Глава 4

– Нет, вы серьёзно? Вот это вот уже удалось кому-то воплотить в жизнь?!

Директор Центрального института труда^[18] Алексей Капитонович Гастев нервно пробежался по кабинету, потирая рукой лоб. Остановившись у окна, он резко развернулся к Алексу и заговорил:

– Знаете, выглядит всё довольно просто, но за видимой простотой скрывается колоссальная работа. И в наших условиях почти безнадёжная. Нет, в основе своей всё правильно, мы сами ратуем за качественную и аккуратную работу. Вот, почитайте нашу памятку: пункт одиннадцать – «Работай ровно, работа приступами, сгоряча, портит и работу, и твой характер». Но то, что вы предлагаете, я считаю абсолютно невозможным. Это, скорее, для немцев. Русским характерен порыв, надлом, лихая удаль! Мы, поднатужась, можем горы свернуть. А вот это всё: «медленно и непрерывно» – это не для нас.

Алекс покачал головой.

– Алексей Капитонович, ну как вы не понимаете – порыв нужен, чтобы бревно одним махом поднять или там костыль в шпалу заколотить. Но с каждым десятилетием подобной работы будет становиться всё меньше и меньше.

– И как это вы, позвольте мне спросить, собираетесь строить железные дороги, не забивая костыли в рельсы? – ехидно поинтересовался его собеседник.

– Очень просто, – пожал плечами парень. – Костыли в рельсы будут забивать машины.

Гастев саркастически вздёрнул брови. Алекс вздохнул и, поднявшись, подошёл к стене, на которой висела обыкновенная школьная доска, вся исчёрканная какими-то схемами, графиками и значками. Он взял тряпку и, бросив на директора Центрального института труда вопросительный взгляд и дождавшись его кивка, стёр с доски нарисованное, после чего, ухватив мел, начал рисовать путеукладчик. Да-да, стандартный путеукладчик, что-то вроде типа УК-25/9-18.

– Плети рельсов собираются в тёплом ангаре и выверяются с помощью уровня и транспортира до миллиметра, потом грузятся на платформы, из которых формируется путеукладочный поезд. После чего этот поезд выдвигается на готовую насыпь, уже сформированную бульдозерами и уплотнённую катками, к месту укладки рельсов, где оператор, из тёплой кабины, краном аккуратно укладывает их на подготовленную щебёночную подушку. Очень аккуратно. И точно. До миллиметра. Остаётся только соединить стыки. Стыковыми накладками или сваркой. Стандартная производительность – полтора-два километра рельсового пути за восьмичасовую смену.

Гастев удивлённо присвистнул.

– А экипаж у такой машины сколько?

Алекс пожал плечами.

– Не знаю, но думаю, не больше десятка человек.

– Хм, а шоссированные дороги как тогда будут строиться?

– Тоже машинами и тоже с точностью до миллиметра. Используя систему спутниковой навигации, – усмехнулся Алекс.

– Как это? – недоумённо вскинулся Алексей Капитонович. Парень тяжело вздохнул и принялся рассказывать…

Страну лихорадило. В принципе, тридцать третий год и в той реальности, историю которой парень изучал перед последним своим переходом в прошлое, прошёл достаточно напряжённо. Потому что именно в этом году в партии начала активно формироваться та самая оппозиционная группировка, которой в конце концов удалось свергнуть «преступную клику Сталина – Кирова – Фрунзе». Но информация о «путче», которую принёс Алекс, ситуацию резко обострила.

Дело в том, что внезапная смерть Троцкого (ага-ага, верим), наряду с положительным эффектом, заключавшимся в том, что оппозиция Сталину в партии потеряла своё самое авторитетное и сильное «знамя», вследствие чего во всех предыдущих реальностях ничего серьёзно угрожающего его влиянию внутри партии сформироваться не смогло, имела и отрицательный. Он заключался в том, что если в изначальной истории партия до середины тридцатых прошла через несколько так называемых «чисток»^[19], заметно уменьшивших в её составе долю тех, кто в своё время активно поддержал Троцкого, правую оппозицию, трудовую партию и целый сонм остальных фракций и уклонов и прочих потенциальных оппозиционеров, то здесь этого не случилось. До прошлого такта это не слишком мешало, потому что сформировавшая в руководстве партии группа «Сталина – Кирова – Фрунзе», по понятным причинам поддерживающих друг друга совершенно безоговорочно, обладала в партии практически абсолютным влиянием и авторитетом. Ну ещё бы: они не то что с экономическими или политическими тенденциями – с погодой угадывали! Отдельные же проблемы, которые неизбежно время от времени вылезали, как правило, успешно купировались точечными воздействиями на основе приносимой Алексом из будущего информации. И чаще всего – намного ранее, чем эти проблемы начинали приносить действительно значимый вред. Но так было только до прошлого перехода Алекса. А вот год с небольшим назад всё резко изменилось… Судя по всему, дело оказалось в том, что все предыдущие разы Алекс таскал в прошлое в основном чертежи и технологии, а также информацию о совершённых ошибках и возможных серьёзных выигрышах, что совершенно не затрагивало, так сказать, самые основы советского строя. Вследствие чего внутренняя политика и экономический курс СССР почти никак не отклонялись от, так сказать, «генеральной исторической линии». И даже притаскиваемые Алексом из будущего материалы по социологии, социальной психологии и всему такому прочему всё равно сначала, грубо говоря, пропускались через «фильтр» марксистской теории, а уж потом по итогам этой «фильтрации» принимались или отвергались. Но недаром говорится, что капля камень точит.

И информация о том, что СССР раз за разом проигрывал, так сказать, «социалистическое соревнование» с «миром капитала» и распадался, и усилия самого Алекса, который был совершенно уверен в том, что социалистическая экономика – тупик, и потому всё время таскал Сталину и компании самые последние экономические исследования и теории виднейших экономистов (которые, естественно, почти сплошь были представителями западных экономических школ), привели к тому, что воззрения читавших все эти материалы Сталина, Кирова и Фрунзе исподволь начали меняться. Особенно сильное воздействие на них произвела информация о современных ему Китае и социальных государствах Запада типа Канады, Норвегии или Швеции, в которой, в её изначальной реальности, коммунисты уже распадавшегося СССР внезапно смогли обнаружить «настоящий социализм». Ну не укладывался у них в голове, как может социализм сосуществовать не то что с тотальной частной собственностью, но и с монархией! Но это – было, а значит, «самую верную и точную» теорию нужно было как-то «дорабатывать». Но проблема оказалась в том, что подобная смена взглядов происходила только у них.

Основная масса «партийцев» так и продолжала оставаться в плену своих прежних воззрений. Вследствие чего постепенно зародился и чем дальше, тем больше начал шириться некий разрыв между «группой Сталина» и основной партийной массой, существенную часть которой, как уже упоминалось, по-прежнему составляли люди, которые в изначальной реальности активно поддержали устремления Троцкого. Те изменения, на которые Сталин и его команда пошли под действием новой порции материалов, принесённых Алексом как раз во время прошлого «прыжка в прошлое», похоже, оказались именно той самой соломинкой, которая и переломила спину «верблюду» лояльности широких партийных масс, вызвав будущей осенью практически взрывной рост поддержки оппозиционной группы Зиновьева, Каменева и примкнувших к ним Смирнова, Бухарина и Енукидзе. Ведь никто из коммунистов, кроме трёх членов «группы Сталина», не читал материалов Алекса и не представлял, что их страна, продолжая раз за разом двигаться по рельсам ортодоксального марксизма, который казался им «всесильным, потому что верным»^[20], также раз за разом приходила к своему краху… Вследствие чего в прошлом такте Сталину и компании пришлось почти два года очень осторожно восстанавливать своё влияние в партии и госорганах, и уже потом, похоже, планировалось перейти к более радикальным средствам. Ибо иначе получалось, что они воюют не с какими-то там отдельными оппортунистами, а с огромной частью собственной партии… Однако перейти к ним они, увы, не успели. Процесс был прерван «ноябрьским расстрелом».

Но в настоящий момент ситуация уже развивалась совершенно по-другому. Практически через месяц после перехода Алекса, во второй половине апреля тридцать третьего, Сталин неожиданно поменял руководство НКВД и ЦКК, которые возглавили приснопамятные Алексу Ежов и Мехлис. Чем был вызван подобный выбор (который Алексу, кстати, совершенно не нравился) – парень не знал. Но, в конце концов, это было и не его дело. Хватит, уже попытался влезть в, так сказать, высокие сферы и сдвинуть ситуацию по своему разумению. Больше не надо… Ещё через пару месяцев от своего поста был отстранён Тухачевский, который попал под следствие в связи с обвинениями в «бездарной растрате» средств, выделенных на научно-технические исследования в области технического оснащения РККА. Затем в прессе развернулась громкая кампания против «группировки, окопавшейся в руководстве Коминтерна», которая вела «авантюристическую, левацко-анархическую политику», следствием которой стал, в частности, «раскол и дискредитация рабочего движения Германии» и, как следствие, приход к власти в Германии «антикоммуниста и антиинтернационалиста» Гитлера. Короче, к намеченному на январь XVII съезду ВКП(б), на котором в прошлой реальности как раз и произошло окончательное оформление противостоящей Сталину со товарищи оппозиции, на этот раз эта самая оппозиция должна была подойти в намного более ослабленном состоянии. И более того, серьёзно расколотой. Но насколько серьёзно – Алекс пока ещё даже и не догадывался…

Из Центрального института труда парень смог вырваться только после шестнадцати часов. Когда у Гастева началось рабочее совещание. Впрочем, тот активно зазывал Алекса и на него, но парень отговорился тем, что и так уже провёл в институте куда больше времени, чем собирался, и поэтому теперь у него цейтнот. Хотя на самом деле никакого цейтнота не было. Просто усталость.

Алексей Капитонович Гастев оказался тем ещё фруктом. Слесарем и выпускником Парижской высшей школы социальных наук, начальником уголовного розыска Новониколаевска^[21] и секретарём ЦК Всероссийского союза рабочих-металлистов, директором Центрального института труда, а также ещё и поэтом и писателем. Естественно, что подобная биография не могла не отразиться на общей неуёмности его характера. Ну, или, наоборот, именно неуёмный характер стал главной причиной подобной, так сказать, биографической всеобъемлемости. Так что отвертеться удалось с трудом. Но удалось…

А вообще в Центральном институте труда Алекс оказался по воле Сталина. Потому что, согласно планам «триумвирата», именно этому учреждению отводилась одна из ключевых ролей в области внедрения в экономику СССР элементов той самой японской системы «канбан», с чего было решено начать преобразование социалистической экономики… Нет, специальные программы разрабатывались практически в каждом наркомате, а общее руководство планировалось возложить на ВСНХ, всё так же возглавляемое Орджоникидзе, который, впрочем, потерял значительную долю своей власти и влияния, потому что из состава ВСНХ в настоящий момент были выделены аж девять новых наркоматов – от народного комиссариата машиностроения и до наркомата промышленности строительных материалов^[22]. Но у всех этих организаций было множество и других задач, которые с них никто не снимал. Так что очень уж сильно сосредотачиваться на организационных вопросах, связанных с внедрением новой системы организации труда, они были априори неспособны. А вот ЦИТу всё это было, считай, по профилю. Ну кому ещё этим заниматься, как не организации, именующейся Центральным институтом труда? Во-от! Поэтому именно на него и были возложены как методическое обеспечение этой задачи, так и функция контроля. Ну, чтобы молодая, но уже вполне опытная советская бюрократия ничего не замотала и не похоронила за кучей отписок… Однако, как выяснилось, для этого надо было сначала убедить в том, что всё это не только нужно, но и хотя бы возможно, самих сотрудников этого института. И кто, по мнению Сталина, мог бы справиться с этим лучше, чем человек, который единственный во всём этом времени реально убедился в том, что предлагаемая система не только работает, но и сумела вывести нищую и обделённую как ресурсами, так и технологиями, с городами, превращёнными массированными бомбардировками и атомными бомбами в щебень и выжженную пустыню послевоенную Японию в технологические лидеры мира? Вот Алекса и бросили, так сказать, на эту амбразуру… Впрочем, в настоящий момент он стал подозревать, что это было не столько задание, сколько, так сказать, страшная месть Иосифа Виссарионовича. Ну за весь тот геморрой, который он регулярно вываливал ему на голову. Ибо знать будущее, как выяснилось, оказалось слишком тяжко. Потому как все те совершенно понятные и логичные теории, согласно которым Советский Союз вроде как вполне себе успешно строил своё великое будущее, раз за разом неизменно приводили его к краху… И за те полторы недели, в течение которых парень каждый день, как на работу, приходил в этот институт и общался с его сотрудниками, он успел наряду с весьма здравыми мыслями наслушаться та-а-акого бреда. Причём высказывалось всё это во вполне себе марксистской риторике и терминологии… А с другой стороны – ничего нового. Потому что вера «продвинутых» жителей Страны Советов в марксизм и советскую власть была очень похожа на веру «продвинутых» жителей позднего СССР в демократию или не менее «продвинутых» жителей незалежной Украины в святую и мгновенно решающую любые проблемы как страны, так и каждого отдельного её жителя Евроассоциацию. Так что всё было как всегда… Но непосредственно с директором института Алекс познакомился только сегодня. Дело в том, что Алексей Капитонович, кроме всего прочего, ещё и являлся председателем Всесоюзного комитета по стандартизации и как раз перед самым появлением парня в его, так сказать, вотчине убыл в служебную командировку в Прагу. Где располагалась штаб-квартира Международной ассоциации по стандартизации^[23]. И сегодня как раз был его первый рабочий день после возвращения. Потому и разговор у них состоялся такой… нервный. Похоже, Гастеву с утра уже успели нажаловаться, что какой-то левый «варяг» баламутит воду и «очень мешает работать». Ну, сами же знаете лучшую отмазку бездельников и тех, кто привык к тухлому болоту однообразной рутины и не хочет делать ничего помимо того, к чему давно привык и приспособился…

Эрика уже была дома, так что Алекс сразу, с порога, попал в объятия жены.

Год своей личной войны с Гитлером, которую девушка ещё и вела в состоянии перманентного отчаяния от регулярно возвращающихся мыслей о допущенной ею чудовищной ошибке, стоившей жизни её сыну, и постоянно натыкаясь на не то что непонимание, а на реальную враждебность окружающих, кое-что поменял в ней. Если не в её характере, то, как минимум, в приоритетных устремлениях и в отношении к людям и миру. Она стала более… не то чтобы спокойной, скорее ценящей, так сказать, простые радости – любовь близких, тёплый дом, смех ребёнка. Из неё практически ушла та непреклонная и даже немножко высокомерная пафосность, которая раньше нет-нет да и проскальзывала. Особенно после того, как Алекс, выбрав момент, показал ей фотографии того куска мяса, в который её превратили кованые сапоги штурмовиков после того, как она попыталась убить Гитлера.