Повисшую было паузу нарушил Дипольд Гейнский. Пфальцграф не преминул напомнить – громко, во всеуслышание:
– Первым маркграфа и его людей вызвал я!
Остландские рыцари неприязненно покосились на соперника.
– Значит, и первый бой – мой, – не глядя в их сторону, задиристо выкрикнул сын остландского курфюрста.
О поединке он говорил уже как о деле решенном. Впрочем, по большому счету, так ведь дело и обстояло.
– Если я одолею защитника Альфреда Оберландского, то и с маркграфом тоже первым драться мне. И лишь в том случае, если я погибну…
– Это несправедливо! – поспешил вмешаться Генрих-Медведь. – Если зачинщиков несколько, очередность поединков должна определять вызываемая сторона!
Остландские рыцари заволновались, зашумели.
– В самом деле, – Рудольф Нидербургский на правах хозяина обратился к ненавистному соседу. – Не мешало бы определиться, господин маркграф, с кем именно будет биться ваш рыцарь сначала, с кем – потом. Или уж извольте выставить против каждого зачинщика по одному благородному защитнику.
Что, конечно же было не-воз-мож-но. Теперь уже Рудольф глумливо улыбался в лицо собеседнику. Двух десятков опоясанных златошпорых рыцарей в дружине маркграфа никак не наберется. Невооруженным глазом видно – из всей сотни едва ли двое-трое смогут претендовать на высокое рыцарское звание. Остальные – обычные солдафоны. Сброд, кнехты, посаженные в седла. Отребье и головорезы из простонародья.
Альфред, однако, ничуть не смутился.
– Мой ответчик будет драться один, – неожиданно заявил маркграф. – Против всех. Сразу.
– Что?! – выдохнул Рудольф.
– Что?! – глухо пророкотал из-под шлема Дипольд.
– Что?! – оцепенели прочие рыцари.
Змеиный граф продолжал изумлять своей непредсказуемостью.
– Один, – спокойно повторил Чернокнижник. – Против всех. И сразу.
И вновь первым вознегодовал Дипольд Славный:
– Альфред Оберландский! Ты хочешь, чтобы лучших остландских рыцарей упрекали в недостойной победе? Хочешь, чтобы мы попросту смяли числом и затоптали на ристалище единственного противника и тем самым покрыли себя бесчестием?
Крылья маркграфских наплечников, украшенные извивающимися змеями, чуть шевельнулись:
– Вы сами дали мне право ставить условия поединка… битвы.
Дипольд выругался. К месту сказанное уточнение: когда два десятка на одного – это уже не поединок. Впрочем, и не битва тоже. Это – избиение. И где же тут слава? Не слава тут – позор. Сплошной по-зор! Позор-р-рище!
Нидербургский бургграф тоже был озадачен не на шутку. Один защитник против нескольких зачинщиков сразу… В обычном сражении, когда бьются ландскнехты-наемники, не ведающие законов рыцарской чести, или в какой-нибудь пьяной драке черни такое встречается сплошь и рядом, но чтобы на ристалище, в рыцарском турнире… Неслыханно! Что за комедию ломает перед ними маркграф?!
Или это еще одна хитрость: выставить изначально неприемлемые для благородных противников условия боя и, услышав отказ, гордо удалиться? Попытаться удалиться, по крайней мере. Но каков риск! Если разгоряченные, обезумевшие от гнева остландские рыцари все же примут условия…
Никто из них от боя ведь пока не отказывался.
Да, если примут… Тогда все сложится еще более замечательным образом, чем мог представить Рудольф. Но уж очень гладко тогда это самое «все» выйдет. Подозрительно гладко. А Чернокнижник не из тех людей, с которыми выходит именно так.
– Так нельзя! – выкрикнул Генрих-Медведь. – Так не принято! На благородном состязании должно соблюдаться равенство сил. Маркграф, вы нарушаете правила рыцарского поединка. Вы посягаете на самую суть ристалищных схваток!
– Отнюдь, – возразил Альфред. – Я всего лишь изменяю их. А изменения правил допустимы. Раньше, к примеру, никто ничего не слышал о реннене. Теперь же скачки с копьем и реннтарчем – распространенная забава. Что же до равенства сил в предстоящей схватке, то, смею заверить, господа, моему хм-м-м… рыцарю вполне по силам управится со всеми вами сразу.
Нет, это уже было слишком! Кто-кто, но Дипольд Славный долго слушать оскорбительные речи не привык. Пфальцграф бросил коня на ограждения. Жерди и доски с треском повалились под копытами и грудью рослого жеребца. Конь Альфреда, стоявший за оградой, испуганно прянул ушами, однако сам Чернокнижник и бровью не повел.
– Я буду первым, кто сразит твоего защитника, маркграф, – негромко пообещал Дипольд. – Я очень постараюсь сделать это прежде, чем в бой вступят другие. И когда он падет, тебе тоже придется иметь дело со мной. Сначала – со мной. А никакого «потом» для тебя уже не будет.
– Принято! – Альфред расплылся в довольной улыбке и посмотрел на трибуны: – Бургграф, турнир продолжается! Распоряжайтесь, любезный сосед!
И поделать с этим уже ничего было нельзя. С чувством нереальности происходящего, с неприятным ощущением, что он выполняет не свой замысел, а чужую волю, Рудольф дал знак герольдам. Трубный звук – настороженный и неуверенный – пронесся над ристалищем, вокруг которого почти не осталось зрителей. И тут же захлебнулся. Оборвался.
Остландские рыцари смотрели хмуро, но больше не возмущались и не возражали. И не покидали турнирного поля. Никто не покидал. Ни один. Ненависть к Чернокнижнику и оскорбленное самолюбие были сейчас сильнее благородных позывов.
– Какой вид турнирных схваток выбирает вызываемая сторона? – растерянно проговорил бургграф заученную фразу. – Конный или пеший бой? На мечах или булавах? Копейный гештех?[7] Механический реннен?
Хотя…
Рудольф Нидербургский осекся. Упомянутый им механический реннен не подразумевал и не предполагал смертельного исхода. А речь ведь сейчас шла именно о смертном бое.
– Механический, – опять ухмыльнулся каким-то своим неведомым мыслям маркграф. – Именно механический, дорогой бургграф. Но только не реннен. Сбиванием щитов сегодня мы ограничиваться не станем.
Что значит – механический, но не реннен? Рудольф Нидербургский свел брови:
– Я не понимаю вас, маркграф…
– И не нужно, – оскалился проклятый оберландец. – Мой рыцарь выйдет пешим. С оружием, которое сейчас при нем. С чем выступят ваши зачинщики… – Чернокнижник окинул пренебрежительным взглядом остландских рыцарей, – мне не важно. Впрочем, чтобы поскорее покончить с этим делом, пусть благородные рыцари Остланда остаются как есть. В своих доспехах и со своими копьями.
Нет, это вообще уже не лезло ни в какие ворота! Пеший боец против целого отряда тяжеловооруженных всадников. Маркграф, определенно, тронулся рассудком. Впрочем, если это и беда, то в первую очередь – его собственная.
– Итак, приступим! – Альфред Чернокнижник с лязгом опустил забрало, давая понять, что необходимые условия оговорены, и время пустопорожней болтовни закончилось.
Но все же не рановато ли отгородился незваный гость своей стальной маской?
– Где ваш рыцарь, маркграф? – спохватился Рудольф Нидербургский. – Где защитник?
И сам бургграф, и его благородные гости, и нидербугская стража смотрели на дружинников маркграфа, пытаясь угадать, кто же из них станет тем безумцем, которому надлежит в одиночку, пешим выступить против двадцати конных остландских рыцарей. Однако в свите Альфреда не было движения. Ни один чужак не торопился покинуть седло и ступить на истоптанную ристалищную землю.
О странной шестиколесной повозке Чернокнижника остландцы как-то позабыли. А между тем…
– Мой рыцарь? – хмыкнул маркграф. – Защитник? Он там!
…между тем именно на повозку указала закованная в сталь рука Альфреда Оберландского.
…С седла все было видно прекрасно. И Дипольд Гейнский по прозвищу Славный находился сейчас ближе прочих к огромной повозке. И смотрел, не в силах вымолвить ни слова.
Тяжелый промасленный полог уже сдернут и валяется в грязи. Обращенный к ристалищу, высокий левый борт из толстых струганных досок – опущен. Цепи, доселе опутывавшие повозку, разомкнуты и свисают до земли.
Странный возница в палаческом капюшоне стоит впереди, удерживая коней, и вроде бы что-то бормочет под нос. Впряженные в повозку невозмутимые до сих пор тяжеловозы отчего-то утрачивают спокойствие. Волнуются, хрипят, прядают ушами, норовят обернуться, косят назад испуганными глазами.
А сзади, в повозке…
Нет, там лежала не бомбарда с огненным припасом и ядрами. И не хитрая осадная техника. И даже не турнирное снаряжение. Хотя груда металла, открывшаяся взорам остландцев, вовсе не была бесформенной. Знакомые очертания выдавали…
Доспех?
В самом деле! Доспех!
Только вот размеры…
Огромные!
…и вес…
Чудовищный!
Гигантский, просто великанский доспех!
Обычному человеку не под силу не то что биться в подобной броне… да просто облачиться в нее будет невмоготу – даже с помощью десятка оруженосцев. А если и умудришься надеть такое, то для того лишь, чтобы быть раздавленным насмерть и погребенным под неподъемными латами как под могильной плитой.
И все же это были именно латы. Аккуратно уложенный, стянутый воедино, будто уже надетый на кого-то, очень странный, очень большой и очень тяжелый доспех это был.
Латы, судя по всему, – не боевые и не турнирные. Впрочем, с уверенностью сказать нельзя. Прежде ничего подобного Дипольду видеть не доводилось. Сплошная сталь… Прочные и необычайно толстые пластины, – крупные и малые, выгнутые и вогнутые, тщательно подогнанные друг к другу – наслаивались вплотную и надежно закрывали то, что внутри. Снаружи сталь покрывал какой-то темный, с синеватым отливом, почти черный, слой. Краска? Размазанная смола? Волокна ткани? Тончайшей выделки кожа? Кто знает. Скорее всего – защита от влаги.
И – нигде не видать ни ремней креплений, ни застежек, ни защелок, ни фиксаторов, ни крюков, ни штифтов. Если все это и было, то тоже – надежно упрятано внутри. Снаружи же на толстой броне выступали лишь частые пупырышки заклепок, да утопленные в специальных гнездах крупные головки массивных болтов свидетельствовали о том, что теоретически эту бронированную скорлупу можно разомкнуть.
Непривычно топорщились шипами – большими, устрашающими, но посаженными с умом, так, чтобы не мешали в бою и не сковывали движений на марше – латные перчатки, наручи, налокотники, наколенники и наплечники. Все подвижные сочленения и сегменты прикрывала кольчужная сетка, выбивавшаяся не снизу, изнутри, а почему-то крепившаяся снаружи. Огромный массивный нагрудник создавал впечатление подлинной несокрушимости. Такую защиту не возьмет, пожалуй, ни меч, ни копье, ни секира, ни шестопер, ни арбалетный болт. Да и шлем тоже… Дипольд прикинул возможную толщину стенок. Ох, нелегко будет разрубить, пробить или смять этакую броню.
Горшкообразный, глухой, без забрала, лишь с узкой смотровой щелью, намертво прикрученный к кирасе, шлем чем-то напоминал простые и надежные ведрообразные топхельмы прошлых веков. Имелись, правда, и некоторые отличия. Закругленная верхушка, с которой при ударе соскользнет клинок. Невысокий, но широкий гребень, являющий собой дополнительную защиту. Небольшой, выступающий над прорезью для глаз, козырек. А над козырьком – прямо на округлом стальном лбу, по темно-синей поверхности начертаны знаки. Сложные, непонятные, неведомые. Чем-то особым начертаны. Белым с красным. Как показалось Дипольду, загадочные письмена поблескивали и сияли своим собственным, изнутри идущим светом. Хотя это могло быть обманом зрения, или игрой солнечных лучей.
И вот еще одна странность: кроме смотровой прорези в расписанном шлеме и в прочей темной броне не было ни дыхательных, ни вентиляционных отверстий. Даже найдись где-нибудь великан, которого можно было бы заковать в подобные латы, долго сражаться в этой скорлупе-душегубке не смог бы и он. Тем более сражаться оружием, уложенным возле удивительного доспеха.
Правая латная перчатка касалась рукояти меча. Клинок – без ножен. Длинный и тяжелый. Длиннее и тяжелее даже тех двуручников-цвайхандеров, что носят на своих широких плечах силачи из наемников-ландскнехтов. Слева от доспеха громоздилась булава соответствующих размеров – раза в два, а то и в три больше обычной. Этакой впору не сражаться, а двери, да ворота вышибать.
Щита, правда, не было. Впрочем, для подобных доспехов щит – ничем не оправданное излишество.
Да, содержимое маркграфской повозки впечатляло. Но и только. По-прежнему оставалось непонятным, для чего вообще Альфред Чернокнижник привез сюда этого железного истукана? Зачем демонстрирует совершенно бесполезные ввиду своей неподъемности латы? И где же, в конце-концов, тот оберландский рыцарь, с которым надлежит скрестить оружие?
В повозке, на которую указал змеиный граф – только груда бездушного металла, у повозки – один лишь худосочный возница в балахоне, похожем на рясу, и с палаческим колпаком на голове. Что за глупые шутки?! С кем сражаться?! Не влезет же этот возница в ЭТИ латы? Не схватит меч размером с алебарду, не взмахнет булавой, которая потяжелее кузнечного молота будет. Поднять такой меч, такую булаву и такие доспехи можно разве что при помощи…
Озарение было ярким, внезапным. Как вспышка. Магическая вспышка.
Магия! Чернокнижие! Колдовство! Вот оно что! Вот что тут замешано!
Так, значит, все, что болтают о зловещем властителе Верхней Марки, – правда?!..
Будто подслушав мысли Дипольда, маленький возница перестал бормотать себе под нос, что-то выкрикнул гортанным, каркающим каким-то голосом. Что-то громкое, но невнятное. А после – отчетливо, ясно, требовательно:
– Восстань!
… И значит этот, в капюшоне и балахоне, тщательно прячущий свое лицо – не возница вовсе, а какой-нибудь маркграфовский чародей. Быть может, сам прагсбургский магиер Лебиус Марагалиус, нашедший приют и покровительство в Оберландмарке?!..
А из-под опущенного капюшона – снова. Громко. Зычно. Властно:
– Восстань!
… И значит, сейчас то, что неподвижно лежит в повозке…
И – в третий раз. Еще громче:
– Вос-стань!
… восстанет?!
Время и мысли остановились.
И пфальцграф Дипольд Славный, и прочие остландские рыцари, и бургграф Рудольф Нидербургский, и его приближенные, и городская стража, и даже сам Альфред Чернокнижник со своими воинами заворожено следили, как…
Груда металла в повозке вдруг шевельнулась.
Лязгнула. Звякнула…
Безжизненные доспехи, переставали быть таковыми. Оберландский железный истукан обретал подвижность.
О проекте
О подписке