки агонии или гнетущая тишина после. Под свинцовой усталостью Нина не знала отдыха. Снедаемая невозможностью уснуть, она вышла из комнаты и окунулась в сумрак длинных стен.

Из стеклянных дверей балкона разливался голубоватый лунный свет, деля коридор на два крыла. Серебристое сияние прокладывало путь по лестнице, мягко скользило вниз по ступеням и отражалось едва различимой музыкой на первом этаже. Кто-то и впрямь заиграл в гостиной.

Спустившись по лунной тропе, Нина робко заглянула в приоткрытые двери. За фортепиано сидела сгорбленная фигура Джеймса. С одной стороны его ласкал призрачный свет из окон, с другой – окутывало покрывало мрака. Он монотонно перебирал клавиши по памяти, пытаясь воссоздать чувственную мелодию; злился, когда нужные ноты убегали из-под пальцев, и настойчиво искал их. Нина обратила внимание, что Джеймса слегка потряхивало. То ли от напряжения, то ли от алкоголя. В бутылке на верхней крышке фортепиано колыхался ром.

Послышался тяжелый вздох. Джеймс вновь поставил руки на клавиши. Нота за нотой плавной волной зазвучала та самая музыка, которую он так кропотливо урывками вспоминал. Легкая, навевающая грусть, она превосходно сопровождала эту волшебную, лунную ночь. Тело Джеймса расслабилось, он выпрямил спину и чуть откинулся назад, а движения рук стали столь непринужденными, словно сами знали, куда следовать.

Он прекратил играть внезапно.

– Тебе снятся сны, Нина? – неожиданно спросил, не оборачиваясь.

Низкий, грудной голос вывел из ощущения летаргии, взбудоражив до мурашек.

– Да, – Нина до сих пор не верила, что Джеймс вдруг заговорил с ней.

– Хорошие? – он чуть развернулся. Лунный свет обрисовал острый профиль.

– Вполне, – помнить бы их еще.

Джеймс выглядел все так же небрежно: потрепанная рубашка, рваные джинсы, взлохмаченные волосы, раскинутые на плечах. Лицо обросло бородой, делая черты менее жесткими. Он встал из-за инструмента, забрал ром и, минуя Нину, отправился прочь.

– Джеймс, – позвала она.

Он остановился к ней спиной, оглядываться не стал.

– Травяной чай помогает уснуть.

– У меня свой «чай». – Джеймс вскинул руку с полупустой бутылкой и двинулся наверх.

Больше этой ночью Нина криков не слышала.