– Сударыня, думаю, что Всевышний дал вам возможность получить образование в российской столице не для того, чтобы вы стали сиделкой для больного поэта. Я думал, что наши девушки, подобные вам, завоёвывающие вершины знаний, живут другими мыслями и чувствами… Но оказалось, что вас больше занимают пустяки. Надеюсь, вы понимаете, что наша нация стоит накануне грандиозных перемен? Сколько самоотверженных учителей и учительниц нужно будет для того, чтобы служить нашему народу!
– Простите, – едва слышно проговорила девушка. – Что бы вы ни говорили, но попытку помочь вам я не могу считать пустяком. А что касается будущего, то в своём письме из Серноводска, которое переправила вам через вашего друга господина Фатиха Амирхана, я, кажется, довольно подробно описала, что собираюсь стать учителем… Учительствовать – моя сокровенная мечта.
После этих слов Тукай, испытывавший огромное напряжение от их разговора, почувствовал желание посмотреть ей в глаза. Увидев бегущие по щекам девушки слёзы, он растерялся. Не успел поэт отругать себя или оправдать – постучали в дверь.
– Входите, – сказал поэт, не узнавая свой голос.
В комнату с шумом ворвалась группа студентов-татар, учившихся в Петербурге.
– Можно, Тукай-эфенди?
– Ас-саляму алейкум, наш любимый поэт!
– Добро пожаловать, Тукай-эфенди!
– Как поживаете? Мы так волновались, что не успеем повидаться с вами…
– Мы рядом со знаменитым Тукаем, какое счастье!
– Вот это удача так удача…
Каждый из них источал радость, они тянули руки для рукопожатия, кто-то продекламировал стихи:
Сегодня каждый окрылён каким-то светлым чувством.
Мой саз играет веселей: сегодня праздник, праздник!
И ветер праздничного дня мне тихо-тихо шепчет:
«Тревоги прежние развей: сегодня праздник, праздник!»[7]
– Джоконда, и ты здесь?! Ты, как всегда, шустра… и красива, – сказал один из юношей, что посмелее, переместив центр внимания на Уммугульсум. Тукай с облегчением перевёл дух.
– А мы тебя ищем по всему городу. И к Мусе-эфенди заехали. Акция «Белые цветы», которая должна была пройти на Сенатской площади, перенесена на завтра. На тебя и Марьям-туташ возложено ответственное дело. Надеюсь, ты знаешь об этом, – сказал один из студентов, который выглядел немного старше и серьёзнее остальных.
В ответ Уммугульсум кивнула и торопливо направилась к двери. Кажется, она даже не попрощалась…
– Почему вы называете её Джокондой? – спросил Тукай, когда дверь за девушкой закрылась.
Один из юношей, втайне вздыхавший по Уммугульсум, тотчас ответил:
– Наверное, за её таинственную улыбку. Господин Гаяз Исхаки[8], бывая в Петербурге, всегда обращался к ней «Джоконда». Он говорил, что она напоминает известный портрет великого итальянского художника.
– И в самом деле, Уммугульсум словно таинственная героиня, сошедшая с полотна Леонардо да Винчи, – сказал юноша со смеющимися из-под очков голубыми глазами.
– По-моему, её собственное имя идёт ей больше, – сказал Тукай, стараясь ни на кого не смотреть.
– Да-да, ей-богу, так!
– Настоящее татарское имя!
– Очень красивое имя! – зашумели все вокруг, поддержав поэта.
Лицо Тукая оживилось, порозовело. Те из студентов, что были более бойки на язык, говорили и говорили, стараясь развеселить его. Скромные же радовались про себя этой встрече с поэтом. Наиболее чувствительные страдали, глядя на больного Тукая. А кто-то читал стихи:
Хоть юнцом с тобой расстался, преданный иной судьбе,
Заказанье, видишь, снова возвратился я к тебе.
Эти земли луговые, чувства издали маня,
Память мучая, вернули на родной простор меня[9].
………………………………………………
Этот лес благоуханный шире моря, выше туч,
Словно войско Чингисхана, многошумен и могуч.
И вставала предо мною слава дедовских имён…[10]
Тукай чувствовал: эти юноши – настоящие татары, потому что татарская душа никогда не живёт без грусти и ностальгии. Они словно окутали Тукая своими тёплыми чувствами. Поэт был благодарен им. И в завершение знакомства ему захотелось сделать им подарок:
* * *
Мысли все и днём и ночью о тебе, народ родной!
Я здоров, когда здоров ты, болен ты – и я больной.
Ты священен, уважаем, от тебя не откажусь,
Если даже все богатства мир положит предо мной[12].
* * *
Так не склоняй же головы пред миром
низких – ты велик!
Пусть мир склонится пред тобой,
ты – царь и не ищи владык[13].
На какие-то мгновения Тукая накрыло волной аплодисментов и восторженных восклицаний…
– Тукай-эфенди, мы приглашаем вас завтра на праздник «Белые цветы».
– Завтра с утра заедем за вами.
– Праздник организуется в помощь больным туберкулёзом.
– Там соберётся вся татарская молодёжь Петербурга.
Студенты, счастливые от встречи с Тукаем, попрощались и шумно покинули комнату. Поэт обещал им быть на празднике.
В комнате повисла тишина. Почему-то в голове крутились строки из стихотворения «Пора, вспоминаемая с грустью»:
Спишь спокойно, ну а если ночью ты проснёшься вдруг, –
Тишь… Рассвет ещё не скоро. Темнота стоит вокруг.
И тебя охватит жалость, и до утренней поры
Ты оплакиваешь участь и Тахира, и Зухры[14].
…Поэт плакал.
Стыдно, ей-богу! Не на этого ли «ангела» жаловался он петербургским друзьям-журналистам Кариму Сагиту и Кабиру Бакиру? Мол, квартиру Мусы Бигиева, и без того тесную, заполонили курсистки… В действительности же и внутренне, и внешне поэт не в состоянии был принять то непомерное почитание, чрезмерное возвеличивание, которыми окружили его студенты.
И снова, словно договорившись между собой, одновременно навалились на грудь его внутренние сомнения, болезнь, горькая судьба, оставшиеся считанные дни, любовь, размышления о счастье… В душе Тукая поднялся жестокий девятибалльный шторм. Яростные, белопенные волны-чувства раскачивались, набегали, бились.
– Дитя природы, ты говоришь «Крым». А знаешь, эта вода тепла лишь для тех, кто плавает на солнце и в мелководье. Для таких, как я, ныряющих в глубины истины, всё иначе. Чем глубже ты опускаешься, тем холоднее вода и сильнее давление. Ты ещё поймёшь – но позже – и силу чувств, которые бушуют в душе поэта, и то, как много моих надежд и мечтаний поглотило жестокое море под названием «жизнь»…
В эти же минуты Уммугульсум-Джоконда, в слезах сбегавшая по лестнице, думала лишь об одном: уехать отсюда немедленно! Немедленно! Ноги сами понесли её в сторону Невы.
Весна уже вступала в свои права. На Неве начинался ледоход. На зеркальной поверхности воды колыхались дворцы и здания, одно краше другого. Таяли льды. Лишь лёд, царивший в сердце поэта, не смогла бы сдвинуть никакая сила.
Видно, одних горячих чувств Уммугульсум не хватит, чтобы растопить вечную мерзлоту судьбы. Тукай – как большой айсберг. И, кажется, он даже не заметит, если сокрушит твой белый парусник. Разве не так?
– Нет, нет, вовсе не так, – разгорячившись, с мокрыми от слёз щеками, начала разуверять себя Уммугульсум. Потому что она до сих пор жила в тумане сладкого сна после того литературно-музыкального вечера, который некогда состоялся в Казанском Дворянском клубе[15]. Как сильно сблизила их в тот день «Игра в почту»! Тогда влюблённая Уммугульсум, пользуясь своей ролью почтальона, написала Тукаю кучу писем и передавала их ему с таинственной улыбкой. И не отдала ему ни одного письма от других девушек! Тукай шутил тогда: «Неужто только одна красивая девушка захотела мне писать?.. Вам к лицу роль почтальона. А читать ваши письма – настоящий праздник». Он прошептал это, мягко взяв её за руку и чуть задержав её в своей ладони. На следующий день был написан настоящий гимн этим рукам.
Твои руки
Источник радости и муки,
Всё совершенство – твои руки.
Как рыбы, в брызгах света блещут,
Чисты, как ангел, твои руки.
И выздоравливают души,
Их лечат, дева, твои руки.
Волшебной силою удержат
И не отпустят твои руки.
В них счастья каждого начало
И море счастья – твои руки.
Как чайки, рук твоих коснувшись,
Я в небо взмыл – там твои руки.
Как древо райское, стройна ты,
На древе листья – твои руки.
Поймёшь сама слова поэта,
Им недоступны твои руки.
Дай, думаю, воздам хвалу ей,
Легко мне славить твои руки.
…Щёки девушки зарумянились, в глазах – огонь, взгляд ласковый. А какая гордая осанка, изящная фигура, небольшой расшитый жемчугом калфак, жемчужные зубы, зовущие губки вишенками… Сердце поэта охватило какое-то неизведанное приятное чувство…
– Тукай-эфенди, а вы читайте письма вслух, – выкрикнул кто-то из молодёжи в общем весёлом гуле, и поэт очнулся.
– Если позволите, я прочитаю для автора письма одно своё стихотворение.
Молодёжь затихла, ожидая волшебных слов из уст поэта.
Хоть я бедняк, но пожелай – тебе я душу подарю,
Приди, и я, как мотылёк, в твоём огне сгорю, сгорю.
О, вразуми меня, Аллах! Мне плен грозит, грозит тюрьма,
Ведь эта девушка меня свела с ума, свела с ума[16].
…А теперь она, в стремлении помочь поэту, натворила много лишнего и попала в смешное положение. Пытаясь набрать денег для поездки в Крым, она распродала все свои украшения, расшитые жемчугом калфаки. Подруги, следуя её примеру, тоже отказались от любимых серёжек и браслетов. Но если бы поэт узнал об этом, то непременно выгнал бы её из номера гостиницы. Он не желает видеть, какая влюблённая душа живёт в ней. А ведь всего неделю назад не было в мире никого счастливее её. Узнав о неожиданном приезде Тукая в Петербург, она была на седьмом небе от радости. И, главное, у кого поэт остановится?! В доме мужа её сестры, петербургского муллы и известного богослова Мусы Бигиева!
Поскольку Тукай ехал в Петербург по приглашению Мусы-эфенди, то с вокзала отправился прямо к нему на квартиру. В начале 1912 года группа из представителей татарской интеллигенции Петербурга приняла решение издавать газету «Слово» или «Новость».
В качестве редактора нового издания был приглашён Тукай. Но организационные вопросы зашли в тупик, и в начале весны, к моменту приезда Тукая в Петербург, вопрос с газетой был снят с повестки дня. Поскольку Тукай заранее не сообщил о своём приезде, возникла неловкая ситуация. Разумеется, в доме началась суета. Для гостя срочно освободили кабинет хозяина дома. На кожаном диване постелили постель. То ли простудившись в дороге, то ли будучи больным ещё до путешествия, Тукай не переставая кашлял. И ничего не ел. Увидев утром поэта, направлявшегося в умывальню, Уммугульсум оторопела. Глаза девушки невольно наполнились слезами. Невероятно исхудавший, похожий на подростка поэт в эти мгновения показался ей очень близким и вызывал бесконечную жалость. Поговорить бы с ним, поддержать, но старшая сестра Асма – хозяйка дома – даже близко не подпускала к Тукаю ни её, ни Марьям. Приказ сестры был категоричен:
«Не забывайте о приличии, не докучайте поэту!» Но разве могут запреты сестры остановить Уммугульсум? Она уже строила планы, как привлечь внимание поэта, и продумывала способы его лечения. Например, когда Тукаю станет лучше, она покажет ему места, где бывал Пушкин. Вскоре ожидается концерт знаменитого певца Шаляпина. Она обязательно достанет билеты на концерт, даже если придётся встать в очередь с самого раннего утра… Погружённая в эти красивые мечты, она вернулась после занятий к Бигиевым. Увидев через полуоткрытую дверь пустой диван, Уммугульсум застыла на месте.
– Где он?
– Где?.. Люди Баязитова[17] увезли его, – ответила сестра Асма. – Даже не стали дожидаться, пока вернётся Муса-эфенди.
Видно, что настроение у сестры было испорчено.
– Наверное, не зря в народе говорят: «Сделал добро – жди зла»…
– Сестра, что ты говоришь? Что за зло? Тукай серьёзно болен. Наверное, они повезли его к доктору?
– А Муса-эфенди чем занимается, по-твоему? Третий день бегает за каким-то евреем-профессором. Вот придут они сейчас с профессором, и что нам делать? Нашего гостя и след простыл.
И в самом деле, неудобно получается. Разве не видит Уммугульсум, как её зять старается поставить на ноги своего уважаемого гостя? Среди татар Петербурга трудно найти другого такого образованного и воспитанного человека, как Муса Бигиев. Для студентов-татар Петербурга он – незаменимый советчик, наставник. Чтобы послушать проповеди учёного, в его приход собираются из самых дальних уголков города. Может быть, Тукай не успел понять, насколько это большой учёный? Иначе бы не стал предпринимать никаких шагов, не посоветовавшись с Мусой-эфенди. Эх, если бы Гаяз-эфенди был сейчас в Петербурге! Встреча троих великих людей была бы чем-то особенным.
Одно из последних стихотворений Тукая «Писателю», написанное в 1913 году и прозвучавшее почти как завещание, судя по биографическим деталям, течению мысли, явно посвящено классику татарской литературы, мыслителю, общественному деятелю Гаязу Исхаки[18].
О писатель! Кто признанья взглядом-молнией достиг!
О художник! Словом честным чей прославился язык!
Возвратись в страну, довольно, ожидания не дли,
Чтобы ложь и лицемерье взор твой пламенный настиг[19].
В оставшиеся считанные дни жизни Тукай обращается к писателю с особым чувством, от самого сердца, зовёт его… И ждёт: «Возвратись в страну, довольно, ожидания не дли…»
Тукай сравнивает его с соратником и сподвижником Пророка Мухаммеда – Гумером:
…Как он был нужен здесь сейчас – своими прославленными произведениями, кипучей деятельностью – защищать народ, справедливость, стать другом и опорой прямодушному Тукаю!.. Но, к сожалению, этим двум писателям не было суждено встретиться. Исхаки был вынужден жить вдали от родины. Более того, в то самое время, когда было написано это стихотворение, Гаяз Исхаки был отстранён от общественно-политической и журналистской деятельности и сослан в город Мезень Архангельской губернии.
И самому Исхаки было о чём сожалеть: когда он, освободившись из ссылки, вернулся на родину, Тукая уже не было на этом свете. 8 апреля[21] 1913 года Г. Исхаки направил в газету «Кояш» телеграмму: «По случаю смерти великого поэта Тукаева и с глубокой скорбью выражаю искренние соболезнования моему многострадальному народу». А через год он сравнит смерть Тукая с «национальной трагедией» и в одноимённой статье с горечью напишет: «Природа подарила нам Тукая в чистом и необработанном виде. Смогла ли татарская среда огранить этот чистый алмаз, придать ему блеск? Смогла ли сознательная часть татар понять, что место этого алмаза – в самом дорогом для нации месте – там, где бьётся её сердце, и дать ему то, чего он был достоин?»[22]
…Всего несколько месяцев назад, когда Исхаки ещё был здесь, жизнь в Петербурге бурлила. Татарское население города жило настоящей национальной жизнью. Организовывались совместные чтения новых произведений писателя, музыкальные вечера… Но сбежавшего из тюрьмы и тайно проживающего в Петербурге Гаяза Исхаки недавно снова арестовали. Иногда он пишет Уммугульсум из тюрьмы. Расспрашивает про петербургские новости. Ох уж эта судьба татар! Ох уж эти жестокие ветры судьбы!..
Присев на опустевший диван, Уммугульсум расплакалась. Почему, почему её благородные намерения терпят крах? Почему так?! Она готова жизнь отдать за больного поэта. Теперь у неё один выход: пойти в редакцию газеты «Нур» и разузнать, где остановился Тукай. Увидев спешные сборы подруги, Марьям протянула ей забытые Тукаем портсигар и расчёску. Эта Марьям и впрямь очень сообразительная. Ведь эти вещицы – отличный предлог для того, чтобы заявиться к Тукаю.
Предлог… И вот теперь она, повидавшись с Тукаем и готовая умереть от расстройства, возвращается к Бигиевым. Что она скажет Марьям и сестре Асме? Скажет, мол, Тукай меня даже слушать не захотел? К счастью, домашние, увидев её состояние, не стали донимать ненужными вопросами.
– Успокойся, милая. Если судьбой не суждено, то, как ни старайся, ничего не добьёшься. В Чистополе ходили слухи, что он любит Зайтуну, дочь Хайдара-абзый. Неужели ты не слышала?
– Зайтуну? Ты сказала «Зайтуну», сестра?! Когда, когда успела эта девчушка завоевать сердце Тукая?
– Говорят, она очень решительная девушка, так же, как ты, стремится к знаниям. Поговаривают, что поехала учиться в школу Буби, в Агрызские края.
Для Уммугульсум это стало ещё более убийственной новостью. К своей двоюродной сестре Зайтуне она относилась как к девочке-подростку. И вдруг оказалось, что та уже выросла. И влюбила в себя такого поэта, как Тукай. Она и впрямь славная девочка, эта младшая дочь Хайдара-абзый. Видя её любовь к чтению, Уммугульсум ей то и дело давала книги и журналы. Зная, что их семья бедствует, иногда дарила одежду. В последний приезд Уммугульсум они вдоволь накупались в Каме. Ты только глянь на неё, хоть бы раз упомянула Тукая! Уммугульсум ожидала чего угодно, но только не такого поворота.
О проекте
О подписке