Kapitel 2

Луи стоял, оперевшись спиной о белоснежную стену, и качал головой в такт музыке, игравшей в левом наушнике. Он был высоким и худощавым, по-мальчишески угловатым и неловким. Лицо его имело привлекательные, но нетипичные для шведов черты, которые он унаследовал от отца-француза. На персиковой коже, точно россыпь звезд, темнели крохотные родинки. Глаза Луи напоминали два крупных голубых агата – полупрозрачные, блестящие. Его медового цвета локоны всегда были зачесаны назад, но челка упрямо выбивалась из прически, сколько бы Луи ни пытался ее уложить.

Завидев друга, Йенни направилась в его сторону, лавируя между спешащими домой учениками. Луи цепким взглядом выловил ее белую футболку Guns’n’Roses в беспорядочно передвигающейся толпе задолго до того, как Йенни приблизилась к нему.

– Какие люди! – сказал он, когда подруга остановилась напротив. Луи раскинул руки в стороны в приветственном жесте.

– И тебе привет, – отозвалась Йенни. Она улыбнулась, схватила Луи под локоть и потащила его прочь из школы.

– Идем сегодня ко мне, да? – спросил Луи, когда здание гимназиума осталось алеть позади.

– Ну да, вроде. А что? Если у тебя нет других планов, конечно. – На последних словах она понизила голос, повела комедийно бровями.

Луи рассмеялся и пару раз покачал головой. Стоило ему немного улыбнуться, как на щеках у него прорисовывались ямочки. Йенни находила это особенно умилительным.

– Когда у меня в последний раз были какие-то планы?! И вообще, мы не решили, чем займемся. – Он с задумчивым видом приложил указательный палец к подбородку. – Можем досмотреть «Твин Пикс», устроить киномарафон, глянуть что-нибудь из «Золотой коллекции» или тупо рубиться в приставку до потери пульса. Я вчера наконец купил Flatout 4. Решил без тебя даже не прикасаться к ней.

– Как это мило с твоей стороны! – съехидничала Йенни. – Можем сделать хоть все сразу. У меня весь вечер свободен.

– У тебя, может, и свободен весь вечер, а мне огромное сочинение задали.

– Пф-ф, Луи, ты так говоришь, будто помнишь, когда в последний раз писал сочинения сам. Мы же оба знаем, что писать его придется мне. – Она картинно закатила глаза со скорбным видом.

– Ой, да брось, иногда мне приходится писать сочинения в школе, прямо на уроке. Там же ты мне не помогаешь!

– Да что ты такое говоришь! Напомнить, как на прошлой неделе ты писал сочинение на уроке? Кто ушел на математике в туалет и почти весь урок там проторчал, чтобы напечатать тебе сочинение и скинуть на почту?

– Ну… ты. Но это не значит, что я всегда злоупотребляю твоей помощью.

– Конечно, не значит!

– Ой, да ну тебя. Ты просто невыносима.

Луи махнул рукой, но не смог сдержать улыбки, обнажив белоснежный ряд зубов с немного выпирающими клыками.

Йенни вновь взяла друга под локоть, прижалась теплой щекой к его твердому плечу. Легкий апрельский ветер ласково обдувал лица друзей, безобидные лучи весеннего солнца, едва пробивающиеся сквозь светло-серую пелену неба, упорно тянулись к влажной после утреннего дождя земле. Остаток пути ребята шли в молчании.

Дом Луи находился в нескольких кварталах от школы, точно лесной великан, покрытый густой изумрудной лозой, он стоял на краю улицы. В такое время дома никого не было. Родители Луи еще не вернулись с работы, а Ингрид, его младшая сестра, пропадала в центре города со своими подругами.

Зато каждый день с обожанием, на какое способны только собаки, друзей встречала Марта, старый золотистый ретривер, подаренный Луи на тринадцатилетие. Она всегда послушно ждала хозяев у самой двери, со скучающим видом грызла расходящуюся по швам кроссовку Луи. Но стоило кому-то из семьи переступить порог, как Марта стремительно вскакивала с места и запрыгивала на него или нее, энергично виляя пушистым хвостом.

Вот и сегодня не успели друзья войти в прихожую, как собака кинулась к ногам Луи, упираясь мордой ему в колено.

– Привет, красавица! – Он присел на корточки, чтобы Марта смогла лизнуть его в лицо.

Йенни стояла рядом, улыбалась растроганно, глядя на эту привычную, но умилительную сцену. Правда, спустя несколько мгновений Марта дала понять, что Луи ей надоел, и, обойдя его стороной, стала требовать внимания от гостьи. Йенни опустилась на колени, потрепала собаку по шее и по голове, не забыв поцеловать в холодный и влажный нос.

– По-моему, она любит тебя больше, чем меня, – с наигранно-ревнивым видом произнес Луи и принялся торопливо стягивать с ног потертые черные кеды.

– Не неси бред. Больше тебя она любит только твою маму. Да, Марта? – Йенни еще раз чмокнула собаку, а затем подняла голову и с улыбкой посмотрела на друга, который стоял теперь в ярко-желтых носках «Убить Билла», облокотившись о дверной косяк.

– Ну с этим не поспоришь, – согласился Луи. – Ты проголодалась? Папа вчера приготовил свою фирменную лазанью. Почти такая же, как мы ели в Италии. Будешь?

– Еще спрашиваешь? – усмехнулась Йенни, поднимаясь с колен. – Я умираю, как хочу есть.

– Хорошо. Тогда можешь идти наверх, а я принесу туда лазанью, Mountain Dew и что-нибудь вредное, чтобы есть, пока будем смотреть кино. Пойдет?

– Да, отлично. Я сейчас разуюсь и помогу тебе.

* * *

Спустя полчаса друзья уже сидели в комнате Луи, располагавшейся на втором этаже. Они уплетали вегетарианскую лазанью, болтали о повседневных хлопотах вроде домашнего задания и стремительно приближающихся контрольных.

Комната Луи напоминала фотогалерею. Повсюду были развешаны совместные снимки Луи и Йенни, привезенные из многочисленных поездок, дорогие сердцу семейные фото, навевающие ностальгию по детству; также нашлось место для постеров с любимыми музыкальными группами и для винтажных киноафиш. Светло-серые стены были едва различимы сквозь зазоры между краями полароидных снимков и плакатов.

Покончив с лазаньей, Йенни отложила тарелку на прикроватную тумбу и снова плюхнулась на помятую постель, согнув ноги в коленях. Луи последовал ее примеру. Еще несколько минут друзья лежали без дела, разглядывая фотографии.

Йенни приковала задумчивый взор к снимку, который ребята сделали во Флоренции в прошлом году. На нем был запечатлен тот день, когда они поднялись на купол собора Санта-Мария-дель-Фьоре, откуда открывался вид на город с высоты птичьего полета: карминовые и оранжевые крыши домов, купола готических соборов, песчаные стены зданий. И все это великолепие резко контрастировало с ослепительно-лазурным небом, что было очерчено сочной зеленью холмов и темно-синими силуэтами гор. В том маленьком квадрате фотографии жила, развертывалась яркая, нестареющая флорентийская душа.

В правом углу снимка стояли Луи и Йенни. Они широко улыбались, и в блестящих глазах их бурлило столько радости, что невозможно было оторвать взгляда от лиц друзей. Казалось, эти двое знали нечто такое, что неизвестно никому больше во всем мире, – и это загадочное знание делало их столь счастливыми.

– О чем думаешь? – раздался голос друга, вырвавший Йенни из нескончаемой вереницы воспоминаний.

Луи не сводил с нее глаз. Она казалась ему необыкновенной в те моменты, когда бурный поток мыслей уносил ее прочь из реальности. На лице Йенни застывало выражение одухотворенности, полнейшей отрешенности от всего земного.

– Думаю о том, как сильно хочу вернуться во Флоренцию… и еще о том, чем же я все это заслужила, – не поворачивая головы в сторону Луи, проговорила Йенни. – Чем я лучше, например, Нудар? У нее не было таких возможностей в, ну не знаю, шестнадцать. Она никогда не была во Флоренции. Зато в шестнадцать видела и смерть, и голод, и всевозможные зверства. И до сих пор живет в страхе и надеется, что сможет забрать сюда свою младшую сестренку. Если сестра, конечно, жива. – Глаза Йенни поблекли, словно выгоревшая на солнце ткань. Ее ладони, прежде неподвижно лежавшие на животе, сжались в кулаки. – Нудар не произносит этого вслух. Но я просто знаю, что в конце разговоров о ее сестре всегда остается… это самое чудовищное в мире «если».

– Погоди, ты про Нудар из книжного?

– Да, мы с ней столкнулись в городе вчера, – кивнула Йенни. – Я чувствую какую-то… странную вину за то, как сильно отличается моя жизнь от жизней миллионов других детей и подростков. Как будто я незаслуженно занимаю место кого-то, кто достоин всего этого больше меня.

– Йенни, мы уже говорили об этом, – вздохнул Луи. – Ни ты, ни я не виноваты в том, что родились в благополучной стране. И тем более не виноваты в том, что разное дерьмо происходит в других странах. От того, что ты чувствуешь себя виноватой, ничего не поменяется. Невозможно спасти всех.

– Я это понимаю, – согласилась Йенни. Она оторвала взор от стены с фотографиями, перевернулась на живот и подперла голову руками. Теперь она смотрела на Луи сверху вниз. – Но периодически эти мысли возвращаются. Как будто мне снова одиннадцать, и я впервые узнаю о том, что не все живут так, как я. Только чем старше я становлюсь, тем громче мой внутренний голос кричит мне, что я гребаная лицемерка, которая ничего не делает.

– Знаешь, вот что ты реально можешь сделать, так это достигнуть своих целей, с умом воспользовавшись всеми возможностями, которые тебе даны. И потом… ну знаешь, влияние, популярность, деньги и творчество – мощные инструменты, которые могут помочь сделать мир хоть немного лучше. – После короткого молчания Луи добавил с улыбкой: – Я же знаю, какая ты талантливая и целеустремленная. У тебя точно получится.

– Хотелось бы верить… я стараюсь… Эм-м… Просто иногда это кажется таким призрачным и далеким по сравнению с тем, что творится здесь и сейчас. Особенно после теракта^[4]… Я постоянно думаю о том, что все эти ужасные вещи для кого-то – часть повседневной жизни, а не трагедия государственного масштаба. Это страшно, понимаешь? Миллионы невинных людей. И все оставлены где-то на задворках цивилизации… Совсем никому ненужные. Покинутые.

Луи хмыкнул, уселся по-турецки, привалившись спиной к стене. Он вспомнил, как Йенни позвонила ему в день теракта, – ее голос дрожал, непривычно звонкий и напуганный. У нее не было никого в Стокгольме, ей не из-за кого было так