Глава 4

Персефона

Я спокойно рассматриваю зал, где души сменяются одна за другой, проходя все проверки и рассматривая картины их прошлого вместе с нами. Время здесь замедляется, одно мгновение становится вечностью, целой жизнью для той души, которая проходит через арку весов. Радамант и Минос сидят справа от меня на небольшом возвышении. У них ни стульев, ни трона. Судьи парят в воздухе в позе лотоса с полузакрытыми глазами. Им не нужно внимательно смотреть. Чаша весов все равно накренится в нужную сторону. Ни оной душе ее не обмануть.

Золотая арка из потемневшего металла, она же опора для плеч, удерживающих чаши, которые подвешенные на скрипучих цепях. Душа проходит эти врата, и весы распределяют, кого отправить на Асфоделиевые поля, в Элизиум, а может быть, даже в Тартар.

Я была словно загипнотизирована, впервые увидев, как проходит суд. Чего-то более точного и безупречного не встретить на Земле. Оно и неудивительно. Для души, проходящей в арку, пролетала целая жизнь, вечность в ее понимании, когда для нас лишь мгновение. Перед ней представал весь пройденный ею путь как на ладони, она испытывала все то, что при жизни приносил ее владелец другим людям, будь то хорошее или плохое – неважно. В этот миг все равны и судятся по строгому закону справедливости. Именно здесь, а не в конечном месте пребывания, творилось настоящее возмездие. Такая душа буквально перемалывалась в жерновах прошедших событий, сопровождавших ее существование на Земле. Каждый в одно мгновение проживал те страдания, которые успел причинить другим при жизни, или же чувствовал благодать, снисходившую на праведников и действительно хороших людей. В итоге, после того как чаша накренялась в одну или другую строну, у души не оставалось никаких вопросов. Она понимала, за что ей уготована та или иная участь.

Очень редко чаши весов останавливались посередине. И когда у Радаманта и Миноса не было ответа, в дело вступал Эак. Он старейший из судей и самый мудрый. Его слово всегда значило больше, чем решение остальных. Он предпочитал оставаться в тени, если в обратном его не вынуждало обязательство. Тем не менее именно он в спорные моменты при распределении судеб говорил последнее, самое весомое и заключающее слово.

Я видела его всего раз. Говорят, он показывается лишь в редких случаях, но, когда я вошла в зал, он не посмел не явиться предо мной, приветствуя новую королеву, ведь именно Эак почувствовал первым, что грядет разрушение, если никто не займет трон Аида.

Души шествовали одна за другой, проходя сквозь арку и становясь тенями. Сам камень впитывал весь их жизненный свет, словно сухой песок поглощал капли пота умирающего от жажды путника.

Первое время меня очень интересовало, как проходит суд. Я увидела столько душ. Каждая несла свою историю. Свои беды и радости. Любовь и ненависть. Отголоски ее злых и добрых деяний резонировали и отражались от стен зала ровно до тех пор, пока не выносился вердикт, знаменуя окончание процесса.

Я днями и ночами не выходила с зала, проживая человеческие эмоции вместе с душами.

Мне не нужно было есть, пить, спать. Я могла вечно сидеть на троне и, словно во сне, смотреть на то, как жили другие. Но однажды Гекате пришлось остановить это. Я настолько увлеклась жизнями других, что напрочь забыла о своей. Ведьма напомнила мне, что у меня имеется множество других обязанностей, а здесь справятся и без меня. Но объехав на Чуме все королевство, я вновь возвращалась в зал суда.

Я ощущала силу Аида. Его тьма окутывала мою душу и буквально горела в глазах. Она рвалась наружу, желая повелевать и властвовать, но я крепко держала ее в узде.

После того как я превратила Минту в куст мяты, тьма перестала так сильно на меня давить. Я как будто выполнила ее волю, и она могла спокойно ждать следующего провинившегося. Однажды, когда я пролетала над Асфоделиевыми полями, я увидела на опушке сонного леса человека. Живого, с настоящим телом, а не простую тень. Вынуждена спуститься, я узнала в путнике Аскалафа. Садовник следил за растениями и их изменениями, но увидев меня, улыбнулся. В его взгляде не было ни капли удивления. Как будто он точно знал, кем я стану и что произойдет.

– Цветок Аида… – произнес он.

Его голос обволакивал теплом, и мне казалось, будто он говорит на неизвестном мне языке, настолько вычурно звучала эта фраза.

– Что это значит? – удивилась я, спрыгивая с лошади.

Старик хмыкнул и прислонился к дереву.

– Ты была здесь! Эти деревья получили намного больше жизненной энергии, чем должны были… – протянул он, поглаживая кору.

Он не ответил на вопрос, а я не стала настаивать. Мне хотелось послушать, что он скажет дальше.

– Ты та, которая родилась из энергии тьмы, – продолжил он. – Ты его рук цветок. Но ты не можешь нарушать баланс.

– Что вы имеете в виду? Я не родилась с тьмой! Мое рождение было на Земле! – Я нахмурилась, ничего не понимая.

– О да, дорогая, о да… Но даже боги совершают ошибки. Хотя как знать, ошибки ли…

– При чем здесь Аид? – уточнила я.

Но взгляд садовника совершенно рассеялся. Он будто был не здесь, а где-то далеко, или наоборот – везде и всюду.

– Дитя… невинное и чистое. Цветок, выросший на мертвой земле… Преткновение богов… Насмешка судьбы… Ошибка, дарующая истину… – Несвязная речь старика и тихий смех доносились как будто издалека. Он исчез, просто растворился в воздухе, а я поняла, что зря только спрашивала. Он же сумасшедший.

Я вернулась в замок и снова пошла на суд. Меня уже не так сильно тянуло смотреть на чужие жизни, а вскоре это безумное влечение и вовсе прошло. Мне наскучили картинки и страдания. А его было гораздо больше, чем мизерных крупиц счастья. Я поняла, что созерцание и поглощение эмоций меня ранит сильнее, чем может отвлечь и излечить.

Поэтому я заходила сюда, но довольно редко. Сегодня выпал именно такой день.

Приглушенный гул эмоций скользит по поверхностям и утопает в темноте стен. Бесконечный поток душ, которые тянутся к арке один за другим. Мое зрение рассеялось, подмечая только смену картинок. Но вдруг что-то выдернуло мои мысли из того подобия сна, в котором я находилась.

– О, Пресвятейшая! – буквально взмолился кто-то, не доходя до арки. – Помоги мне, я должен вернуться!

***

Передо мной, упав на колени, плачет парень. Совсем молодой еще, но в глазах горит такой яркий огонь любви, что я не могу не удивиться. Я еще никогда такого не видела. Мое сердце сжимается от жалости, но я пытаюсь не показывать своей слабости.

– Поднимись! – громко говорю я ему, и тот слушается.

Когда он выравнивается, я детально изучаю его жизненную нить и вижу в ней всполохи красного, такого насыщенно-рубинового, что в глазах рябит.

– Как ты смеешь проситься обратно? – подняв одну бровь, строго уточняю я. – Ты ведь знаешь, отсюда никто не возвращается, никогда!

Души позади него начинают гудеть, озадаченные заминкой, но как только я перевожу на них взгляд, в зале становится так тихо, что слышен стук моего сердца. Единственного живого сердца в этих стенах.

– О, богиня… я просто не могу не вернуться! Сжальтесь надо мной! Моя невеста, она в беде! Я должен вернуться, чтобы спасти ее!

Я долго рассматриваю парня, и что-то в моей душе ломается. Мне хочется выслушать его историю, и будь что будет. В конце концов, именно я здесь повелительница! И только мне решать, кого выслушивать!

– Говори! – Взмахиваю рукой, разрешая ему рассказать все события, предшествующие его смерти. Я могу открыть картинки прошлого из его жизни, вскрыть самые потаенные уголки его памяти, но позволяю ему сначала самому открыться. И если он хоть в чем-то соврет, я обязательно это увижу, в его нити.

Да, его нить жизни ясно говорит о том, что он любит кого-то, но, увы, это далеко не всегда говорит о чем-то хорошем.

Парень мнется и настороженно оглядывается по сторонам. Не встретив агрессии, направленной на его персону, он немного расправляет плечи и начинает рассказ:

– Мы с Милой знакомы практически с детства. Сначала мы дружили, нас не могли разделить ни родители, ни учителя. Мы все делали вместе и не хотели даже слышать о других детях – настолько комфортно нам было вдвоем. Потом, когда стали постарше, мы возненавидели друг друга… – Парень усмехается своим воспоминаниям, как будто забывая, где находится. – Но ненависть эта была лишь обратной стороной любви. Однажды я понял, что она мне нравится как девушка, но признаться в этом ей я не мог. Она же, в свою очередь, тоже не знала, как себя вести. Мы задирали друг друга и ревновали к окружающим, но страдали от этого больше, чем могли себе представить.

И вот однажды одно несчастье свело нас вместе навсегда. У нее погиб отец, и я не мог не прийти утешить старую подругу. Мы провели вместе весь вечер, она плакала у меня на руках, а потом подняла глаза, полные слез, и посмотрела на меня так, что мое сердце вмиг перевернулось. Я, сам того не ожидая, потянулся к ее губам и поцеловал их. К моему удивлению, она ответила на поцелуй. Мы провели вместе ночь и с тех пор не расставались ни на миг. – Парень замолчал и уставился себе под ноги немигающим взглядом.

– Хорошо, но что же было дальше? – вытянула я его из размышлений.

– Мы пошли в горы, и там… – начал парень и осекся.

Я видела, как ему трудно, у него буквально разрывалось сердце. Слезы вновь начали градом скатываться по его бледному лицу, и я кивнула:

– Хорошо, не мучай себя.

Я протянула перед собой руку и, не сводя глаз с парня, резко перевернула ее вверх ладонью. Воздух над ней заискрился, образовывая светлый шар. Он расширялся и расширялся, пока не стал с меня ростом и не приобрел вид зеркала с плавающими границами.

Глаза парня расширились то ли от ужаса, то ли от удивления, но он подошел ближе, рассматривая картинку, которую он показывал.

– Мила… – прошептал он, протягивая руку.

– Не советую этого касаться… – предупреждающе прошептала я, заставляя парня одернуть ладонь и спрятать за спину.

Я перевела взгляд на представшее перед нами прошлое:

Лесная тропа, по которой идут двое путников, у каждого огромный рюкзак за спиной. Девушка смахивает прилипшие к лицу рыжие волосы и оглядывается:

– Догоняй, Питер! Не будь слабаком! Иначе я всем расскажу, что тебя обставила девчонка!

Она заливается смехом, а парень с любовью смотрит вслед девушке и специально идет все медленнее.

– Пощади, Мила! – вздыхает он в притворной жалобе, что вызывает еще один взрыв хохота у рыжей девчонки.

Они поднимаются все выше и выше, пока местность не меняется. Лес редеет, а воздух становится прозрачным и легким. Пара останавливается на вершине, и девушка завороженно улыбается, говоря:

– Мы пришли, Питер! Три недели пути того стоили!

Она расправляет руки, словно крылья, и закрывает глаза.

Вокруг и правда невообразимо прекрасно. Скалистая местность, покрытая редкой растительностью, подставлена солнцу. Все под ним как на ладони, но теплее от этого не становится. Все вокруг звенит тишиной. Под их ногами простираются бесконечные холмы и горы, покрытые густым хвойным лесом, но Питер не замечает ничего. Его взгляд прикован к Миле, и она – самое прекрасное, что он когда-либо видел.

Солнце играет в ее рыжих волосах и переливается на блестящей от пота коже. Она настолько хороша, что у Питера перехватывает дыхание. Он медленно подходит к девушке и целует ее в веснушчатое лицо.

– Да, три недели того стоили… – шепчет парень.

Мила поворачивается к нему, желая обнять, но ее нога неловко скользит на каменной крошке. И в следующее мгновение девушка с криком о помощи срывается вниз.

Питер успевает схватить ее за рюкзак, но силы не на его стороне.

Мила кричит, пытаясь ухватиться влажными от пота руками за скалу, но делает только хуже. И падает.

Питер кричит так, что у самого закладывает уши. Из-за отвесного камня ему не видно, куда она упала.

– Мила! Мила! Ты жива?! – кричит он, зная, что шансы выжить практически равны нулю. Но ему все равно. Он вынимает веревку из рюкзака и привязывает к ближайшему дереву. Руки трясутся. Он ругается сам на себя, что не может сделать все быстро. Наконец он справляется с задачей и, скинув лишнюю одежду, начинает спускаться, упираясь ногам в камень.

Мокрые ладони то и дело скользят по веревке, но Питер не сдается. Он опускается все ниже и ниже. И вот ему видно тот выступ, на который упала его возлюбленная. Парень торопится, но это играет с ним злую шутку: руки соскальзывают, и он срывается вниз.