Когда идея разрисовать универ только появилась, никто не подумал о возможных последствиях. Сейчас же эта затея кажется мне безумной. Что, если Рамона права, и у нас возникнут сложности? Конечно же, взрослые не оценят наш поступок, и возможно, начнется разбирательство. Но разве мы нарушаем закон? Я, Рамона и Зак – не единственные, кто занимается граффити, и мне еще ни разу не доводилась видеть в различных новостях, чтобы рисунок на здании обернулся катастрофой. Максимум – штраф, но никто о таком судачить не станет.
– Если мы будем аккуратны, нас не поймают. Рамона, ты же знаешь, сколько мы этим занимаемся, и ни разу не было проблем. Мы умеем заметать следы, – отвечаю я.
– Да, но у меня такое предчувствие, словно это все добром не закончится, – качает головой подруга, а я просто пожимаю плечами.
– Начнем с левого крыла, там мало кто ходит из взрослых, точнее, вообще никто, кроме студентов.
Обсудив сегодняшнюю ночь, я провожаю гостей и еще раз приношу извинения. Они говорят, что все нормально, но просят меня больше так не делать. Рамона и Зак считают «братьев» и «сестер» врагами. Когда-то я тоже так думала, это началось после того, как меня оставил Дез. «Братья» лишили меня друга, и простить я их не смогла… да и не могу до сих пор.
Закрыв дверь, я прислоняюсь к ней спиной и запускаю руку в короткие кудрявые волосы. Это полнейший ужас. Сколько же ошибок я совершила за два дня. Легонько ударившись головой об дверь, я смотрю на потолок, делаю глубокий вздох и отталкиваюсь.
Снова всплывают мысли о прошедшей вечеринке, мне было так хорошо. Я впервые напилась, впервые так много смеялась после смерти отца. Дез веселил меня и дружески обнимал. Я погружалась в прошлое, в котором он точно так же прижимал меня к себе.
Если Дез рискнет еще раз пригласить меня на вечеринку, смогу ли я отказать? Конечно, я пообещала друзьям, что больше ни ногой в дом братства, но они знают, что я по-прежнему помогаю Дезу с учебой, а значит, просто не смогу не появляться там. Может, если он еще раз меня позовет, я скажу друзьям, что мы с ним занимаемся?
Господи, Хейли, ты серьезно? Ты только что сгорала от стыда, а теперь готова солгать еще раз, чтобы потом снова краснеть перед Заком и Рамоной? Дурочка, думай, что делаешь. Из-за Деза ты можешь лишиться друзей, неужели не понимаешь?
Из раздумий меня вывел стук двери. Это Лана вышла из ванной.
– Лузеры уже ретировались? – бодро спрашивает она, протирая полотенцем мокрые волосы.
– Перестань их так называть! – рычу я.
– Эй, не заводись, ты же знаешь, что я шучу, – выставив руку вперед, говорит Лана.
Я падаю на кровать и чувствую, как по телу разливается усталость.
Вранье и собственная глупость выжали из меня все силы.
– Что-то случилось? – интересуется Лана, присев на край постели и продолжая сушить волосы.
– Мне надо к матери, – отвечаю я, но подниматься не спешу. – На тебя когда-нибудь наваливалась чертовски сильная усталость?
Это ещё один долгий диалог за все наше знакомство, и, как ни странно, мне сейчас очень комфортно в компании соседки. Комфортнее, чем в обществе Зака и Рамоны. Удивительно.
– Конечно. Например, прямо сейчас. Эта ночь была слишком безумной, чтобы после нее остались силы.
– Согласна, – мямлю я и на секунду закрываю глаза.
К матери я приезжаю на час позже. Обычно я должна быть у нее в шесть, но сегодня незапланированно уснула на несколько часов. Когда я вхожу в дом, она сидит в гостиной и смотрит шоу по телевизору. Увидев меня, она улыбается, отчего щемит сердце.
Как же я мечтаю застать маму у плиты, нормальной и здоровой. Чтобы не расплакаться, я опираюсь плечом на стену и поднимаю маленький пакетик, в котором лежит ее любимый пирог. Ее улыбка становится еще шире. Я готова отдать все на свете, только бы видеть ее счастливой каждый божий день.
Я расстегиваю черное пальто, но раздеваться не собираюсь. Велев маме ждать меня в гостиной, я удаляюсь на кухню, чтобы разрезать пирог на небольшие треугольники. Поставив чайник, жду, когда он закипит, и разливаю кипяток по кружкам.
Мы с мамой смотрим шоу и едим пирог. Кажется, что мы нормальная семья, которая просто потеряла близкого человека. Но это всего лишь иллюзия. Мы никогда не станем нормальной семьей. Мать обречена страдать из-за психической болезни, а ее юная дочь обязана ухаживать за ней.
– Твои друзья вчера приходили, – говорит она, откладывая пустую тарелку на журнальный столик.
Потянувшись к пирогу, я кладу добавку.
– Я знаю.
– Где ты была вчера?
– Они разве не сказали? – слегка нервничая, спрашиваю я. Мама качает головой:
– Зак и…
– Рамона.
– …Рамона сказали, что ты должна быть здесь. Они хотели провести с тобой выходные, ведь ты хотела пробыть здесь до воскресенья. Почему ты солгала им, Хейли?
– Мам, давай не будем об этом, я им уже все объяснила, – чуть ли не умоляю я. Иногда мама становится нормальной женщиной и матерью.
– Почему, Хейли?
И настойчивой тоже.
– Мне надо было сходить в одно место, но я постеснялась сказать друзьям, куда именно, поэтому соврала, – признаюсь я, но признаваться, что бессовестно свалила на вечеринку, не собираюсь.
Мама больше ничего не спрашивает и делает вид, словно поняла меня. Мы возвращаемся к пирогу, но вместо восхитительного вкуса клубники я чувствую кислятину. Поставив тарелку на столик, я говорю маме, что иду убираться, и прежде, чем она успевает ответить, встаю с дивана.
Снова стирка, снова желание разбить зеркало, в котором виднеется мое отражение. Я начинаю ненавидеть себя еще сильнее. Закусываю губу, чтобы не расплакаться. Хоть я и поспала, усталость никуда не делась, а это говорит о том, что я вымотана не физически, а морально. Кроме Зака и Рамоны, у меня больше нет никакой поддержки. А иногда так хочется прижаться к человеку, который любит тебя как девушку, а не как подругу, и выплеснуть все, что чувствуешь.
На миг мне вспомнилось теплое тело Деза, а затем Блейна. Я трясу головой, пытаясь отделаться от этой ужасной картины, неправильного воспоминания. Эти два парня уж точно не те, о ком я должна думать. Это бессовестно по отношению к моим друзьям. Мне должно хватать их поддержи и тепла, о другом мечтать ни в коем случае нельзя.
В сотый раз мысленно повторяю, что я ужасная подруга.
– Я хочу продать дом, – неожиданно говорит мама, когда я стою у плиты, а она сидит на веранде. Ее голос доносится сквозь открытую дверь.
Лопатка в моих руках падает на пол. Что?
– Что? – озвучиваю я свою мысль.
– Я хочу продать дом, – повторяет она.
Я не могу поверить своим ушам. Мама всегда утверждала, что у нее духу не хватит это сделать, ведь, по ее мнению, в доме по-прежнему обитает кусочек папы. Я собираюсь потребовать у нее объяснений, но слова застряли в горле, я открываю и захлопываю рот, как рыба на суше, а мама тем временем проходит в кухню. Держась за дверной косяк руками, она смотрит на меня и понимает, что своим заявлением лишила меня дара речи.
– Я знаю, что со мной не все в порядке, – шепчет мама, у нее наворачиваются слезы. Я сглатываю. – Я не могу постоянно держаться за прошлое. Неделю назад, когда ты уезжала от меня, я подошла к окну и увидела, как ты плачешь.
– Мам…
– Я не хочу быть для тебя обузой.
Я кидаю поднятую лопатку на стол и подхожу к ней.
Положив руки на ее плечи, говорю:
– Ты никогда не была для меня обузой. Я люблю тебя, и мне очень нравится проводить с тобой время, мам. Не смей думать, что ты доставляешь мне неудобства.
Мама убирает мои руки со своих плеч и, обойдя меня, садится на стул. Ее руки, сцепленные в замок, лежат на столе, а взгляд сверлит стену.
– И все же я хочу продать этот дом. Он слишком большой для меня. Надо идти дальше, вроде так говорят? Несмотря ни на что, мой разум еще не угас, Хейли, пусть он слаб, но… Я жажду избавиться от прошлого.
– Ты вправе поступать так, как велит тебе сердце. Но… ты уверена, мам? Такой красивый дом с радостью купят. Ты не будешь жалеть о содеянном?
Она качает головой:
– Если я буду жалеть обо всем, то сойду с ума намного быстрее.
Ответить мне нечего, у меня нет никаких слов. Но я безумно рада. Мой единственный родитель хочет идти дальше, а это значит, что у нас обеих есть надежда на то, что мы вновь станем нормальной семьей.
С друзьями мы встретились у входа в университет ровно в одиннадцать и сейчас направляемся к левому крылу. Мы молчим, напряжение после последней встречи рассосалось, видимо, не до конца. Я кусаю губы, шагая за Рамоной с Заком. Мы останавливаемся, чтобы посмотреть, нет ли поблизости нашего старенького охранника. Никого.
Пробравшись мимо массивных входных дверей, мы поворачиваем за угол и оказываемся у левого крыла. Я поправляю рюкзак на плече и бегу к Заку. Мне хочется крикнуть, чтобы мои спутники шли медленнее, но сдерживаюсь. Когда они нервничают, то очень быстро ходят.
Оказавшись у нужного места, мы снимаем рюкзаки и кидаем их на землю. Садимся на корточки и достаем баллончики, по-прежнему внимательно озираясь. Я волнуюсь сильнее всех. То, что мы собираемся натворить, – немыслимо! Это безумие, и в какой-то момент я хочу прокричать об этом вслух.
– Почему ты не брала трубку? Я звонил тебе два раза, – интересуется Зак, выкладывая баллончики и ставя их в ровную линию.
За весь день я ни разу не вспомнила о телефоне. Наверное, пришла в комнату и швырнула его куда-то, а когда поехала к матери, то не взяла с собой. Мобильник был последним, о чем я могла думать в то время. Сейчас же я на всякий случай проверила карманы пальто, но телефона так и не обнаружила.
– Наверное, оставила в комнате. Давайте разрисуем эту крошку, – говорю я, смотря на стену и легонько потряхивая баллончик, – если услышите шорох, делайте ноги, хорошо?
Друзья кивают.
Мы делим большую стену на три части. Без перчаток не слишком удобно, я к ним привыкла. Но они повторили судьбу телефона, оставшись в общежитии. Почему я вообще выложила их из рюкзака?
Взболтав краску, я представляю будущую картину и приступаю к делу. В этот раз я решаю изобразить свою мать в молодости. Если удастся обойтись без последствий, то она навсегда останется на этой стене, взирая на придурков, которые любят мочиться на стену и тушить об нее бычки.
– Как мама? – интересуется Рамона, поправляющая кепку свободной рукой.
– Хочет продать дом, – признаюсь я.
– Серьезно? Но ведь он ей дорог, она же говорила, что там живет кусочек твоего папани, и все такое прочее, – тараторит Зак, и мне требуется время, чтобы его понять.
– Она хочет идти дальше, думает, что, если избавится от дома, в котором хранится память об отце, ей станет легче. Я не собираюсь ее отговаривать, может, маме действительно станет легче, – объясняю я.
Нагнувшись, я беру другой баллончик. Красок почти не осталось, скоро придется потратиться. Мы очень много рисуем и почти всю стипендию тратим на краски. Особенно я, потому что занимаюсь не только граффити, но иногда рисую на ватманах, в альбомах, тетрадях. Живопись – одна из главных частей моей жизни. Это не просто хобби, и кажется, я уже упоминала об этом.
– Если это поможет твоей маме с… – начинает Рамона, но тут же замолкает.
– С сумасшествием, – помогаю я. Не стоит стесняться правды.
– Да, с ним – Она откашливается. – Это будет просто прекрасно!
– Соглашусь, – кивает Зак.
Отойдя от своей работы, он поднимает баллончик с другим цветом и останавливается, смотря на мою часть стены.
– Кого ты рисуешь? – спрашивает он.
Без промедления отвечаю:
– Маму в молодости.
Рамона перестает рисовать и подходит к Заку. Они разглядывают начало моего рисунка, но он все равно непонятен. Я вижу на их лицах сожаление. Я рисую молодую маму, нормальную маму.
– Эй, что за кислые лица? Прекращайте, – улыбаюсь я. Оба тут же поворачиваются ко мне. – Я знаю, вы хотите сказать, что вам очень жаль. Но не надо, все нормально.
Хотя ничего не нормально. Моя жизнь рухнула после смерти отца.
– Хулиганите? – слышится недалеко от нас знакомый голос.
Повернув голову вбок, мы видим четырех «братьев». Ник стоит, облокачиваясь на перила. Дез что-то клацает в телефоне, Блейн наблюдает за мной, покуривая сигарету, а Джаред сидит на ступеньке. В темноте сложно разглядеть, чем он занят. Мы даже не услышали, как они приблизились.
– Что вы здесь делаете? – спрашивает Зак, не скрывая презрения.
От его тона Ник улыбается шире.
– То же, что и ты, малыш, – хулиганим, – отвечает он.
От слова «малыш» на шее Зака выступают вены. Он взбешен. Логично. Я бы тоже не была в восторге от такого обращения.
– Какое именно непотребство вы пришли сюда творить? – интересуется Рамона, сложив руки на груди.
– Курить травку. Хотите? У нас ее много, не стесняйтесь, – отвечает Джаред, все еще сидя на ступеньке. Теперь понятно, что он делает.
Блейн продолжает пристально смотреть на меня, и я готова съежиться. Он и без того похож на демона, а с таким взглядом так тем более.
– Кстати, Хейли, – оторвавшись от телефона, говорит Дез, – в постели Блейна ты забыла вот это, – и поднимает мобильник.
Мой мобильник.
Земля под ногами расходится. Я ощущаю, как на меня уставились две пары глаз. Зак и Рамона. Их взгляды прожигают мою щеку. Хочу закрыть лицо руками и убежать.
– Что ты делала в постели Блейна? – сквозь зубы спрашивает Зак.
– Спала, – отвечает за меня Блейн.
Он продолжает пристально смотреть на меня и дополняет:
– Доволен? – его вызывающий тон Заку, естественно, не нравится.
– Нет, не доволен! Почему она спала именно в твоей кровати?
– Потому что я так решил, и, если захочу, она окажется в ней еще раз, – угрожающе произносит Блейн и, кинув бычок, выдыхает дым, испытующе взирая на Зака.
Тем временем Дез подходит и протягивает мне мобильник.
– Я хочу, чтобы ты потусила с нами, – говорит он.
– Прости, но нет, – качаю я головой.
Все наблюдают за нами, Зак перестал прожигать взглядом Блейна. Теперь он повернулся ко мне.
Я бы хотела побыть с этими нахалами. Но мои друзья… Я не могу этого сделать. Не должна. Мне нельзя превращаться в женскую версию Деза.
– Вот вы где! – раздается женский голос.
Посмотрев в сторону, я вижу Амелию и ее подругу Нелли, вроде так зовут девушку. Мне они неинтересны, поэтому я поворачиваюсь к Дезу. Однако он следит за этой самой Нелли.
– Дез, – кивает она.
– Нелли, – шепчет он.
Да, я угадала.
– Как твои дела? – спрашивает она у него.
Кажется, меня для него больше не существует. Помявшись на месте, я отворачиваюсь и иду к друзьям, которые уже собрали баллончики и разложили их по рюкзакам. Стараясь не встречаться с ними взглядом, я поднимаю и закидываю сумку на плечо. Мы уходим, однако когда мы доходим до поворота, меня хватают за локоть. Блейн.
– Ты должна делать то, что хочется тебе, а не им, – медленно говорит он.
– Хейли, ты там скоро?! – кричит Зак, стоя чуть поодаль. Но я не обращаю на него внимания.
– Почему ты так говоришь? – интересуюсь я, ощущая покалывание в том месте, за которое он по-прежнему меня держит.
Блейн опускает взгляд на свою руку и зачем-то начинает водить пальцем по изгибу моего локтя. Меня тут же бросает в жар. Ну вот зачем он это делает? Зачем он вообще меня остановил?
– Я вижу это, Хейли. Я вижу больше, чем ты можешь себе представить.
Меня бросает в дрожь. Блейн никогда не обращал на меня внимания, а в последнее время мы сталкиваемся все чаще и чаще, и не всегда при хороших обстоятельствах. Рядом с ним я чувствую неловкость. Пожалуй, Блейн не подходит на роль друга. Он полностью изменился со времён школы. И кажется, не в лучшую сторону.
– Отпусти меня, – требую я, но он не слушается.
– Останься, – сладко произносит Блейн, и меня бросает в жар во второй раз. – Ты хочешь остаться, салага. Я знаю, что хочешь. Так давай же, решай.
Его слова, словно шепот дьявола на ушко. Я хочу остаться, но я должна быть со своей семьей. Зак и Рамона помогли мне преодолеть сложный этап, кроме них, рядом никого не было, а значит, я обязана отплатить им тем же. «Братья» – запретный плод для меня.
– Я сейчас схожу в общежитие, попрощаюсь с друзьями, скину портфель и приду, договорились? – не смотря на Блейна, спрашиваю я.
Глаза жжет от непрошеных слез, а рука Блейна сжимает мой локоть так сильно, что становится больно. Опустившись к моему уху, он шепчет сладко, маняще, искушающе:
– Умница.
И отпускает меня.
Оказавшись на свободе, я, не оглядываясь, бегу к друзьям. Сегодня у нас не получилось порисовать, но вместо этого я собираюсь совершить еще одну ошибку. Да собьет меня детский велосипед! Нет мне прощения, и Зака с Рамоной я просто не заслуживаю.
Я занимаю место между приятелями и стараюсь взять себя в руки. У меня есть возможность не идти к «братьям». Но я пойду. Потому что хочу. Дура! Дура! Дура!
– Что он хотел? – спрашивает Зак.
– Ничего, – отвечаю я, и в моей копилке для вранья появляется еще одна ложь.
О проекте
О подписке