Темная масса качнулась и пришла в движение, а через некоторое время Катон уже мог без труда различить, какой сюрприз приготовили римлянам дикари. Дуротриги перегородили сильно сузившуюся в том месте долину сплошным завалом из срубленных стволов, кустов и веток, за которым так и кишела темная варварская орда. Залпами пращники больше не били: обстрел сделался беспорядочным, но непрерывным. Приняв на щит пару ядер, Катон пригнулся пониже, оставив над металлической кромкой только шлем и глаза. Когорта неумолимо приближалась к завалу, но по мере сокращения расстояния возрастала и эффективность стрельбы. Пращники, получившие замечательную возможность продемонстрировать свою меткость, разили чужаков до тех пор, пока первая шеренга квадрата не уткнулась в нагромождение ветвей и корней. Лишь тогда дуротриги прекратили обстрел и с оглушительными боевыми кличами принялись рьяно размахивать длинными копьями и мечами, явно намереваясь пустить их в скором времени в ход.

– Стой! Разобрать заграждение! – выкрикнул Макрон. – Передать приказ по линии! – добавил он, понимая, что даже его луженая глотка не в состоянии перекрыть поднявшийся шум.

Легионеры, вложив мечи в ножны, с невозмутимостью привычных к любым работам людей начали растаскивать баррикаду, но тут за их спинами раздался дикий многоголосый рев. Обернувшись, Катон увидел, что к арьергардным шеренгам когорты по занесенному снегом пространству катится темный вал. Гортензий, увидевший то же самое, не моргнув глазом велел последним центуриям развернуться и встретить врага.

– Ловушка что надо! – прорычал Макрон, выдрав из заграждения разлапистую толстую ветку. Он с отвращением сунул свою добычу легионерам, топтавшимся сзади. – Выбросьте поскорее куда-нибудь эту дрянь!

Когда дуротриги обрушились на тыловые подразделения римлян, легионеры передних шеренг взялись за дело с утроенным рвением, хорошо понимая, что, если когорта не сможет двинуться дальше, ее просто раздавят, а потом уничтожат. Мало-помалу завал поддавался, вскоре в нем появились бреши, в которые можно было протиснуться. Макрон, правда, отдал приказ никому без сигнала никуда не соваться, а вот дуротригов никто в этом смысле не остерег. Как только просветы расширились, варвары ринулись в бой. Безрассудство дорого обошлось храбрецам: едва добравшись до римлян, все они полегли под ударами мечей, и если чего и добились, то лишь некоторого замедления работ по растаскиванию засеки. Наконец образовались коридоры, достаточно широкие, чтобы по ним плечо к плечу могли пройти несколько человек, и Макрон велел людям строиться.

– Катон! Ступай на левый фланг, будешь командовать там. Когда я отдам приказ, иди на прорыв, а на той стороне, как только сможешь, разворачивай людей в шеренгу. Понял?

– Так точно, командир!

– Двигай!

Оптион протолкался за спины товарищей и побежал к левой части завала, где снова пробрался вперед. Высмотрев брешь пошире, он стал формировать штурмовую колонну.

– Ко мне, парни! Живенько строимся друг за другом и ждем команды центуриона!

Легионеры подтянулись к своему оптиону и сомкнули щиты, тем самым максимально обезопасив себя от наскоков противника. Обнажив мечи, они замерли, ожидая, когда над воплями дуротригов взметнется зычный голос Макрона.

– Шестая центурия!

Крик был еле слышен, он словно бы доносился издалека.

– В атаку!

– Слушай мою команду! – подхватил Катон. – Разом, дружно – на штурм!

Вывесив на руке щит, чтобы тот мог пружинить, и убедившись, что все в шеренге сделали то же, Катон двинулся сквозь завал. Это оказалось совсем не простым делом. Хотя самые большие стволы и коряги убрали, земля под ногами была устелена толстым слоем ветвей и сучков, ступать по которым следовало с большой осторожностью. Как только дуротриги сообразили, что римляне идут на прорыв, их дикие крики слились в яростный вой и они бросились навстречу легионерам. Катон почувствовал, как кто-то налетел на его щит. Он наугад послал во мрак меч, попал и тут же отдернул клинок, чтобы нанести новый удар. Его товарищи были заняты той же работой. По всей длине заграждения римляне прорывались сквозь бреши и вклинивались в темную массу бриттов, напиравшую с той стороны.

Предводители дуротригов, видимо слишком уж понадеявшиеся на меткость своих пращников и прочность завала, разместили за нагромождениями стволов одних только легковооруженных бойцов, тогда как тяжелая их пехота атаковала римский строй с тыла. Поэтому вряд ли стоило удивляться, что защищенные надежными доспехами римляне без большого труда разметали первые ряды перекрывавшего им дорогу заслона, на ходу перестраиваясь из штурмовых колонн в боевые шеренги. Ничем не защищаемые, кроме своих мечей, дуротриги при всей их отчаянной смелости не могли воспрепятствовать осуществлению этого маневра. Очень скоро прорвавшиеся в разных местах римские подразделения сомкнулись флангами и образовали сплошной атакующий фронт по ту сторону баррикады. Бритты, уже имевшие дело со смертоносной неодолимостью римского строя, вмиг прекратили сопротивление и ударились в бегство.

Глядя им вслед, Катон опустил меч и вдруг поймал себя на том, что весь дрожит мелкой дрожью. То ли от страха, то ли от крайней усталости – этого он уже не знал. При этом его рука стиснула рукоять меча так, что пальцам сделалось больно, но ослабить хватку удалось лишь усилием воли. Потом к нему вернулась способность более четко воспринимать окружающее, и он увидел, что перед прорвавшимися сквозь заграждение легионерами образовался новый завал – из вражеских тел. Некоторые варвары еще корчились и кричали.

– Первая и Шестая центурии! – прозвучал громовой голос Гортензия. – Продолжить движение еще на сто шагов! Еще сто шагов, и всем встать!

Линия римлян переместилась чуть дальше, фланговые центурии боевого квадрата и обозные подводы втянулись в проемы, за ними прогнали, как стадо, внушительную толпу пленных, в результате чего на почти оголенной стороне завала остались лишь две тыловые центурии, медленно отходившие под натиском дуротригов. Как только Шестая остановилась, Макрон велел Катону по-шустрому пересчитать личный состав.

– Ну что?

– Насколько могу судить, командир, мы потеряли четырнадцать человек.

– Ладно, – кивнул Макрон, опасавшийся, что потери окажутся куда более ощутимыми. – Ступай, доложи Гортензию.

– Есть, командир.

Отыскать Гортензия не составило никакого труда. Пусть его голос от крайней усталости и осип, однако властной раскатистости он ничуть не утратил. Выслушав доклад, Гортензий мысленно что-то прикинул.

– Значит, мы потеряли около полусотни солдат, и это без учета потерь арьергарда. Сколько еще до рассвета, как думаешь?

Катон попытался сосредоточиться.

– Мне кажется, часов пять.

– Плохо. Каждый меч будет нужен. Значит, пора ставить в строй караул.

Старший центурион насупился, всем своим видом показывая, что выбора у него нет.

– Нам придется избавиться от захваченных дуротригов, – произнес он с нескрываемой горечью.

– Командир?

– Отправляйся обратно к Макрону. Передай, что ему или тем, кого он назначит, вменяется в обязанность перебить пленных. Тела пусть бросят вперемешку с телами их соплеменников, убитых в бою. Сейчас не тот момент, чтобы лишний раз злобить варваров. Чего ты ждешь, парень? Ступай!

Катон отсалютовал и побежал обратно к центурии. Когда он огибал толпу жалких, трясущихся, перепуганных дикарей, его чуть было не стошнило, и он выругал себя за дурацкую, позорящую солдата чувствительность. Ведь разве не эти самые варвары беспощадно казнили всех бедолаг, имевших несчастье попасться им в лапы? Причем не просто казнили, а подвергали ужасным мучениям, видимо наслаждаясь страданиями своих жертв.

Лицо мальчика с льняными волосами и невидящими, широко распахнутыми глазами, валявшегося поверх груды изрубленных тел, снова всплыло перед его мысленным взором, и у него защипало в глазах. Однако слезы эти породила теперь не праведная, взывающая к отмщению ярость, а глубокая, невесть откуда пришедшая, но целиком охватившая его душу печаль. Казалось, еще недавно он желал смерти всем, сколько бы их там ни было, дуротригам, однако едва речь зашла о необходимости хладнокровно расправиться с горсткой захваченных в плен дикарей, как что-то внутри его, вопреки логике, заставило его считать это отвратительным, недостойным деянием.

Макрон, выслушав приказ, тоже заколебался:

– Перебить пленных?

– Так точно, командир. Прямо сейчас.

– Понятно.

Подавленный вид оптиона не укрылся от ветерана, и он мигом принял единственно правильное решение:

– Я сам займусь этим. А ты оставайся здесь. Следи за порядком и смотри в оба. Не ровен час, эти туземцы по своей тупости опять решат намять нам бока.

Катон прилежно уставился в пространство, где царствовали мрак и сплошь истоптанный дуротригами снег, а когда сзади послышались жалобные молящие вопли, постарался выбросить эти звуки из головы.

– Смотреть по фронту! – крикнул он тем из солдат, которые было дернулись поглазеть на затеянную за их спинами кутерьму.

Наконец стоны и вопли утихли, после чего опять стал слышен шум боя, который вели тыловые подразделения. Молодой оптион стойко ожидал новых распоряжений, оцепеневший, продрогший, раздавленный бременем сопричастности к кровопролитию, только что совершенному по приказу старшего офицера. Хотя эта мера, вне всяких сомнений, повышала боеспособность когорты, а значит, и ее шансы спастись, и хотя все участники беспрецедентной расправы над жителями Новиомага, безусловно, заслуживали любой мыслимой кары, хладнокровное убийство безоружных людей все равно казалось ему чем-то не имеющим оправдания.

Макрон, неуклюже протиснувшись в первую шеренгу Шестой, с угрюмым видом встал рядом с Катоном, и юноша украдкой бросил на него вопросительный взгляд. За время службы он неплохо изучил своего командира, научился ценить его как солдата и, что, быть может, важней, как прямодушного и порядочного человека. Конечно, Катон и мысленно не решился бы назвать такого бравого и бывалого воина своим другом, но отношения между ними определенно выходили за рамки служебных. То были отношения близких людей, где старший опекает того, кто помладше, а младший с готовностью смотрит на старшего снизу вверх. Катон знал, что Макрон не без гордости отмечает про себя даже самые малые его достижения в освоении воинского ремесла.

Самому же Катону Макрон казался воплощением всех тех воинских и человеческих качеств, какие он лично всемерно стремился приобрести. Центурион жил в ладу с собой. Он был солдатом до мозга костей и не имел никаких прочих амбиций. Кроме того, у него напрочь отсутствовала склонность к мучительному самокопанию, так портившая жизнь юнцу, выросшему при римском дворе. Образование, полученное там Катоном, не годилось для службы в армии. Совершенно не годилось. Почерпнутое у Вергилия возвышенное представление о благородной миссии Рима, призванного цивилизовать весь мир, плохо вязалось с ужасами бесконечных сражений или хотя бы с этой вот кошмарной логикой ночного боя, диктовавшей необходимость убийства сотни беспомощных пленных.

– Такое бывает, парень, – словно заглянув в его мысли, промолвил негромко Макрон. – Бывает. Мы делаем то, что должны, если хотим победить. Мы делаем то, что должны, чтобы увидеть свет нового дня. Но от этого нам не легче.

Катон уставился на центуриона, потом неуверенно кивнул.

– Когорта! – гаркнул сзади Гортензий. – Вперед!

Арьергард римлян прошел сквозь завал, и теперь боевой квадрат был опять полностью сформирован. До этого мига тяжелая пехота бриттов яростно наседала на чужеземных захватчиков с тыла, но, когда стало ясно, что те вырвались из ловушки, боевой пыл дуротригов угас. Они ослабили натиск, а потом и вовсе покинули поле боя, уныло глядя, как неприятель возобновляет движение. Когорта выглядела отменно, она, казалось, не потерпела никакого ущерба, а потери варваров, судя по валявшимся на земле трупам, были огромны. Однако ночь еще длилась и вплоть до первых проблесков утра оставляла им шанс сравнять счет.

Когорта двигалась в ночном мраке, со всех сторон прикрывая обоз. Подводы отчаянно трясло на ухабах, и раненые непрерывно стонали, раздражая своих еле переставлявших ноги товарищей, которым тоже приходилось несладко. Легионеры напрягали последние силы и слух, боясь проворонить вражескую атаку, однако все эти стенания, крики и жалобы, обильно сдобренные громыханием колес, могли заглушить что угодно. Дуротриги стычек не затевали, но неотступно сопровождали медленно перемещающийся периметр. Из темноты то и дело летели камни и ядра. По большей части они отскакивали от щитов, и все же некоторые снаряды находили меж ними просветы. Каждое точное попадание выводило из строя бойца. Ряды римлян смыкались, затягивая бреши, но вместе с тем ужимался и сам квадрат. Мало-помалу число боеспособных римских солдат сокращалось, причем способствовали тому не единственно пращники. Колесницы, на которые легионерам вечером довелось только глянуть, теперь тоже периодически подъезжали к когорте, возвещая о своем приближении леденящим кровь грохотом и градом копий, чьи листовидные наконечники наносили подчас куда более страшные раны, чем ядра.

Все это время центурион Гортензий не умолкал, подбадривая легионеров то шуткой, то окриком, громогласно грозя самыми жуткими карами совсем обессилевшим рядовым, но обещая чины и награды самым упорным и стойким. Когда дуротриги, передразнивая его, принимались поносить из тьмы римлян, старый вояка не оставался в долгу, отвечая туземцам отборной затейливой бранью. Наконец небо на востоке начало понемногу светлеть, свидетельствуя о приближении утра.

Измученному Катону на миг даже показалось, будто полоску рассвета вытянуло из-за горизонта страшное напряжение сотен человеческих взглядов, с мольбой и надеждой пытавшихся разогнать ночной мрак. Тьма вокруг римского строя редела, распадалась на тени, в которых проступали фигуры сопровождавших когорту врагов. Римляне были вымотаны, истомлены, однако их боевой порядок оставался незыблемым, и в случае новой атаки у них имелись все шансы опять дать противнику достойный отпор.

Дорога впереди стала подниматься к невысокому гребню, и, когда первые шеренги квадрата перевалили через него, Катон, приглядевшись, увидел вдали аккуратные очертания земляных валов укрепленного римского лагеря. До него было не более пяти миль. Над тонкой темной линией частокола висела грязно-коричневая пелена дыма костров, и только тут юноша понял, как он проголодался.

– Уже недалеко, парни! – крикнул Макрон. – Похоже, мы придем к завтраку!

Но не успел он это сказать, как дуротриги зашевелились, стягивая все свои силы в единый кулак. Враг, которому каким-то чудом удалось продержаться всю ночь, мог ускользнуть, и у них оставалась единственная возможность разгромить его, жестоко отомстив за своих соплеменников, чьи тела валялись повсюду вдоль пройденного Четвертой когортой пути.