Дамаск
Мударис^[1] Али Байлаканский

– На этом мы закончим урок. В следующий раз я расскажу вам об учении хариджитов. А сейчас все свободны.

Али убрал свои записи в кожаную сумку, с которой он ходил в медресе. Дождался, пока последний ученик покинет класс, и сам вышел. В коридоре, прислонившись к стене, стоял администратор и, видимо, ожидал его. Он был молод, но всем своим видом старался производить впечатление более взрослого человека. Ходил, сутулясь, не подстригал бороды и не выпускал четки из рук, что должно было, по его соображению, свидетельствовать о набожности. Он часто цитировал Коран, но всегда невпопад. Али несколько раз неосторожно поправил его, безо всякого умысла, но этому случились свидетели, и администратор с тех пор Али невзлюбил. Во всяком случае, всегда был с ним подчеркнуто вежлив и холоден. Администратор проявлял интерес к лекциям Али. Последний несколько раз заставал его у дверей своей аудитории.

– Мударисс Али, – сказал администратор, когда они встретились взглядами, – ректор ждет вас.

– Зачем? – спросил Али.

– Наверное, чтобы поговорить с вами, о чем – я не знаю.

Что-то в его голосе, а особенно последние слова сказали Али о том, что администратор лукавит.

– Ректор у себя? – спросил Али.

Хотя вопрос был лишним, но администратор, его звали Маир, качнул головой.

– Он во внутреннем дворе. Я вас провожу. Прошу вас.

Али шел за ним, пытаясь понять, что бы все это значило. Во всяком случае, человек, который его недолюбливает, не мог принести ему хорошую весть.

Ректор стоял во дворе, разглядывая стену в том месте, где медресе примыкало к мечети.

– Рамиз муэллим,^[2] – сказал Али, прижав ладонь к груди и, наклонив голову.

– Здравствуй Али, – отозвался ректор, не отрываясь от стены, – в этом месте все время протекает, – сказал он. – Сейчас начнутся дожди, и опять потечет. Надо вскрыть швы и опять все промазать.

– Вы хотите поручить это мне? – спросил Али.

Ректор недоуменно посмотрел на него и вдруг захохотал.

– Ты это нарочно, – отсмеявшись, и вытерев слезы, спросил ректор, – или серьезно?

– Я пошутил, – без улыбки сказал Али.

– Молодец. Люблю людей с чувством юмора. Однако я, в свою очередь, не могу тебя повеселить. Да. Дело в том, что некоторое время назад мне настойчиво рекомендовали тебя уволить. Я отказался, потому что ценю тебя как преподавателя и как человека, ты мне симпатичен.

– Благодарю вас, – сказал Али.

– Подожди благодарить, было бы лучше, если бы я тебя уволил, может, этим все и ограничилось. А теперь тебя вызывают на совет улемов, и это не очень хорошо. Выходит, что я сослужил тебе дурную службу.

– Медвежью услугу, – сказал Али.

– Что? Я не понял.

– У русских есть такое выражение – оказать медвежью услугу, – пояснил Али.

– Надо запомнить, только ты не очень-то. Я могу так о себе сказать, а ты – нет. Я старался помочь тебе. А уж что из этого вышло – это уже другой вопрос.

– Простите, это я к слову, ассоциация.

– У меня еще не было такого образованного преподавателя как ты. Мне это сразу понравилось в тебе. Как ты сказал? Медвежья услуга?

– Да, еще говорят – дорога в ад вымощена благими намерениями.

– Хорошо сказано, – заметил ректор. – Но к нашему случаю это ведь не относится. Это было бы чересчур. Верно?

– Да, конечно. К слову пришлось. Скажите, к чему мне надо быть готовым.

– К сожалению, я ни о чем не могу сказать с уверенностью, – произнес ректор.

Али невольно оглянулся и увидел администратора, который с отсутствующим видом стоял в крытой галерее.

– Ты мыслишь в правильном направлении, – вдруг обронил ректор.

Али удивленно взглянул на него, но тот уже был занят созерцанием стены.

– Благодарю вас, – сказал Али, – я могу идти.

– Иди, – бросил ректор.

Администратор с любопытством смотрел на приближающегося Али. Проходя мимо, Али бросил «Будьте здоровы». Однако Маир увязался за ним. Когда Али невольно оглянулся, тот сказал.

– Провожу вас, дверь закрою. Вы последний. Все уже отучились и разошлись.

Они шли длинным коридором, в конце которого, Али остановился, с досадой сказав вслух.

– Забыл спросить, во сколько надо там быть.

– Завтра в десять утра, – сказал администратор.

– Благодарю вас, – сказал Али и посмотрел в лицо своего спутника. Оно было непроницаемым, но не настолько, чтобы скрыть некое выражение злорадства.

В десять утра следующего дня Али стоял перед советом улемов. Дело происходило в одном из внутренних помещений большой соборной мечети Дамаска. Их было пять человек, они сидели на большом ковре, подоткнув под бока продолговатые подушки. Шейхи и муфтии, имеющие право выносить решение по толкованию шариата и норм жизни мусульманина. Али не предложили сесть, и он счел это дурным знаком. Хотя не мог понять, какое отношение его жизнь имеет к совету улемов. Святоши негромко переговаривались между собой, передавая, друг другу небольшой листок бумаги. Слов было не разобрать, но акустика в комнате была такова, что гул возникал и уносился вверх под сводчатый потолок с витражными окошками.

На него так долго не обращали внимания, что Али подумал, что вполне может повернуться, надеть обувь и уйти. Он вообще не понимал, почему должен стоять здесь, поскольку чувствовал себя совершенно свободным и независимым человеком. И находился здесь, только потому, что послушался ректора медресе. Он начинал раздражаться, часто переступал с ноги на ногу. И когда ему это все надоело, он опустился на ковер и уселся, скрестив ноги. Это его вызывающее, видимо, поведение послужило толчком к началу беседы. «Надо было раньше сесть», – подумал Али.

– Мударис Али, скажите, чему вы учите своих студентов? – прозвучал вопрос.

– Мусульманскому праву и юриспруденции, – ответил Али.

После этого последовала такая долгая пауза, что он, не выдержав, спросил:

– Это единственный вопрос, который мне собирались задать?

Выдержав строгие взгляды, он добавил:

– Могу ли я узнать, по какой причине меня пригласили сюда?

– Вам предъявлено обвинение в вольнодумстве, – сказал ему один из улемов, – и мы собрались здесь для того, чтобы рассмотреть это обвинение.

– Могу я узнать ваше имя? – спросил Али.

– Мое, – удивился тот, – зачем?

– Чтобы знать, как к вам обращаться.

– Шейх Рукн ад-Дин.

– Шейх Рукн ад-Дин, обвинение в вольнодумстве, видимо, изложено на это листочке бумаги? – спросил Али.

– Да.

– Могу я узнать, кто автор обвинения?

– Здесь нет подписи.

– Если там нет подписи – это анонимка. Стоит ли всерьез обвинять человека по анонимному доносу?

– Для этого мы и вызвали вас сюда. Мы зададим вам несколько вопросов, чтобы утвердить или опровергнуть это обвинение. Итак, верно ли, что вы, рассказывая о благословенном пророке Мухаммаде, да будет, доволен им Аллах, не прибегаете к известным и одобренным советом улемов хадисам, но говорите о нем как о человеке обыкновенном, подверженным человеческим страстям и слабостям.

– Но он был человек, – сказал Али, – пророк Мухаммад никогда не заявляет о своей божественной сущности.

– Это так, – согласился Рукн ад-Дин, – но здесь есть определенная тонкость. Вы обязаны воспитывать в своих учениках благоговение к пророку, да будет доволен им Аллах. А какое благоговение будет испытывать ученик, если вы ему рассказываете о его женах, детях, привычках. Ученик, слыша все это, будет думать, что пророк был таким же, как он сам.

– Я не подумал об этом. Я преследовал совсем другие цели.

– Какие цели вы преследовали, – настороженно спросил Рукн ад-Дин.

– Знание, эрудиция, осведомленность о жизни основателя ислама, а не мифы.

– Мифы создают ореол вокруг человека, а знакомство с личной жизнью – развенчивают его, – заявил улем.

– С этим положением я не буду спорить.

– То есть, вы признаете.

– Выходит, что так.

– Не говорите обиняками. Да или нет.

– Да.

Улемы переглянулись, затем последовал новый вопрос.

– Верно ли, что вы рассказываете о том, что пророк Мухаммад грабил караваны?

– Это не совсем так. В частности, рассказывал о нападении на торговый караван курайшитов, имевший место в декабре 623 года.

– Какое отношение будет у ваших студентов к пророку после подобных рассказов?

– Но это факты его биографии.

– Мударис Али, отношение к грабежам за прошедшие шестьсот лет сильно изменилось. Для песков Аравии – это было нормой, военной добычей – ганимат. Но для культурной сирийской среды – это имеет совсем другой смысл. И не все так умны, чтобы понимать это.

– Мне нечего возразить, – вздохнул Али.

– Значит, вы признаете?

– Да.

– Кстати, о том, что пророк умер, вы тоже рассказываете своим ученикам?

– Жизнеописание пророка включало в себя и жизнь, и смерть. Что-нибудь не так?

Улемы стали переглядываться.

– Не будете же вы утверждать, что он не умер? – спросил Али на всякий случай.

– Сейчас идут консультации по этому вопросу.

Али показалось, что он ослышался.

– Простите? – сказал он.

– Есть мнение, что он не умер, а вознесся на небо, – услышал он в ответ.

– Вы это серьезно? – удивился Али, он не верил своим ушам.

– А чем мы хуже христиан?

– Но ведь всем известно, что он умер. Пророк всегда говорил о том, что он человек, и он смертен. Он умер на руках своей жены Айши.

– Достаточно, – остановили его, – вы свободны. Мы известим вас о своем решении.

Али направился к выходу, но был остановлен вопросом:

– Какой предмет вы вели в медресе?

– Основы фикха, – ответил Али. – А почему вы употребили прошедшее время?

Улемы сурово глядели на него, и отвечать ему никто не собирался.

Когда Али вернулся в медресе, был полдень. Ученики сидели в классе смирно и заметно обрадовались его появлению. Али провел оставшиеся часы занятий, затем зашел к ректору.

– Какие новости? – спросил ректор.

– Главная новость в том, что пророк не умер, а вознесся на небо.

Поскольку ректор смотрел на него без улыбки, Али добавил:

– Оказывается, в жизнеописании пророка появились изменения. Я не знал этого.

Ректор вздохнул.

– Какой-то ретивый муфтий, недалекий, но ревнитель веры, вдруг заявил, о том, что пророк на самом деле не умер, а также как Иса Масих,^[3] вознесся на небо. Дело было на расширенном ежегодном собрании муфтиев. И, представь себе, что не нашлось никого, кто бы взял на себя смелость возразить ему и заявить, что это не так. Теперь по этому поводу идут консультации, решение не принимается потому, что это очевидная глупость, но никто не может и не хочет взять ответственность на себя, и сказать, что пророк умер. Вот так. Иди домой, решения еще нет.

– Простите, – сказал Али, – я не могу понять. Это все серьезно?

– Более чем.

– Но ведь, я веду не теологию, а светский предмет – мусульманское право.

– Медресе – не светское заведение, – возразил ректор, – надо было ограничиться правом.

– Я рассказывал это для общего развития. Чем это мне грозит? Неужели я от них завишу?

– Совет улемов очень влиятелен. Иди домой, поживем, увидим.

По дороге домой Али зашел на центральный рынок, купил всякой еды – тонких и длинных свежеиспеченных лепешек, зелени, овощей, всяких приправ и баранью корейку.

– Нарубить для кебаба? – спросил мясник.

– Наруби, – согласился Али.

Все это добро он сложил в плетеную ивовую корзину, повесил на руку. Перед тем, как уйти он заглянул в контору писцов и менял, это было постоянное рабочее место маклера, с помощью которого он сначала арендовал, а позже купил дом, с видом на гору. Юнуса на месте не оказалось, Али спросил о нем, но все, кого он спрашивал, пожимали плечами.

Дома он вымыл овощи, зелень, все это выложил на большое серебряное блюдо. На отдельное маленькое блюдо положил кусок белоснежного блестящего козьего сыра, вылив туда же всю закваску. Развел огонь в мангале и в ожидании углей долго сидел, глядя на пещеру, в которой Каин убил своего брата. Вечерело. На голубом небосводе стали появляться первые звездочки. Когда огонь прогорел, Али нанизал на шампур несколько кусков мяса и установил его над углями. Тут же от жара зашипел жир, капая и вспыхивая на пламенеющих углях.

– А компанию-то разделить не с кем, – произнес он вслух.

Али подумал о Егорке, который ушел в Египет вместе с хорезмийцами. Вспомнив о Егорке, он следом вспомнил о том десятке кувшинов с вином, которые закупил его друг. Часть они тогда же и выпили. Али с тех пор не пил, но трезвый образ жизни ни к чему хорошему не привел. В течение года ни капли вина, бесконечные мысли, не дающие покоя, плохой сон. Трезвому особенно тяжело мириться со вселенской несправедливостью, лицемерием и фарисейством вокруг. Час настал. Али принес из укромного места небольшой глиняный кувшин, сломал печать. До его обоняния донесся божественный запах вина многолетней выдержки. Али выплеснул воду из чаши, наполнил его вином и сделал глоток. Помедлил и сделал еще один. Через некоторое время допрос и претензии улемов казались ему несущественным недоразумением. Хрустящий свежеиспеченный хлеб вдруг напомнил ему судьбоносную встречу с Шамс ад-Дином на стенах Табриза. Сквозь толщу времени те тревожные дни сейчас виделись ему радостными и беззаботными. Они предшествовали знакомству с Йасмин. Дойдя в мыслях до умершей жены, Али повернул обратно.

– Куда бы уехать? – он сказал это вслух, и заданный вопрос повис в воздухе. Али наполнил чашу вином и совершенно серьезно ожидал ответа. Не обязательно слова, а какой-нибудь знак. В ворота постучали. Али отложил чашу и пошел открывать. В дверном проеме стоял маклер Юнус и радушно приветствовал его. После того, как он узнал, что Али преподает в медресе, он стал относиться к нему еще более почтительно.

– Алим^[4], – сказал он, – мне передали, что вы искали меня?

– Не то, что бы я вас искал, просто был на рынке, заглянул в вашу контору. Хотел спросить кое-что.

– Я весь во внимании, господин Али.

– Как быстро и за какую цену можно продать этот дом?

– Хотите уехать? – вопросом на вопрос ответил Юнус.

– Я еще не решил, но вероятность существует такая. Ты можешь не спешить с ответом.

– Вы здесь, сколько живете уже? Цены на недвижимость нестабильны. Все зависит от того, мир на дворе или война. В любом случае этот дом можно будет продать по той цене, что вы заплатили за него. Но, если продавать срочно, придется дать существенную скидку. Я не стараюсь занизить цену. Поверьте моему слову. Вы же знаете, как я вас уважаю.

– Я не сомневаюсь в твоей искренности. Однако, что же мы стоим в дверях? Проходи в дом.

Али провел маклера в беседку, предложил сесть.

– Сейчас я приготовлю тебе кебаб.

– Это большая честь для меня, – смущенно произнес Юнус.

– Выпьешь со мной?

– Вино! Что вы! – в ужасе воскликнул Юнус.

– Почему ты так испугался?

– Харам^[5]. Как можно?

– Кому ты это говоришь. Мне? Профессору богословия?

– А что? Можно? – осторожно спросил Юнус. – Вообще-то я после смерти надеюсь попасть в рай.

– Это тебе не помешает.

– Вы думаете?

– Чтобы ты знал. На небесах только и разговоров, что о вине и девках. Пророк тебе что обещал?

– Источники, бьющие вином и целомудренных дев.

– Ну, так я тебе, о чем говорю. Только имей в виду, что вина там маловато. Если здесь не добрал, там не восполнишь.

– В таком случае, – нерешительно сказал Юнус, – если вы разрешаете, я выпью.

Али налил ему вина, пожелал здоровья и выпил вместе с ним. Вскоре кебаб был готов. Али снял шампур и положил перед гостем.

– Изумительно, – сказал маклер, попробовав мясо, – неужели вы еще и готовить умеете? Это как-то несправедливо.

– Почему ты так решил?

– Нельзя, чтобы ученый человек еще и готовить умел. Что же тогда бедняге повару останется. Он умом не вышел, зато еду готовить мастак.

– Ученый человек должен уметь делать все. А уж на долю повара едоков хватит. Так что не жалей его.

– Да, нет, ничего, это я так к слову. Пошутил, можно сказать.

Маклер выпил, потом еще. Уходил, слегка покачиваясь, клянясь в дружбе, обещая продать дом за самую выгодную цену. Али закрыл за ним дверь и внезапно загрустил. В небесах буйствовали звезды. Он сидел во дворе под открытым небом, вороша угли в жаровне. Ему нестерпимо хотелось общения. Но Егорка где-то совершал набеги, руководя отрядом хорезмийцев. А Лада была еще дальше. В единственном полученном от нее письме она писала, что вполне счастлива своей жизнью. Али засыпал угли золой, чтобы обезопасить дом от случайной искры. Накинул плащ и вышел из дома. За три года, что он прожил в Дамаске, он хорошо изучил столицу Сирии. Так как все свободное время отдавал прогулкам. Как-то он забрел в район, называемый Кучук Кала, в малонаселенную престижную часть города, где дома не лепились друг к другу, а отстояли обнесенные высокими глухими заборами. Тогда он заметил красивый двухэтажный дом и остановился, чтобы полюбоваться его архитектурой. В этот момент к его ногам упало яблоко. Али поднял его и, разглядывая его спелые румяные щечки, гадал, предвестником чего явился этот плод – раздора или искушения. Это было первое, что пришло ему в голову. Он поднял голову и в окне дома увидел девичье лицо. Оно показалось ему красивым, но исчезло так быстро, что Али засомневался в реальности произошедшего. Но яблоко было вполне осязаемым. Али ушел, размышляя над инцидентом. Подойдя к воротам своего дома, он вдруг вспомнил, что в тюркском вербальном общении яблоко – алма, имеет устойчивую рифму – гял яныма – иди ко мне. То есть, это могло быть приглашением на свидание. Али, человек, не склонный к авантюрам, особливо любовным, загадал, что если яблоко на вкус окажется кислым, то он выбросит его и забудет об этом. Если же – сладким, то ответит на призывы сердца незнакомки. Яблоко оказалось кисло-сладким. Али колебался примерно неделю. После смерти Йасмин прошло около двух лет. Все это время он не знал женщин. Жизнь его текла спокойно, тихо и размеренно. Не считая периода иерусалимских приключений. Но Али был еще молод, тридцать с небольшим. Что это за возраст для мужчины. А он жил жизнью престарелого затворника. Им овладевала хандра. И он решился на эту авантюру. Спустя неделю он отправился к этому дому и занял выжидающую позицию невдалеке, но в пределах видимости, в зоне обзора, так что взгляд, брошенный из окна, мог заметить его. И пришел он за час до заката солнца, чтобы его можно было разглядеть. Как только сумерки опустились, он медленным шагом направился к дому. Когда он проходил мимо окна, к ногам упал скомканный клочок бумаги. Али вернулся домой и в свете свечи прочел следующее: «Сук^[6]