– Ну всё, конец игре, я так и думал, накрылось наше первое место медным тазом. Людмила меня убьёт…

– А почему Людмила не на «Зарянке»? – спрашиваю вожатого.

– Она отдыхает, – отвечает он. – Мне хотелось, чтоб она выспалась.

– А ты не хотел, чтобы я тоже выспалась?

Вожатый молчит и, судя по всему, не собирается отвечать. Нет тебе оправдания, Роман!

– А ты почему не убежала?

– Мне не страшно с тобой.

Роман не реагирует на мою реплику, он откровенно расстроен.

– Я пообещал, что обязательно победим в сегодняшней игре.

– А мы разве не победили?

– Почти, – печалится Рома, – мы первыми нашли последнюю, общую для всех точку, оставалось только добежать до вожатской старшего пионервожатого и доложить о завершении миссии.

– Так чего мы ждём?

– А как я появлюсь без отряда?

В это время со всех сторон раздаются голоса наших соперников, стекающихся к поляне, и у меня в голове моментально рождается блестящий стратегический ход.

– Беги, собирай отряд, – говорю скороговоркой, – я задержу их.

– Как задержишь?

– Не твоё дело, – отвечаю резко. – Людмила будет довольна.

Роман понимающе смотрит в глаза, согласно кивает и стремительно исчезает за ближайшими деревьями: нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте…

Голоса раздаются совсем близко, поисковики из других отрядов подбираются к качелям, и тогда я снимаю оранжевый галстук, завязываю его банданой на голове и неожиданно появляюсь из высоких зарослей перед соперниками. Голова моя закинута назад, руки вытянуты навстречу к спешащим отрядам, а за моей спиной – сломанные качели. Меня заметили, и голоса на миг стихли, слышно было даже, как колотится сердце. «Почему они не бегут? Сработает или нет? – билась в голове тревожная мысль. Сработало: вдруг раздался резкий, душераздирающий визг, и вмиг наступило безраздельное царство паники и страха. С криками «Рыжая!» народ разбегался, безответственно проигрывая компот и фрукты.

И тогда мне взгрустнулось: известно, что любая победа неизбежно ведёт к невосполнимым потерям. А rose will bloom, It then will fade: so does a youth, so does the fairest maid.

5

Девки со второго отряда достали. Прохода не дают. Им лишь бы обсмеять людей, а сами-то ничуть не лучше. Вот и сегодня утром Маринка пытается позорить нас с Адель. Опять при Артуре – между нами, тупом баране, который так и не откликается на крик израненной души, – Адель скукожилась и всё стерпела, типа справедливо. Но я решила позлить мерзавок.

– Хотите тюльпанчик? – спрашиваю невинным голосочком.

Они не были готовы к нестандартному мышлению. «Компьютеры» старого поколения сразу же и глюкнули, что-то не срослось в их программах. Ушли в непонятках. А всё же просто, если смотреть приличные фильмы. «Девять дюймов», к примеру. «Хотите тюльпанчик?» – означает «вам конец, готовьтесь к смерти, несчастные».

– Давай наплюём в их еду, когда будем дежурить в столовой, – шепнула Адель, терпеливо снеся обиду.

– Нет, – отрезала я твёрдо и продолжила довольно патетично: – Ты сейчас девушка в любви и не имеешь права опускаться до подлостей, иначе ожесточится сердце твоё. Но знай, что месть наша будет ужасной!

– Господи, помоги нам! – закончила Адель, возвела к небу ясные очи и развеселилась.

Я нахмурила брови: не больно-то люблю такие шутки. Но тут взошло солнце, и я сказала: «Всё в порядке!»

* * *

– Хватит уже играть во влюблённых, – неожиданно заявила Адель, – пора всех поженить.

Мы побросали свои занятия и столпились вокруг подруги.

– А как это – поженить?

– Сегодня, как вы знаете, в лагере ярмарка, и мы сыграем в дворец бракосочетаний, – и Адель разъяснила план действий.

Суть любой ярмарки заключается в том, что на ней можно заработать и, соответственно, потратить валюту. В качестве таковой в лагере выступали бумажные звёздочки. Каждый отряд готовил конкурсы, на которых можно было реально заработать «деньги», чтобы потом на них от души повеселиться: попрыгать на батуте, побить подушкой старшего вожатого, устроить на несколько часов «побег» из лагеря вместе с вожатым, покататься на такси, то бишь на машине начальника лагеря, купить сладости, мороженое и напитки – фантазии устроителей не было предела.

Адель предложила выдавать по звёздочке каждому, кто пожелает зарегистрировать свой брак на время лагерной смены. Идея была поддержана. Мы арендовали отдельную палатку, прикрепили на ней вывеску «Загс» и стали ждать клиентов. Поначалу никто не решался на откровенно безбашенный поступок, но как только народ расчухал, что можно на халяву, не выполняя никаких заданий, получить заветную звёздочку, повалил валом.

Адель женила всех желающих. Для того у неё имелись бланки устаревших грамот, которые в большом количестве раздобыл Рома. Аделька деловито вписывала в них имена и прозвища брачующихся, а потом торжественно объявляла их мужем и женой. Я честно помогала своей подруге, но потом устала. Отбою от женихов и невест не было, отмечались даже случаи многожёнства, и пресечь их не было никакой возможности.

Наконец Адель выдохлась.

– Ну всё, кажется, всех переженила, – сказала она, – лишь сама осталась старой девой, – и расхохоталась.

– Э-э, – возмутилась я, – кажись, ещё кто-то не замужем…

– А тебя мы выдадим за Рому, – обрадовалась Адель. – Роман Анатольевич, зайдите в палатку!

Я испуганно одёрнула подругу и прикрыла ей рот рукой.

Рома, проходивший мимо, оглянулся на нас и, разумеется, догадавшись, в чём дело, шутливо погрозил пальцем. «Мне надо удалиться, чтобы жить, или остаться и проститься с жизнью», – подумала я за него.

Разделавшись с загсом, мы поспешили тоже заработать звёздочки. Сначала приняли участие в конкурсе стихов. Нужно было придумать стихи о худруке – молодом долговязом парне, который только-только устроился на работу. Это был для нас лёгкий конкурс, мы вовсю дурачились, а рифмы, казалось, лезли сами на язык: худрук – длиннорук, близорук, тук-тук; худрук – бамбук, урюк, сундук; худрук – это друг, как физрук, военрук; худрук – паук, бурундук, индюк; худрук – без подруг, недосуг, злой супруг… В конце концов мы дорифмовались до того, что нас прогнали, не дав ни одной звёздочки. А худрук на следующий после конкурса день уволился – не перенёс такой популярности.

Мне удалось взять реванш на армрестлинге. Здесь мне не было равных. Наш физрук Анатолий Павлович силён в этом виде спорта и научил меня многим хитростям настолько, что я умудрялась завоёвывать победные места для школы, пока однажды не вывихнула руку. Вывих прошёл, но мама устроила скандал и категорически запретила выступать на соревнованиях. Но здесь-то всё просто: ни мамы, ни сколько-нибудь подготовленных соперников, многие и руку не умеют правильно ставить. Поэтому стремлюсь победить в самом начале поединка, пользуюсь самым простым приёмом: после старта слегка притягиваю руку противника к себе, чем усиливаю свой рычаг давления, одновременно слежу, чтобы моё запястье оказалось выше запястья соперника, после чего его захват соскальзывает, и дальше ничего не мешает успешному завершению поединка. Адель мне радостно ассистировала, и мы заработали кучу звёздочек.

Потом мы отправились на конкурс караоке, вёл его Йоршик, он же отвечал за технику. Участники конкурса фальшивили ужасно, что меня необыкновенно веселило: в музыкалку я хожу с семи лет и в хоре пою довольно сносно, поэтому заработать здесь звёздочки для меня не составляло труда. С первого же раза я спела на семидесятипроцентное совпадение, опередив остальных игроков, и с гордостью ждала похвалы от подруги. Но Адель и сама захотела спеть. Я хорошо представляла, как она поёт, и в ужасе зажмурилась, хотя, честно говоря, надо было заткнуть уши, потому что пела она каким-то диким фальцетом, временами переходящим в бас-баритон, при этом ни разу не попала в ноты. Какого же было моё удивление, когда на табло появилась информация – совпадение девяносто процентов. Тогда она спела ещё – так же дико, но уже на сто процентов, а потом ещё и ещё… Мы получили кучу звёздочек, и Йоршик аплодировал Адельке стоя.

– Как ты это делаешь? – я была в полном недоумении.

И тогда Адель раскрыла секрет: в караоке вовсе не обязательно попадать в ноты, не важно, есть у тебя абсолютный слух или нет, важнее – чувствовать ритм и чётко попадать в слова, меняющие цвет на экране.

– Лишь бы язык не заплетался, – добавила она и залилась заразительным смехом.

Я была довольна и радовалась тому, что моя подруга совсем не комплексует.

После караоке мы поспешили потратить нашу валюту. Адель накупила всяких сладостей, а я отдала все деньги за возможность посидеть в Интернете. Зашла на страничку «В контакте» и написала письмо Лизке. Короткое: «Знаешь, я только сейчас поняла, что в жизни можно чего-то не знать, чего-то не уметь – просто не обладать необходимыми способностями, но, для того чтобы быть счастливой, важно не выпадать из её сумасшедшего ритма и постараться спеть с нею на сто процентов…»

* * *

Середина лета, экватор. Про день Нептуна я была наслышана от подружек, которые в лагере не в первый раз, и всё мечтала поучаствовать в нём. Но ответственными назначили наших врагов – второй отряд. Что и говорить, мы им чертовски завидовали. Только представьте: каждый день в тихий час, когда мы вынуждены были притворяться спящими, они отправлялись на Дёму и типа репетировали – девчонки должны были изображать русалок, – а на самом деле загорали на речке и отрывались по полной. Маринка хвасталась, что им разрешают купаться, и нам оставалось мириться с нашим униженным положением.

И вот настал долгожданный день, когда должно было наконец свершиться великое водное представление; чуть ли не после завтрака «актёры» убежали на генеральную репетицию к реке, а сам праздник должен был состояться сразу же после тихого часа. Счастливые русалки уже с утра ходили с глубоко подведёнными глазами – наверное, не одна коробка вожатских теней пошла на их, так сказать, макияж, – в зелёных волосах-париках из марли, крашенной в зелёные тона. И вот они, значит, умчались. Нам ничего не оставалось делать, как дожидаться окончания тихого часа. Но к назначенному времени небо, бывшее до того безоблачным и высоким, вдруг нависло над лагерем низким тяжёлым потолком иссиня-чёрных туч и через мгновение обрушилось грозовым ливнем на дороги и тропки, на леса, лужайки и речку, на жилые корпуса и хозяйственные постройки. Потоки воды, сопровождаемые вспышками молний и грохотом грома, заливали покрытую тьмой округу. В это время мы были на полднике в столовой, откуда местность от Дёмы до лагеря хорошо просматривается, и стали свидетелями необыкновенного спектакля: со стороны реки по грязной дороге бежали силуэты всякой нечисти – русалки, водяные, омутники – причём с них, когда они добежали до столовой, текло по волосам и лицам нечто зелёное и синее, всё это размазывалось… Они стояли в столовой босиком, с ног и до головы в грязи, мокрые и несчастные. Не надо никого осуждать: не смеяться было невозможно. Рома веселился с нами, хоть и сдержанно, Жора же откровенно валялся от хохота и бился в конвульсиях, словно его казнили на электрическом стуле. Людмила, естественно, нас не одобрила. Опозоренных русалок отправили в душ отмываться, а хохоту хватило до конца смены. Нечего и говорить, что праздник не состоялся, зато мы были отомщены и утешились незабываемым зрелищем.

* * *

После отбоя к нам в палату явился старший вожатый Жора. Оглядел всех озорным глазом и ткнул во всех поочерёдно пальцем:

– Ты, ты, ты, ты и ты – вы будете диверсантами. – и больше ничего не сказал.

Мы поломали головы – что бы это значило? – и уснули, а утром вроде ничего не происходило такого, из ряда вон выходящего, все пошли на завтрак, весь лагерь, как обычно. И только в столовой узнали, что сегодня «Зарница».

По рассказам, раньше в лагере «Зарница» проводилась обычно для галочки. Но в этот раз, похоже, всё было по-другому. Отряды ещё завтракали, когда к нам с заговорщицким видом подошёл Жора и, подмигнув, громким шёпотом приказал: «Диверсанты, выходите!» Мы вышли. А столовая, она рядом с воротами. У ворот стоял грузовик с толстым брезентовым тентом. «Диверсанты, залезайте!» – скомандовал Жора. И в тот момент, когда кто-то успел залезть в кузов, а кто-то ещё лез по лесенке, машина почему-то тронулась с места, оставшихся двух-трёх человек буквально закинули внутрь. Всего нас было человек пятнадцать-двадцать диверсантов, включая Жору. В машине сидела врачиха с чемоданчиком и ещё несколько взрослых из администрации лагеря. Не успел наш грузовик вырулить за ворота, как раздались громогласные вопли: «Лагерь, вставай, в ружьё, диверсанты смылись!»

Нас повезли к озеру с загадочным именем – Акманай. Туман ещё стоял над землёй, и место там влажное, росистое было. Ладно ещё мы в куртках – на них тут же какие-то погоны нашили, а потом всех собрали в кружок и объявили: «Вот вам флаг, вы его должны хорошо спрятать». И сами мы должны были спрятаться. А в этот момент было видно, как в лучах только-только поднимающегося солнца вереницей продвигается в нашем направлении весь лагерь. Мы маялись минут сорок, не зная, чем заняться, даже присесть некуда – до того сыро, но скоро туман начал потихоньку подниматься выше, рассеиваться, и взошло ярко-красное солнце.

Мы с нетерпением ждали, когда же эти дойдут до нас. И когда первые преследователи подошли достаточно близко, последовала команда: «Диверсанты, прячьтесь!» Мы с Адель спрятались в ложбине, поросшей кустарником, куда с трудом, кряхтя, спустились, не больно-то и хотелось хорониться в мокрой траве. Залегли в каком-то болоте. Остальные тоже разбежались, кто за дерево, кто куда. И в это время нас накрыла волна лагерников. Они неслись с воплями, причём несколько человек промчались чуть ли не по нашим головам, перепрыгивая через нас. Мы слышали там и сям голоса, что этого поймали, того поймали. Нам уже и сидеть-то надоело – думали, скорей бы всё закончилось. Но, к нашему удивлению, несмотря на то, что безумное стадо через нас промчалось, нас не обнаружили. Неожиданно возник Артур, поглядел направо и налево, Адельку в упор не видит. «Аделька, тебе пора сдаваться, – пошутила я, – вряд ли он способен самостоятельно найти своё счастье». Прошёл совсем рядом Роман, скорее всего, заметил нас, но он свой и поэтому не выдал. Людмилины туфли-тапочки появились неожиданно прям перед моим лицом, я уже хотела подняться, однако вожатая сделала вид, что смотрит в другую сторону, – понятно, ей приятно, что мы валяемся в мерзкой грязи, хочет продлить удовольствие. Так мы пролежали больше двадцати минут, пока из мегафона не раздался трескучий голос Людмилы: «Диверсанты, выходите!» Мы вышли – нас оказалось человек семь не пойманных, – вышли, как законопослушные граждане, и тут Людмила объявляет ехидно: «Вы арестованы!» Что за фигня? Не может она без подлостей. «Вы нарушаете конвенцию», – возмутился было Жора, но неожиданно заткнулся, увидев выставленный средний палец Людмилы. И как ей не стыдно, она же вожатая! Мы были условно связаны и условно отконвоированы. Флаг так и остался не найденным – никто из диверсантов так и не вспомнил, где его спрятали.

К этому времени гвардия безумно проголодалась, поэтому все были рады полевой кухне и… о нас моментально забыли. Забыли обо всём. Но «диверсантов» не обделили: принесли чай и кусочки сыра – кстати, нет ничего вкуснее лагерного чая, который готовится в полевых условиях; возле будки начальника лагеря, рядом с выходом, росли кусты малины и смородины, и вожатые никогда не забывали брать с собой веточки для заварки; когда в котле на костре всё это закипало, получался чай, изумительный по аромату.

Все лопали так, что за ушами трещало. Не успели мы дожевать последний кусок, как к нам опять подкрался Жора и шипящим змеиным шёпотом сказал: «Диверсанты, вам устраивается побег». Нас опять забросили в машину. При этом оказалось, что лагерная элита, которой не хотелось переться обратно пешком, заняла большую часть кузова, так что нам, диверсантам, скамеек не хватило и пришлось сидеть буквально друг на дружке. И тут вожатые стали вопить: «Диверсанты удрали, диверсанты удрали!» Но публика на это чихает и продолжает обедать, всем по барабану и никто за машиной не бежит.

Мы едем, едем и вдруг чувствуем, что начинаем задыхаться, – представьте, солнце печёт адски, брезент у машины раскалился, а народу внутри как сельдей в бочке. Сначала крепились, потом кому-то стало плохо, медичка достала чемоданчик с лекарствами, стала искать нашатырный спирт, а потом как закричит: «Режьте брезент!» Пока была суматоха, я смотрю, у неё в чемодане пузырьки с зелёнкой болтаются, – а зелёнка в лагере вещь полезная, – я незаметно прибрала их себе в карман, авось пригодятся.

Нас довезли до боковых ворот. Мы были счастливы, что наконец-то выгрузились, и ничего больше не хотели, никакой «Зарницы». Но нам говорят: счас массы пойдут на штурм, а вы должны защищать ворота. Ну ладно, остались у ворот – ворота двустворчатые, в которые машины проезжают в столовую. И вот с воплями припёрся лагерь, причём ор слышался далеко, за километр. Без ропота и сомненья мы заняли оборону. И когда уже поклялись друг другу биться до последнего – победа или смерть, – толпа равнодушно прошла мимо нас, никто на штурм не пошёл. Зачем, если есть другие ворота? На этом «Зарница» и закончилась. Нам потом завидовали все: мол, вы катались целый день, а мы мотались туда-обратно. Честное слово, сидеть как мокрые курицы в грязном овраге, а потом задыхаться в душегубке грузовика было ничуть не лучше.

* * *

Людмила объявила, что первым делом идём в душ, и отправила нас в палату за банными принадлежностями. Мы уже почти собрались, когда в комнату залетела деловая Тыковка.

– Ася, ты завтра дежурная! – сказала громко, чтобы и мы услышали.

– Я не могу, – встрепенулась та, губы у неё задрожали от волнения. – Завтра ж родительский день, ко мне мама приедет.

– Надо говорить только правду, враньё твоё никому не нужно. У тебя нет мамы.

Тыковка взяла с тумбочки фотографию Асиной мамы, отшвырнула её с презрением, а потом неожиданно вырвала из рук Аси телефон и протянула нам:

– Вы думаете, она все время звонит маме? Посмотрите, она даже номер при этом не набирает.

Тыковка торжествовала и смотрела на нас неуютным взглядом скорпиона, убивающего исподтишка. Первой опомнилась скромная Алсушка. Одним молниеносным движением она стащила простыню с кровати и набросила на Тыкву. Мы повалили «членистоногую» на пол и задали ей баню:

One Two Three Four Five Six Seven

All good children go to heaven…

* * *

Собрались и идём за Людмилой в душевую. Настроение мерзее самого мерзкого. «Дрянь! – думаю. – Рассказала всё Тыковке». Ася бледна, Эдита в эмоциях и плачет, стараясь скрыть слёзы длинными чёрными локонами. Пока идём, незаметно передаю Адель пузырьки с зелёнкой.

– Я отвлеку Людмилу, – шепчу ей, – а ты вольёшь это в её шампунь.

Адель кивает, она понимает с полуслова. Хорошо б, конечно, и синьки добавить, да где её возьмёшь сейчас в лагере?

Раздевшись, заходим в душевую, Людмила мешкает, а когда появляется в дверях, я делаю знак Адельке и… замираю с глупо вытаращенными глазами, вмиг задохнувшись, как от неожиданного удара: май гяд – вместо угрюмой очкастой мымры в проёме светится, улыбаясь, Людмила, волосы, вечно прибранные назад в лошадиный хвост, распущены и каскадами льются на плечи и грудь, фигурка – вылитая леди Мадонна, и кожа не загоревшая, а природно смуглая, она чертовски эффектна, и я это понимаю.

– Что с тобой, Юля? – подошла ко мне и дотронулась до лба рукой, как это делает мама. – Ты себя хорошо чувствуешь?

– Да… Нет… – теряюсь, не зная что сказать, хотя и понимаю, что надо как-то отвлечь вожатую.

Аделька уже юркнула с шампунем обратно в раздевалку и сейчас колдует над ним. Что ж сказать-то, надо тянуть время. «У вас шикарная тёмная кожа, как у негритянки…» Нет, не пойдёт, это мне нравятся негритоски, а она может обидеться. «У вас чисто модельная фигурка. Зачем же вы одеваетесь так стрёмно?» Не, «стрёмно» тоже не подходит…

– Там… там… – постепенно прихожу в себя, – там дырка в стене (показываю, не глядя, куда-то в сторону), мальчишки подсматривают…

Людмила инстинктивно прикрывается руками.