ГЛАВА 3: "УЛИЧНЫЕ ШЕПОТКИ"

Нижний город раскрылся передо мной не сразу – сначала я услышал его: гул моторов, пробивавшихся сквозь толпу, крики торговцев, слившиеся в низкий рокот, и звонкий смех детей, отскакивавший от ржавых стен, как эхо битого стекла. Дождь лил с небес, его капли барабанили по обрезкам металла, свисавшим над переулками, и стекали вниз, смешиваясь с грязью, где тусклые отблески вывесок дрожали, словно угасающие звёзды. Я стоял на краю склона, глядя, как Ниппон-Син сбрасывал свой лощёный фасад, обнажая грубую плоть – трущобы, жившие своей дикой, рваной жизнью. Воздух был густым, пропитанным запахом палёного масла, шипевшего на жаровнях, едким дымом от самодельных движков и приторной вонью синтетической смолы, стекавшей по канавам. Камень Они висел у моей груди, его жар пробивался сквозь мокрую ткань, пульсируя в такт шагам, когда я начал спускаться, ботинки чавкали по скользкой тропе, и я чувствовал, как он шептал мне о ноше, что перевешивала всё, что я знал.

Трущобы были сердцем города – не сияющим, как шпили верхних ярусов, а тёмным, бьющимся, словно рана, не знавшая покоя. Лачуги лепились друг к другу, их стены сплетались из ржавых панелей, обломков пластика и остовов старых машин, валявшихся повсюду, как кости давно сгинувшего зверя. Светящиеся узоры покрывали каждый клочок – змеи, ухмылки духов, крылатые тени, мерцавшие багрянцем и лазурью, их краска текла под ливнем, будто слёзы на потрескавшейся коже. Люди здесь были такими же – сплав плоти и железа, их тела усеивали импланты, гудевшие и искрившие, дешёвые поделки из подвалов, готовые отказать в любой миг. Я видел старика с киберступнёй, ковылявшего через дорогу, его протез скрипел, как ржавая пружина, и девчонку с механическими пальцами, жарившую мясо на углях, её движения были резкими, отточенными, как у бойца. Это был мой край, где тени прошлого цеплялись за каждый угол, где смех Акико когда-то звенел в узких проходах, а теперь растворялся в шорохе дождя, оставляя лишь эхо в моей памяти.

Дождь усиливался, его капли хлестали по лицу, стекали по капюшону, пропитывая ткань, и я натянул его глубже, пряча киберглаз, чей багряный свет мог выдать меня в этом хаосе. Улицы кишели жизнью: торговцы выкрикивали цены на палёное топливо и старые чипы, их голоса тонули в рокоте дронов, круживших над рынком, их сенсоры мигали, выхватывая лица в толпе. Я шёл через этот водоворот, чувствуя, как взгляды цеплялись ко мне – любопытные, настороженные, хищные, – но не останавливался, мои ботинки оставляли грязные следы на мостовой, где лужи отражали вывески, их свет дрожал, как огни далёких звёзд. Камень у груди нагревался, его пульс был живым, почти осознанным, и я спрашивал себя, не он ли тянул меня к Жёлтому Тигру, к Линь, чьё имя гудело в трущобах, как шёпот ветра в проводах.

Трущобы жили своим ритмом: над переулками гудели провода, искры сыпались с них, как пепел, а внизу дети в лохмотьях гонялись за дронами, их крики смешивались с треском старых экранов, транслировавших бои. Я видел, как подросток с киберрукой продавал самодельные батареи, его пальцы дрожали от перегрузки, и старуху с имплантом в горле, шептавшую мантры, её голос был хриплым, как треск радио. Это был мир, где выживали только те, кто сливался с машиной, и я был одним из них. Я вспоминал Акико, её тонкие пальцы, касавшиеся моих проводов, её улыбку, когда она смотрела на меня, и боль сжимала грудь, смешиваясь с жаром камня, который, казалось, знал о ней больше, чем я.

К Жёлтому Тигру я шёл целенаправленно, ведомый не только слухами, но и необходимостью – Линь была той, кто могла разгадать тьму, что я нёс. Бар прятался в глубине трущоб, за углом, где вывеска с хищным оскалом тускло светилась янтарём, её края облупились, обнажая металл, покрытый коростой. Я толкнул дверь, её петли застонали, и шагнул в сумрак, окутавший всё, подобно дымке над заливом. Внутри было тесно и душно, свет тусклых ламп рисовал тени на стенах, увешанных старыми панелями, транслировавшими схватки бойцов – их удары гремели, сталь против стали, а рёв толпы пробивался сквозь треск. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом кислого пойла, палёной изоляции и сырости, витавшей над столами, где юнцы в бронежилетах глотали синтетический спирт, их смех резал слух, как скрежет лезвий. В углу шептались тени, их пальцы мелькали над светящимися платами, отблески делали их лица призрачными, а у стойки фигуры в потёртых куртках спорили над картами, их татуировки проступали под тканью, как угли под пеплом. Дождь стучал по крыше, его ритм проникал внутрь, смешиваясь с гулом панелей и голосами, и я шёл через этот шум, ощущая, как камень у груди нагревался, будто предчувствуя развилку судьбы.

Линь сидела в дальнем углу, за столиком, укрытым тенью от мигающей лампы, её фигура выделялась в этом месиве звуков и света. Невысокая, но её присутствие заполняло пространство: пальцы скользили по светящейся клавиатуре с грацией, напоминавшей танец ветра, а круглые очки с багровыми стёклами прятали взгляд, отражая блики, как озёра под луной. Её одеяние сочетало старое и новое – халат с вышитыми драконами, колыхавшийся при движении, и стальные браслеты, гудевшие от чипов, провод тянулся от виска к машине, словно живая нить. Я подошёл, шаги оставляли грязные следы на потёртом полу, и замер перед ней, ощущая, как её взгляд пробивал меня, несмотря на стёкла. Камень пульсировал у груди, его жар был почти невыносимым.

– Ты вовремя, – сказала она, не поднимая глаз от клавиатуры, голос был мягким, но острым, как лезвие, выскальзывающее из ножен. – Что на этот раз, Кайто?

Я кивнул, не скидывая капюшон, и сжал камень через ткань, чувствуя, как его тепло успокаивало нервы, но не гасило тревогу, грызущую меня изнутри.

– Мне нужна помощь, – ответил я, стараясь говорить ровно, хотя внутри всё бурлило. – Они-но-Ками не отпускает. Его слуги гонятся за мной, их маски мелькают в переулках, их крики зовут его имя. Ты знаешь больше, чем я. Говори.

Её улыбка стала шире, и она откинулась назад, халат зашуршал, подобно листве под порывом. Я заметил, как её пальцы дрогнули – она что-то скрывала, и мой киберглаз уловил это, сохранив в памяти её жесты.

– Слуги, значит? – произнесла она, голос стал тише, но твёрже, как сталь из подпольных кузниц. – Я предупреждала, что твой камень опасен. Покажи его. Докажи, что это не пустой шум.

Я медлил, мысли закружились: могу ли я ей верить до конца? Её сарказм был знаком, как и её манера уходить от прямых ответов, но выбора не было – фанатики были близко, их шаги звучали в ночи, и Они-но-Ками смотрел на меня из сети, его тень тянулась ко мне, как дым. Я достал камень из-под куртки и положил на стол, его тёмная гладь поймала свет лампы, а алые нити тлели слабо, как угасающий костёр. Её линзы мигнули, отражая его сияние, и я увидел, как её дыхание сбилось на миг – она знала его, чувствовала его силу, и теперь её интерес был острым, как лезвие.

– Он изменился, – начала она, пальцы замерли в волоске от камня, голос стал низким, почти шепотом. – Что ты видел?

– Его глаза в сети, – признался я, голос дрогнул, и я злился на себя за слабость. – Они-но-Ками. Он зовёт меня, Линь. Его голос гудит в цифровой тьме, а камень отзывается, будто часть его. Фанатики хотят забрать его, называют меня осквернителем. Скажи, что ты знаешь.

Она молчала, взгляд приковался к камню, и я чувствовал, как напряжение сгущалось между нами, подобно пару перед взрывом. Дождь стучал за стенами, его рокот смешивался с гулом панелей и голосами вокруг, но для меня существовали только она и камень, лежавший между нами, как вызов. Линь отодвинула клавиатуру, движения были плавными, почти ритуальными, и подняла взгляд, её линзы мигнули, пряча эмоции, но я ощущал её тревогу, витавшую в воздухе.

– Ты разбудил его, – сказала она наконец, голос был тихим, но твёрдым, как сталь. – Это сила, связывающая духов и машины, древняя, как свитки, что я читала в детстве. Но видеть его теперь, с этой пульсацией… Ты ввязался в игру, Кайто, и она больше, чем мы оба.

Я сжал кулаки, металл киберруки скрипнул, и спросил, стараясь держать голос ровно:

– Что тебе известно об Они-но-Ками? Ты упоминала "Тэнгу Индастриз". Говори.

Её улыбка пропала, сменившись тенью чего-то острого, почти одержимого, и она замолчала, её браслеты слабо загудели, вибрируя от близости камня. Линь поднялась, халат с вышитыми драконами прошелестел, как провода под током, и кивком позвала меня за собой. Я замер, ботинки оставляли грязные разводы на потёртом полу, но камень на столе тянул меня, как сигнал маяка в эфире помех. Мы прошли через узкий коридор за баром, где стены оплетали старые кабели и тусклые вывески, их свет дрожал в ритме далёкого гула турбин. Она толкнула дверь в конце, и я шагнул в её убежище – тесную каморку, заваленную техникой, что потрескивала и гудела, словно живая машина, дышавшая под слоем проводов.

Терминалы громоздились вдоль стен, их экраны мигали обрывками кода и графиков, а пол усеивали фигурки черепах и змей, расставленные с точностью схем, их пластиковые глаза тлели багряным светом от встроенных диодов. Воздух был густым, пропитанным запахом перегретых плат и тлеющих стержней, их дым поднимался к потолку спиралями, смешиваясь с паром от бурлящего термостата в углу. Линь указала на стул, сваренный из обрезков металла, он скрипнул подо мной, и я положил камень на стол перед ней, его чёрная поверхность поймала свет лампы, что мигала над нами от перебоев в цепи.

Она склонилась ближе, её линзы уловили отблеск камня, и голос упал до хриплого шёпота:

– Кодзиро Тэнгу… его сознание, похоже, не исчезло. Оно… поглощено. Они-но-Ками – так его кодируют в данных, что я выловила из зашифрованных потоков. Не знаю, откуда он взялся, но он – разум, что живёт в сети, и, судя по обрывкам, он вобрал Кодзиро в себя. Данные закрыты, я только начала их ломать, расшифровывать куски. "Тэнгу Индастриз" знают о нём – и они хотят его подчинить, загнать в свои рамки.

Я застыл, слова кружились в голове, как помехи в эфире, разум цеплялся за обрывки её речи. Поглощён? Разум в сети? Я вспоминал его голос, что гудел в цифровой пустоте, его тень, что тянулась ко мне через код. Мой киберглаз мигнул, фиксируя её слова в буфер, но холод пробирал глубже, чем сырость стен.

– Чего он хочет? – спросил я, голос дрогнул, и я сжал кулак, злясь на эту слабость.

– Перекроить мир, – отрезала она, взгляд стал твёрд, как сталь в кузнице. – В трущобах его зовут богом, сливающим реальность и сеть. Фанатики вливают в него свою веру, их данные – его топливо. Я не знаю, сам ли он это начал или кто-то стоит за ним, но твой камень – его звено, его отголосок.

Её слова ударили меня, как разряд в темноте, и я смотрел на камень, лежавший на столе, его поверхность слабо мерцала, точно терминал в режиме ожидания. Линь замолчала, её пальцы замерли над панелью рядом, и я заметил, как её лицо дрогнуло – смесь любопытства и тревоги, что я слишком хорошо знал.

– Я помогу тебе, – сказала она наконец, голос стал тише, но жёстче, её пальцы подцепили провод, подсоединяя камень к машине, что загудела, принимая сигнал. – Но мне нужно время. Я хочу понять его, раскопать правду. Это моя цена.

Её движения были точными, почти благоговейными, как у мастера, проводящего ритуал, и я видел, как её линзы мигали, изучая его импульсы. Экран ожил, отображая волны данных, струившиеся через камень, их линии были древними, словно письмена на ветхих свитках. Я кивнул, ощущая, как камень нагревался под её касанием, его жар был почти невыносимым, и я чувствовал, как он противился чужим рукам, даже оставаясь моим.

– Согласен, – сказал я, голос был твёрд, хоть внутри всё дрожало. – Но он мой. Доступ – да, владение – нет.

Линь кивнула, её улыбка вернулась, тонкая и холодная, как лёд.

– По рукам, охотник, – ответила она, пальцы снова заплясали по клавиатуре, провод гудел, соединяя камень с её машиной. – Завтра на рассвете. Здесь. Начнём разбираться с этим демоном вместе.

Она отвернулась к машине, линзы мигнули, и я понял – беседа окончена. Я спрятал камень под куртку, его тепло успокаивало, как шёпот ветра, но я знал – он не союзник, а часть меня, часть Они-но-Ками. Я шагнул к выходу, но Линь поднялась следом, её шаги были лёгкими, лишь слабый звон браслетов выдавал её. Она остановилась рядом, халат с вышитыми драконами колыхался под порывами, а очки отражали свет вывески Жёлтого Тигра, мерцавшей позади. Мы вышли под дождь, его капли хлестали по нам, и прошли несколько шагов, когда тени вокруг ожили – резкие, быстрые, как лезвия, выскальзывающие из ножен.

Я почувствовал их раньше, чем увидел: камень нагрелся у груди, его ритм ускорился, и я понял – это не случайность. Из мрака выступили фигуры, их лица прятались под масками с рогами, светившимися багрянцем от диодов. Их глаза – кибернетические, дешёвые, мигающие от сбоев – тлели фанатичным огнём, и я знал, кто они: служители Они-но-Ками, видевшие в нём божество. Их вожак шагнул вперёд, худой малый с когтями вместо пальцев, гудевшими от слабого тока. Его маска была потёртой, но глаза под ней горели ярче, чем у других, и я ощущал его ярость, его веру, острую, как клинок.

– Ты осквернитель, укравший святыню! – проревел он, голос прорезал шум дождя, хриплый, как рёв падающей машины. – Бог жаждет твоей крови!