До отплытия парохода в Стамбул у них оставалось достаточно времени, чтобы поговорить и познакомиться ближе. Писатель постарался кратко, но в характерных деталях рассказать девушкам о Турции, о её обычаях и традициях, главных особенностях. Поговорили и о литературе. О каком бы авторе ни заходила речь – турецком ли, французском ли – Гульсум была знакома с творчеством каждого из них. Писатель смотрел на неё с восхищением и думал: «Неужели это наши татарские девушки?!»

Европейская одежда девушек, их манера держаться вызывали у него чувство гордости. А ведь все они – дочери мулл. Сохраняя веру, приверженность исламу, эти девушки стремятся к новому. Стараются понять и познать этот бесконечно сложный мир. А ведь это никому не даётся легко. Да, много лет назад он тоже впервые пересёк море и прибыл в Стамбул. Прямо из морского порта он отправился на поиски известного турецкого писателя Ахмета Мидхата. В бытность свою шакирдом медресе «Камалия» в Чистополе Фатих писал ему письма. И, что удивительно, турецкий писатель постоянно отвечал ему. В Стамбуле он принял юношу в своём доме как близкого человека. Ахмет-бей устроил Фатиха, жаждавшего знаний, в школу высших чиновников «Мулкия», в которой учились только дети именитых граждан Стамбула. Вот откуда в Фатихе Карими аристократизм, уважение к Турции, любовь к иностранным языкам. Здесь Карими продолжил занятия творчеством. Теперь в Турции у него много друзей, единомышленников. В этот раз он едет в эту страну, чтобы писать статьи для газеты «Вакыт». Вернее сказать: он едет, чтобы выяснить причины поражения страны, которая когда-то приняла его как своего, разделить с нею её тяготы. Впрочем, это тот самый исторический период, когда решается судьба не только Турции, но и тюркских народов России, в том числе и татар.

Больше, чем экономические, военно-политические вопросы, публициста, философа, политика и писателя Фатиха Карими интересовало освобождение женщин, судьба образованных татарок – будущих матерей нации^[29]. Вот ещё одна причина, по которой он постарается не выпускать из поля зрения этих европеизирующихся смелых татарских девушек.

…А пока… Пока они в пути. На Чёрное море опустился вечер. Самое время прочитать про себя молитву и пожелать: «О Аллах, даруй нам благополучную дорогу туда и дорогу обратно!» Нет-нет да проползают в темноте тревожные мысли. Как писал Тукай:

Говоришь себе, что в небе может быть всё что угодно, на то оно и бесконечное небо!

Ах, дорогой Тукай, только бы ты был здоров. Ну вот, «причина» нашлась, и по щекам Гульсум ручейками потекли горячие слёзы. Эх, отвезти бы поэта в Крым на лечение, но… Гульсум вспомнила их последнюю встречу. Пусть она не будет последней! В её сердце нет ни капельки злости или обиды на поэта. Разве может человек такого масштаба, как Тукай, послушаться каких-то девчонок и увязаться за ними в Крым! Лицо Гульсум снова обожгли слёзы. Слава Всевышнему, ты есть, Тукай! Когда сердце полыхает, когда испытываешь жажду любви или тоскуешь, когда ищешь собеседника для молчаливых разговоров, – есть ты и твои стихи, хранящиеся в сердце.

Тихо открыв дверь каюты, Гульсум вышла на палубу. В то же мгновение в лицо ей ударил влажный ветер – ветер её судьбы. Море было неспокойно. Скоро снова вступят в права удивительные законы Чёрного моря, которым уже миллионы лет. Безжалостная сила разорвёт поверхность воды, раскачает волны, заревёт буря, побегут наперегонки волны, забрасывая друг друга клочьями белой пены и уничтожая всё, что попадётся им на пути…

 
Волна нагрянет,
Её кручина
Швырнёт корабль страны родной.
Какая тянет
Нас пучина
И жертвы требует какой?^[30]
 

Удивительно, сегодня Гульсум настроена на поэтический лад. Вот пришло на память стихотворение «Корабль» печального Дэрдменда, и погрузило её в философские и грустные размышления. Он тоже её любимый поэт. Дэрдменд – Закир Рамиев – учился в Стамбуле. Говорят, Тукай мечтал: «Хорошо бы однажды увидеть Стамбул». Близкая, братская страна, притягивавшая к себе многих образованных татар и давшая им кров. Протянуть ей руку помощи в трудную минуту – это достойный ответ. Хорошо, что они выехали немедля. Теперь надо успокоиться и немного отдохнуть.

Гульсум приоткрыла дверь каюты и услышала плач Марьям:

– Гульсум, а если мы там умрём?

– Кто тебе сказал, что мы едем умирать? Дружочек, мы должны помочь тем, кто умирает, разве не так?! Поэтому нас там очень ждут. Немедленно выкинь эти нехорошие мысли из своей красивой головки, ладно? – начала успокаивать Гульсум, по-матерински тепло обняв Марьям и нежно поглаживая её по волосам.

– Ах, Гульсум, Аллах дал тебе огромную силу воли. Ты удивительная, святая душа.

– То же самое я думаю о всех вас и восхищаюсь вами.

– Только ты так можешь сказать, дорогая Гульсум. Спасибо тебе.

– Марьям, хочешь, я почитаю тебе стихи Тукая?

Девушка кивнула, сняла очки, вытерла глаза и окунулась вместе с Гульсум в море поэзии. Марьям Якупова, приехавшая в северную столицу из Ташкента, из царства солнца и виноградников, была весьма романтичной натурой и сама немного писала стихи.

Любовь^[31]

 
Не бывать цветам и травам, если дождик не пойдёт.
Что ж поэту делать, если вдохновенье не придёт?
 
 
Всем известно, что, знакомы с этой истиной простой,
Байрон, Лермонтов и Пушкин вдохновлялись красотой.
 
 
Ведь пока не искромсает сердца нам любви клинок,
Что такое наше сердце? – просто мускулов комок.
 
 
От зубов твоих слепящих я стихи свои зажёг.
Разве жемчугу морскому уступает жемчуг строк?
 

– Неужели Тукай – настолько влюблённый поэт, Гульсум?

– Слушай, все вопросы потом…

Если бы не было^[32]

 
Кто будет дорожить тобой, милая, если не будет страстного сердца?
Кого будет нежить цветок, если не станет соловья?
 
 
Твой самый правдивый образ, знай: в сердце поэта;
Ты не увидишь себя истинную в зеркале, если нет его.
 
 
Не была бы оценена по достоинству возлюбленная Лейла,
Осталась бы просто девушкой, если бы рядом не было Меджнуна.
 
 
Я не приемлю, если у такой королевы красоты, как ты,
Не станет её рабом хоть один влюблённый поэт.
 

– Гульсум, это стихотворение посвящено тебе?

– Нет, Марьям. Но оно посвящено всем, у кого в сердце живёт любовь. По-моему, настоящая, великая поэзия такой и должна быть.

– Но Тукай даже не захотел встретиться с нами в Петербурге.

– Э-э, Марьям, в то время Тукай был серьёзно болен. У меня до сих пор сердце болит, когда вспоминаю те дни.

– Мне кажется, Гульсум, ты по-настоящему любишь его.

– Если не любить Тукая, то кто мы тогда, нация ли мы вообще?! Только вот никак не могу ему помочь. Лишь бы с ним ничего не случилось… Он словно рана на моём сердце…

– Ты поистине святой человек, милая Гульсум, – сказала Марьям. Теперь и в её сердце словно поселился божественный свет, похожий на любовь.

Эмоциональное состояние девушек в соседней каюте было схожим, словно они сегодня сговорились. Они тоже долго беседовали, незаметно разговор перешёл на дела сердечные. И теперь обе – и Марьям, и Рокия – блаженно плавали в объятиях этих волшебных волн.

Фатих-эфенди, пожелав юношам и девушкам спокойной ночи, совершил намаз и лёг в постель, но сон никак не шёл. Чёрное море волнами намывало воспоминания на берег души. Примерно тринадцать лет назад, во время «Путешествия по Европе», тринадцать дней были отданы Стамбулу. Довольные тем, что удалось повидать и узнать, радуясь новым знакомствам и встречам, солнечным майским утром они плыли по Чёрному морю домой…

А сегодня они плывут в противоположную сторону. И у них сейчас другие мысли, задачи и другая ситуация. Балканы пылают в огне войны. Безопасность страны висит на волоске. Почему? Что привело к этому? Ещё предстояло искать и найти ответы на все эти вопросы и донести их до сознания соплеменников. Вот с такой непосильной задачей на плечах Фатих Карими – аристократ по крови и борец по духу – отправился на линию огня.

Впечатления от встречи со Стамбулом в этот раз Фатих Карими описал в «Стамбульских письмах»^[33]:

«Вечером 9 ноября, когда наш пароход входил в Стамбульский пролив, послышались редкие пушечные выстрелы. Пассажиры ещё в Одессе были напуганы новостью о том, что болгары якобы обстреливают Стамбул из пушек. И теперь все забеспокоились:

– Мы пропали, идём прямо под пушечный обстрел.

Но румы и армяне, которые были осведомлены о ситуации в Стамбуле, успокоили их:

– Не бойтесь, господа, наверное, у мусульман Курбан-байрам, обычно они на четвёртый день праздника стреляют из пушек во время каждой молитвы.

Когда под лучами тёплого солнца мы вошли в пролив, по берегам которого с обеих сторон зеленели сады и рощи, думаю, ни у кого из присутствующих не осталось в сердце страха войны. Невероятная красота пейзажей по обоим берегам пролива привлекла к себе и души, и глаза. Даже те, кто видел это сто раз, теперь, в сто первый раз, разглядывали всё вокруг с такой же, как и прежде, охотой…»

Особенно сильное впечатление Стамбул произвёл на тех, кто увидел его впервые. Перед ними открылась невиданная доселе чудесная панорама. Поверхность бирюзовой воды мерцала разноцветными бликами, по ней плыли отражения минаретов. Над городом парил божественный звук азана. В окружении этого волшебства в душе словно просыпалась древняя память и сердце билось чаще, куда-то стремясь.

Поражающие красотой пейзажи и удивительные картины шли чередой. Высадившись с парохода, все направились в отель «Масаррат». По обеим сторонам улицы вплотную одна к другой были расположены многочисленные кофейни: пассажиров парохода удивило то, что все они были заполнены элегантно одетыми, пышущими здоровьем турками, которые с беспечным видом попивали кофе, и это в то время, когда шла война.

Впрочем, прибывшие сюда из России сёстры милосердия тоже собирались удивить турков, но по-своему – старанием, самоотверженностью, смелостью.

Фатих Карими был, как метко заметила Рокия, Хызр Ильясом, который встретился девушкам на их пути. Прежде всего он отвёл их в российское посольство и официально оформил их прибытие. Затем, после встречи и переговоров в столичном управлении «Красного Полумесяца», девушек, пока ещё не знавших турецкий язык в совершенстве, назначили на работу в госпиталь, где работала княгиня Елизавета Николаевна Оболенская. Госпиталь располагался в нескольких огромных зданиях на берегу Мраморного моря на площади Кадергэ. Раньше здесь был родильный дом и акушерская школа. Когда началась война, больницу переделали под госпиталь. Докторами здесь работали мужчины, остальной персонал был представлен женщинами, которые очень тепло приняли татарок.

В светлых палатах, где лежали раненые, царила чистота. Было приготовлено двести кроватей с постельными принадлежностями и одеялами. Одежда на раненых также была белоснежной.

Княгиня Оболенская удивила, сразу заявив:

– Я придерживаюсь принципов гуманизма, туркам симпатизирую. У меня среди них много друзей, поэтому я здесь.

Оказалось, что в госпитале побывала и жена российского посла – мадам Гирс, и госпиталь ей понравился.

Не откладывая дело в долгий ящик, сестёр милосердия тут же определили на разные работы. Врач Джавдат из хирургического отделения выбрал Гульсум.

И как бы она ни старалась по-французски объяснить ему, что остальные три девушки – будущие врачи и намного превосходят её по уровню подготовки и опыта, доктор, прекрасно знавший французский язык, повторяя с улыбкой «Чок гюзаль, чок гюзаль»^[34], повёл её в хирургическое отделение. Там готовились к ампутации ноги молодого турка по имени Гадель. При этой новости у Гульсум потемнело в глазах, с огромным трудом подавив позывы к рвоте, она мёртвой хваткой вцепилась в несчастную, обречённую ногу юноши. Внимательный и опытный врач сразу оценил ситуацию и протянул ей ватку с нашатырём. Увидев, как беззвучно плачет турок, лежащий в луже крови, Гульсум тут же взяла себя в руки. Осторожно вытирая капли пота со лба измученного юноши, она не переставая шептала про себя молитвы, взывая к Всевышнему. Но как унять собственные слёзы, как скрыть их и собрать волю в кулак?! Это молчаливое потрясение, которое она испытала на первой операции, оставило неизгладимый глубокий след в душе «светлого ангела».

Количество раненых увеличивалось с каждым днём. В конце ноября части болгарской армии окружили Стамбул огненным кольцом. Казалось, война подошла к самым воротам госпиталя. От беспрестанной пушечной пальбы в здании уже почти не осталось целых окон. В этом светопреставлении, в которое попали девушки, наверное, только Кабир Бакир ещё мог думать о них. То и дело звучали его приказы: «Присесть! Ложись! Марш в подвал!» Девушки старались выполнять его приказы, но чаще самоотверженно оставались на месте, продолжая ухаживать за тяжелоранеными. Фатих Карими так писал об этих невыносимых днях в «Стамбульских письмах»: «Госпитали и врачи очень довольны и благодарны российским мусульманам. Они восхищены тем, как неустанно и добросовестно трудятся наши соотечественники. Ведь наши соплеменники приехали сюда за свой счёт и теперь все силы отдают общей работе…» Мало того, наши девушки перед европейцами и мусульманским миром выступали как представители татарского народа, создавая образ нации перед лицом цивилизованного мира. А Карими показывал турецкому народу и мусульманскому миру образец того, в каких отношениях могут быть современные мужчины и женщины. В своей знаменитой хронике путешествий публицист обозначил тему освобождения женщины как первостепенный вопрос, стоящий перед исламским миром и требующий разрешения. «Прогресс исламского мира, его будущее напрямую зависят от решения этого вопроса», – писал он. И, взяв под опеку татарских сестёр милосердия, он на примере их характеров, образа мыслей, воспитания, общественной деятельности представил исламскому миру суть того нового, что несли в себе представительницы молодого образованного поколения татарок. Ну а девушки оказались на высоте и смогли в полной мере стать олицетворением этих идеалов.