Цитаты из книг автора «Сара Бейквелл»

Таким образом, как на глобальном уровне, так и в жизни каждого из нас все вещи временны и конечны.

«Вперед, всегда вперед!» – таков был клич экзистенциалистов, но Хайдеггер уже давно заметил, что нельзя идти вперед вечно. В «Бытии и времени» он изобразил Dasein как обретение подлинности в «бытии-к-смерти», то есть в утверждении смертности и ограниченности. Он

Но перемены, безусловно, были. Феноменологический императив перехода непосредственно к переживаемой реальности, возможно, оказал здесь более длительное влияние, чем более откровенный радикализм Сартра. Пожалуй, феноменология даже в большей степени, чем экзистенциализм, является по-настоящему радикальной школой мысли.

По мнению Гавела, именно здесь должен вмешаться диссидент и сломать эту схему. Бунтарь требует возвращения к «здесь и сейчас», говорит Гавел, – к тому, что Гуссерль назвал бы самими вещами. Он проводит эпохé, отбрасывая в сторону все, и каждый человек видит то, что находится перед его глазами. В конце концов результатом станет «экзистенциальная революция»: отношение людей к «человеческому порядку» будет пересмотрено, и они смогут вернуться к подлинному переживанию вещей.

Он приводит пример: директор овощного магазина получает из головного офиса предприятия табличку со стандартной надписью «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Он должен повесить ее на свое окно, что и делает, хотя его ни капли не волнует ее смысл – он просто знает, что в противном случае могут возникнуть всевозможные неудобства. Клиентка, увидев объявление, тоже не задумывается об этом: у нее в кабинете все равно висит такое же. Значит ли это, что знак бессмысленный и безобидный? Нет, говорит Гавел. Каждый знак вносит свой вклад в мир, в котором независимость мышления и личная ответственность тихо съедаются. Знаки, по сути, исходят из хайдеггерианского «das Man», и они же помогают его поддерживать. По всей стране, даже в кабинетах самых высокопоставленных лиц, люди одновременно страдают от системы и цементируют ее, параллельно убеждая себя, что все это не имеет значения. Это гигантская структура недобросовестности и банальности, идущая до самого верха. Все «вовлечены и порабощены».

В конце этого периода он написал «Политическое завещание», в котором сказал: «Необходимо, чтобы люди всегда вели себя достойно, не позволяли себя запугивать и терроризировать и говорили правду». Это звучит так просто: призыв говорить о вещах как они есть, без прикрас.

Призыв Гуссерля вернуться к «самим вещам» был и призывом игнорировать идеологии, такие как марксизм. Это был призыв к критической самодостаточности, с отбрасыванием всех догм в эпохé.

Его студенты привыкли вечерами разбирать по несколько строк «Бытия и времени». Он также давал уроки в пражских театрах актерам и писателям, среди которых был и Вацлав Гавел. Гавел вспоминал, как Паточка оживлял тексты для группы и побуждал их искать «суть вещей» и озарение «себя, своего положения в мире». Он говорил о собственной идее «солидарности потрясенных», которая объединяет всех, чья жизнь была выбита из колеи «повседневности» какими-то историческими переменами. Такая связь может стать основой для бунтарских действий.

Сартровский экзистенциализм был именно философией значимости: он призывал своих читателей принимать решения так, как будто от их поступков зависело будущее человечества.

Как и в Венгрии двенадцатью годами ранее, советские танки и войска положили конец этому эксперименту. Именно этот акт заставил Сартра и де Бовуар окончательно отвергнуть советскую модель – только чтобы начать восхвалять таких личностей, как Мао Цзэдун и Пол Пот.