– Ребята, отгадайте, кто я? – заискивающим голосом Тыковка просит поддержать её игру.

– Баба Яга! – дружно, в один голос вопят ребята, отталкивают её в сторону и звонкими ручейками просачиваются в столовую. И мы, все, которым не суждено было покрасоваться в сказочных нарядах, чувствуем себя отомщенными.

Но некогда радоваться мелочам жизни, в ворвавшейся толпе мы ищем предмет наших страданий и активно вращаем головами во все стороны. А вот и он – Oh, you could find better things to do than to break my heart again! А что? В общем-то, неплох кавалер. Жаль, что он сам об этом не догадывается. Сейчас тебе всё откроется, счастливчик!

– Как ты думаешь, Эдита, может, пора? – спрашиваю.

– Вот сейчас в самый раз, – отвечает та, откидывая со лба слипшиеся от жары чёрные волосы, – пока он не подсел к друзьям, надо перехватывать.

Эдита делает условный знак Асе, Ася – впервые без наушников и даже матери не звонит, дело-то ответственное, – передаёт эстафету Алсу, Алсушка словно ненароком подталкивает Адель в спину. Ещё и ещё раз – сильнее. с укором смотрим на Адельку, у той, похоже, творческий шок.

– Девчонки, я боюсь, – выдавливает она, – вдруг не возьмёт и надо мной посмеётся.

– Не ссы! – шипим на неё угрожающе. – Складывай губки сердечком и вперёд к своему счастью!

Адель вздыхает и вялыми руками начинает доставать подарок. Но что это? Вероятно, валентинка намокла в жару от пота, и на наших глазах, как в замедленной съёмке, она разрывается пополам. Мы замираем в ужасе, и живописная картинка наша называется «Последний день Помпеи». Мы боимся пошевелиться и округлившимися глазами смотрим на Адельку. Её длинные, густо намазанные тушью ресницы хлопают, как у куклы, хлопают и хлопают, появляющиеся из-под них зрачки неподвижны, и нам становится страшно. «Сейчас она заплачет», – думаю я. Нет, она не заплакала – заревела в рёв, о май гя-ад, на глазах у принца своей мечты. Наверное, так выли сирены над блокадным Ленинградом. Тушь вмиг чёрными молниями пропахала-обезобразила бледное лицо Адель, и напомнила мне она чёрно-белого Элиса Купера, стоящего на сцене в мелькающих лучах юпитеров. Пока мы тормозили, сбежались девчонки из нашего отряда, и увели Адельку в палату, и принялись успокаивать кто как может.

Можно ли успокоить человека, когда у него трагедия? Когда некуда больше жить? Когда отчаяние охватывает, и держит мёртвой хваткой, не давая пошевелиться, и душит… Я теперь точно знаю, что можно. Мальчишки наши, которых мы и за людей-то раньше не считали, сделали это. А было так. Поначалу они, как любопытные твари, заглядывали в нашу палату, но мы их отгоняли. А потом у Адельки пошла кровь из носа. И мы запаниковали. Йоршик первым пробился в палату с мокрым платком, уложил Адель в постель носом кверху и давай оттирать кровь, прям медбрат, трогательно так.

– Кровь – это не страшно, – сказал он. – Не надо бояться.

– Лёра, – позвал он Валеру Васильева, длинноволосого прыщавого парня, – ну-ка, дай мне по носу.

А Лёра с виду – прирождённый дантист, попадёт по зубам – не соберёшь. Он даже не удивился неожиданной просьбе, по-китайски сузил глаза и резким выпадом – привычное дело – нанёс короткий удар. Кровь из разбитого носа потекла на пол. Девчонки отскочили в стороны и молча вытаращились на придурков – не каждый день творческий шок настигает дважды в течение часа. Лёра, довольный произведённым эффектом, попросил:

– Я тоже хочу кровь из носа.

Йоршик аккуратно исполнил просьбу новоявленного героя. Что тут началось!

– Я тоже хочу кровь! – длинноногий Гусь склоняется к щупленькому Гоше и с нескрываемым удовольствием принимает пару тумаков.

И пошла цепная реакция! Вскоре все мальчишки стояли перед Аделькиной кроватью, с гордостью демонстрируя расквашенные носы и размазывая кровь по щекам.

– Это вы для меня? Чтоб поддержать? – Адель уже не ревела, она успокоилась и погладила Йоршика по разбитому носу. – Не надо было, – улыбнулась она.

Её улыбка вывела нас из оцепенения, все радостно загалдели. Ася схватилась за телефон и стала названивать матери, а Гусь, довольный, помчался куда-то мимо меня, и я не удержалась от искушения: совершенно автоматически выставила ножку, надеясь, что он заметит и перескочит, но он не заметил и не перепрыгнул, а зацепился и «взлетел», смешно размахивая руками, как крыльями, а потом рухнул подстреленной птицей. Это был явный перебор с эмоциями – я убежала и спряталась. Так, на всякий случай. Мы подростки, мы сначала делаем, а потом думаем. И ещё у нас бывают прыщи.

* * *

Перед ужином пришёл Роман. Посмотрел на разбитые физиономии, неодобрительно покачал головой. Потом заговорщицки подмигнул и сказал: «Будем делать флешмоб – самый современный способ повеселиться самим и повеселить других». Мы окружили нашего любимца: «Это как?» Оказалось, всё просто: во время ужина он даст секретную команду, и мы, девчонки из пятого отряда, разбежимся с вытаращенными глазами по столовой с криками: «Хомячка не видали?» – будем наблюдать глупую реакцию на нашу выходку и, по всей видимости, веселиться.

Стали представлять, как это сделать лучше, и начали готовиться, чем совсем отвлекли Адель от грустных мыслей. Мне спутали волосы, навтыкали туда разный мусор, после чего я стала похожа на круглую идиотку. К слову, и другие выглядели так, словно они только что из психушки. В таком забавном виде мы и отправились в столовую.

Поужинали первыми второпях и стали ждать. Распределили, кто побежит к младшим отрядам, кто к старшим. Наконец настал час «Ч». Мне зачем-то сунули в руки книгу, которая называлась «Страх». Жду. И вот Рома поднимает поднос, неожиданно роняет его на пол и кричит кодовые слова: «Клетка открыта!» и в этот миг мы бросаемся в разные стороны с воплями: «Хомячка не видали?» Это я думаю, что все бросаются в разные стороны, на самом-то деле мои подруги струхнули и дружно побежали к малышне, одна я рванула к старшикам. Как идиотка! Некоторые из них включались сразу и подыгрывали, кто-то реально верил и не врубался в происходяее, а один парень на стул встал – от страха, как он сказал. Врал, наверное. Я от волнения плохо соображала, и чёрт меня дёрнул добежать до вожатского стола и спросить у мирно ужинавших взрослых: «Вы хомячка не видали?» Они дружно повернулись ко мне. Никто не веселился, и – о май гяд! – на меня с насмешкой смотрела Людмила:

– И вы участвуете в этой безвкусице, Юлия? Кто придумал эту дрянь? – глаза вожатой искрятся, как у кошки перед «Китикэтом».

Хлёсткие слова – будто пощёчина, и я краснею.

– Меня зовут Джулия! – отвечаю дерзко и, расстроенная, плетусь к своему столу.

На этом флешмоб, в общем-то, и закончился. Я пришла в себя, когда услышала смех подруг, обсуждавших веселье, восторгам не было конца. Рома беседовал за соседним столом с каким-то крупным мужиком в серых брюках и белой рубашке – начальником лагеря, кажется, – наши взгляды встретились, он улыбнулся и помахал мне рукой. У меня отлегло от сердца, это был хороший знак.

4

Ночью никак не спалось: духота царила в палате даже при открытых окнах. Ждали, пока мальчишки за стеной угомонятся. Наконец у них всё стихло. Похоже, заснули. Выждали ещё минут десять-пятнадцать.

– Что, пойдём? – спросила Адель.

– Пойдём! – откликнулись мы дружно.

Ася, правда, струхнула, и её решили оставить на шухере. Ну ладно, пошли. Потихонечку прокрались к мальчишкам в палату. Для начала обмазали их зубной пастой и думаем: «Это же слишком примитивно. Что бы такого ещё сделать?» Потом перепутали обувь у входа, связывая её вперемешку шнурками. с собой у нас были иголки и нитки, и всё, что из одежды находили в темноте, старательно сшивали вместе. Под конец натянули между кроватями верёвки. И вдруг в самый ответственный момент Гусь, рядом с которым я как раз суетилась, просыпается, приподнимается и садится на кровати. Сердца наши замерли. А он громко так: «Мы балдеем». И тут же плюх – и обратно спать. Обошлось! Но столько страху пережили!

Где-то в четыре утра или даже в пять последовал ответный визит. Видимо, кто-то из мальчишек проснулся, обнаружил диверсию. И хотя мы ожидали коварных действий «противника» и старались не спать, сон нас всё же сморил. И мы проснулись только оттого, что мальчишки топали как слоны. Но у них с фантазией было плоховато, поэтому они в основном намазали девчонок пастой, а кому-то ещё и одеяло испачкали. Мы с Аделькой довольные такие: «А нас не намазали!» А потом вдруг как стало стягивать кожу на лице! – мы поняли, что жестоко ошиблись, и пошли умываться. В пять утра. В это время старший вожатый Жора возвращался откуда-то, на нас посмотрел – хах! – и в восторге вытянул большой палец: «Во!» Гляжу на Адельку, а у неё сердечко на щеке нарисовано – оригинальная, прямо сказать, валентинка.

В результате ночных мероприятий все проспали и опоздали на зарядку, за что наши вожатые получили выговор. Бедный Рома, нам совсем не хотелось подводить его.

* * *

Людмила злилась, и её новая выходка оказалась, мягко сказать, подлой. Мелкие гадости, я думала, – удел стервозины вроде Тыковки, но никак не взрослого человека, а тем более вожатого. Но обо всём по порядку.

В очередной безумно жаркий день нам выпало играть в пионербол с командой соседнего лагеря, находившегося совсем неподалёку. Назывался он незамысловато и совершенно антонимично нашему – «Дубки».

Мы пошли туда пешком. Это километра четыре, наверное; в принципе – недалеко, если б не бурная бессонная ночь. Команда была большая, в неё ещё запасные входили, и группа поддержки, и вожатые, разумеется. Нас с Аделькой, единственных из пятого отряда, включили в сборную, все остальные девочки были старше – из второго. Они сразу же стали относиться к нам надменно-презрительно и попросту делали вид, что не замечают нас. Меня это бесило, но Адельке было наплевать, она играла неплохо и всеми силами старалась попасть в команду. К сожалению, я поздно поняла почему, иначе бы не согласилась на безумную авантюру. А ларчик открывался просто: её Артур, видите ли, репетировал с группой поддержки. Так она, дурочка, решила выпендриться перед ним!

В «Дубках» нас встретили приветливо, показали лагерь, от души напоили-накормили. А чуть позже произошёл этот самый злополучный «дружеский матч», после которого старшики, эти двуногие ничтожества, прозвали нас неудачниками и заклевали совсем. Хотя, если честно, то они и сами не в меньшей степени были виноваты в провале игры. С самой первой партии старшие девочки повели себя так, будто нас и не существует на поле. Понятно, что в такой ситуации Адель было трудно отличиться. И, несмотря на то, что ей удалось заработать несколько очков, это её не устраивало: кумир стоил эффектного зрелища. «Дубы – на гробы!» – старалась наша группа поддержки. «А берёзы – на кресты», – парировали дубковцы-дубкари-дубкачане, и первую партию мы сдали поразительно быстро. Во второй, помню, носилась как сумасшедшая за мячом, словно в собачки играла. И вот вижу, как умопомрачительный кручёный мяч мчится на меня через сетку, и я ловлю его. «Сюда мяч!» – орёт белобрысая Маринка из второго отряда, но я отпрыгиваю в сторону и ловко мимо этой стервы делаю передачу моей подруге – пусть наконец блеснёт. Мяч летит к ней, но Адельке не до игры, её взор где-то там, за площадкой, у зрителей, где любимый Артур. Мяч бьёт её по лицу, и зрители стонут. «Эх ты!» – это голос Артура. Я смотрю на побледневшую Адель, её надо менять, она больше не соображает, упрёк любимого человека сковал её движения, глаза пусты и бессмысленны. «Замените её!» – ору я гневно, и все смеются. Непонимающе смотрю на судей, мне показывают счёт. Всё! Игра сделана. Я – лузер… Мои слёзы капают, как с неба дождь.

Обратно шли через Дёму – речку не очень широкую, но глубокую. В жару оказаться рядом с рекой наслаждение: воздух пропитан свежестью, и дышится легко, о проигрыше стараемся не думать. «Залезть бы сейчас в реку», – думаю, когда достигаем пляжа. И вдруг ребята весело бросаются в воду – смех и брызги, – Людмила совсем не препятствует «безобразию». Оказывается, она всех предупредила о том, что мы пойдём на Дёму купаться, а нам с Аделькой ничего не сказала, и у нас купальников-то нет с собой. «Почему?» – негодую я. А она: «Я всем говорила, надо было слушать». Нам очень обидно. Людмила, наверное, злорадствовала. И мы как оплёванные отправились в лагерь самостоятельно. Хотя что это я вру? Очень быстро нас догнал Рома. Не стал из-за нас купаться, догадалась я. Долго шли молча берегом реки. «Смотрите!» – остановился Роман, и мы увидели маленькое чудо: дикая уточка вывела на прогулку утенят, и они плыли плавно, размеренно и почти бесшумно, и только один непослушный утёнок в конце процессии восторженно бил по воде крылышками. Мы с Аделькой посмотрели друг на друга и рассмеялись, но не оттого, что утёнок был такой смешной, нет, – Рома, с открытым ртом уставившийся на выводок птенцов, был необыкновенно забавен. И правда, Рома, куда деваются утки, когда вода замерзает?

* * *

Вечером, после ужина, позвонила Лизка из Египта. Я ей обрадовалась очень, бросилась рассказывать, что у нас здесь творится, но она не слушала, а щебетала своё: в Египте ей скучно с родителями, Египет – отстой, антицивилизация, цивилизованная страна – Америка, а Россия где-то между Египтом и Америкой, лучше бы она сейчас была со мной в лагере. Да, вместе мы бы проучили Людмилу, нам не впервой. «Но зато сколько здесь чёрных и смуглых, – трещала Лизка, и я разулыбалась: она помнит о моих предпочтениях. – Я записала несколько контактов, мы потом по скайпу с ними свяжемся, тебе понравятся. Особенно этот мулат с Ямайки!» Проговорили долго, пока её мобильник не вырубился.

Ночью опять не спалось. Аська втихаря разговаривала по телефону. А мы стали рассказывать страшилки. Я же будущий журналист и сочиняю их с ходу. Про чёрную руку из тумбочки, человеческие ногти в пирожках столовских и прочую ерунду. Особенно удавались истории про инопланетянина – начальника лагеря, в котором каждую ночь пропадал ребёнок в течение смены, по одному из каждого отряда, а в двадцать первый день…

– Нет, не нужно про инопланетян, – просит Адель, – расскажи лучше про рыжую.

Рыжая, или огненная, Оксана, – любимая тема лагерных посиделок. История примитивная, но почему-то никто не остаётся к ней равнодушным: и в младших, и в старших отрядах нет-нет, да и находятся счастливчики, которые слышали этот рассказ от самих участников событий. В общем, несколько лет назад в отряде из мелких отдыхала рыжая девочка-изгой, Оксаной звали. Все над ней издевались, поэтому она любила уединение и обычно подолгу каталась в одиночестве на качелях. Почему-то так получилось, что соседей по палате стали раздражать её рыжие волосы, и однажды, когда она спала, жестокие соседки по комнате выстригли её огненные пряди, напрочь изуродовав причёску. Оксана прорыдала всё утро, а потом повязала оранжевый галстук на голове как бандану, тихо вышла из комнаты и больше уже не возвращалась. Когда её хватились, стали искать и нашли мёртвой возле сломанных старых качелей: девочка сорвалась с них и свернула себе шею. А в следующую смену вдруг стала являться в отдалённых, глухих уголках лагеря девочка с огненно-рыжей банданой на голове. Те, кто её видел, рассказывали, что шла она им навстречу как слепая, вытянув руки, а чуть в отдалении, за её спиной, вырисовывались очертания сломанных качелей. Вот и вся байка, хотя надо добавить, что у тех, кто встречал огненную Оксану, впоследствии выпадали волосы. От страха, возможно, но вероятнее всего – такова была месть рыжей девочки. Честно говоря, я не запоминаю все эти дурацкие истории. Зачем? Когда просят повторить и напоминают сюжет, я искренне удивляюсь. Неужели это я рассказывала? Никогда такого не слышала! Нарассказывались, в общем, страшилок про руки-ноги эти чёрные, и тут в туалет всем срочно понадобилось. Кто-то шёпотом: «Я боюсь». Ей: «Да ладно, пойдёмте все вместе». Пошли гуськом по дорожке среди деревьев, фонари не горят, подходим к туалету, и в самый ответственный момент кто-то паническим голосом произносит: «Оксана!» или «Рыжая!» – и все с воплями оглушительными назад. И так несколько раз. А в туалет-то хочется. Тогда мы с Аделькой завернули под окна к Людмиле, а у той свет горит, и слышим голос её в раскрытое окно – говорит с кем-то, говорит об Асе: «Бедная девочка, отец всё время на севере, растёт одна с бабушкой». Мы так и замерли. «А мать?» – спрашивает невидимый собеседник. – «Матери нет, бросила её сразу же после рождения». Дыханье перехватило – смотрим с Аделькой друг на друга ошарашенно. А с кем же тогда разговаривает Ася каждые полтора часа? Нам становится страшно. А ведь мы ни разу не слышали, как звонят Асе, зато она трещит в телефон безостановочно. Не иначе как шиз?

– Представляешь, она звонит целыми днями несуществующей матери? – Адель глубоко задумалась. – А ты давно звонила маме?

– Давно.

Вернулись в палату, достали из тумбочек телефоны и пошли на веранду звонить.

– Что случилось, ребёнок? – голос мамы спросонья встревоженный.

– Извини, что поздно, захотелось сильно услышать твой голос. Я люблю тебя, мама.

– Милый ребёнок, и я тебя люблю сильно!

– Мам, когда приедешь, привези с собой фото – то, где вы с папой. Хочу, чтобы вы были всегда со мной.

Когда мы вернулись, Аська ещё не спала: «Девчонки, в воскресенье моя мама приедет». Мы хранили трагическое молчание и только кивали понимающе. It gets harder every day, I don’t know what to do.

* * *

А рано утром нас подняли по тревоге. Есть такая игра у вожатых – «Зарянка». В ней вожатые между собой соревнуются и всё куда-то бегут, выполняя задания из разорванных впопыхах пакетов, ориентируясь по компасу, а мы называемся поисковиками и таскаемся за вожатыми как бесплатные приложения, как тупые сонные муравьи за мамой-муравьихой. Победителям достаётся дополнительная порция столовского компота и какие-нибудь фрукты в придачу, но, честно говоря, нам глубоко фиолетово, придём мы первыми или нет. Невыносимо хочется спать.

Если б нас будила Людмила, никто б и не встал, наверное, не собрался бы так быстро и не рванул в бессмысленном порыве в лагерную рощу, не почистив зубы, не накрасив ногтей и даже не причесавшись. Но Рома для нас – авторитет, нельзя подводить его.

– Куда мы бежим? – спрашиваю Романа, колдующего над картой.

– Какая тебе разница?! – ворчит он. – Я и сам толком не знаю. Главное – собрать все спрятанные флажки на отмеченных точках и прибыть с отрядом в резиденцию Жоры – извините, в штаб лагеря – желательно первыми.

Следуем за вожатым, собираем флажки и через некоторое время достигаем небольшой округлой поляны, поросшей высокой травой, посреди неё находится виселица – так мне кажется спросонок, – но на самом деле нехитрое сооружение – это всего лишь старые сломанные качели.

– Где мы? – спрашивает Адель.

– На бывшей спортплощадке, – отвечает вожатый. – Здесь когда-то девочка убилась – с качелей упала, свернула себе шею, поэтому место забросили.

И тут чёрт меня дёрнул спросить:

– Оксана?

– Рыжая? – побледнела Адель.

Роман не успел ответить. Раздался визг, всполошивший безмятежность раннего утра, поднявший ворон с окрестных деревьев и загнавший кротов поглубже в землю, – девчонки моментально проснулись и дёрнули наутёк, причём настолько быстро, что никто, казалось, даже не осмыслил ситуацию.

– Вы куда? – удивился Йоршик и помчался за ними, мальчишки рванули за предводителем.

На поляне остались лишь мы с Романом, и я растеряна. Могла ли я мечтать о таком? Сейчас Рома подойдёт ко мне и возьмёт меня за руку: «Я ваших рук рукой коснулся грубой, чтоб смыть кощунство, я даю обет: как два смиренных пилигрима, губы сотрут лобзаньем святотатства след». – «Любезный пилигрим, ты строг чрезмерно к своей руке – лишь благочестье в ней. Есть руки у святых: их может, верно, коснуться пилигрим рукой своей». – «Даны ль уста святым и пилигримам?» – «Да, – для молитвы, добрый пилигрим». – «Святая! Так позволь устам моим прильнуть к твоим – не будь неумолима».

Но, увы, действие стало развиваться по другому сценарию. Рома выглядел слегка обескураженным, но, тем не менее, не стал выяснять, причины столь неожиданного поведения своего отряда, лишь почесал в затылке и сказал: