Его фамилия была, на самом деле, Фролов. Но все ребята в первый же день прозвали его Мосол. Степа был очень худой парнишка. Сегодня, когда он разделся в летнем душе, мы старательно обходили его стороной, боясь порезаться об его торчащие ребра. Но в столовой Степка кушал за троих.

«У меня метаболизм такой особенный…» – рассказывал он удивленным пацанам.

Степан вздохнул и задумчиво посмотрел на меня:

– Знаешь, Сокол, как я домой хочу…

– А зачем вообще тогда в лагерь поехал?

– Я вечером домой из Штаба звонил. У меня брат Костя из армии вчера вернулся. Собирается в Крым ехать. Представляешь: море, круиз на корабле… а я тут, в пионерлагере, рисовой кашей давлюсь, строем хожу, и в конкурсах участвую… Будто нам учебного года мало…

– А что же родителям не скажешь?

– Батя сказал, в выходные приедут навестить. Но весь июнь все равно нужно провести в лагере. Знаешь, какой у меня батя? Сказал – как отрезал. Но я, наверное, все равно ноги сделаю…

Я молча взглянул на него, вздохнул, и побрел в корпус.

По дороге Леночка перехватила меня за руку.

– Так… Соколов, для кого дискотеку крутим? Ты чего такой смурной, Володя? Пойдем-ка… – она потянула меня на дискотеку.

Танцевальная музыка сменилась медленной композицией из «Скорпионс».

– Просто обожаю эту песню, пойдем потанцуем, – Лена ласково обвила меня за плечи.

Мы кружились в танце, я обнял девушку за талию, почувствовав, тонкий аромат ее духов. Запах нежных духов и ее молодого упругого тела вскружили мне голову. А когда она, в танце, мельком задела меня грудью, я ощутил легкую истому внизу живота. У меня перехватило дыхание от близости с девушкой, которая мне нравилась. Вдруг музыка неожиданно закончилась.

– Вовка, ты утром зайди ко мне, я тебе рубашку утюгом проглажу, не ходи в помятой, – прошептала Лена и упорхнула танцевать в круг, к девчонкам…

Ночью, уже после отбоя, я лежал и думал о Леночке. Все никак не мог забыть наш медленный танец, ее нежные прикосновения, манящую улыбку и блеск ее бездонных голубых глаз…

4

После завтрака я направился в корпус пионервожатых. Подойдя к комнате Лены, осторожно постучал в дверь.

– Входите, – тихо сказала она.

Лена сидела за столом и перебирала учебные методички.

– Садись, Вовка, чай будешь?

– Да вроде позавтракали…

– Тогда снимай рубашку, я же обещала погладить.

Я снял рубашку и отдал Лене, а сам скромно присел на стуле. Она включила утюг, постелила на стол тонкое одеяло, и неторопливо разглаживала складки на моей рубашке.

Сидя сзади, я наблюдал за ее красивой, точеной фигурой. Сквозь Ленины белые шорты просвечивалась тонкая полоска трусиков. Меня бросило в жар. Как же мне хотелось подойти сзади и обнять ее, прижать к себе, впиться губами в ее сочные и манящие губы…

– Слушай, Володя, а ты почему не на трудовом десанте ? Сегодня же наш отряд дежурит по столовой.

– Так я отпросился. Сказал по важному делу…

– Хитрый какой… – улыбнулась Лена и протянула наглаженную рубашку, ткань была еще горячей после утюга, – Володя, а ты смог бы, ради своей пионервожатой, совершить настоящий подвиг?

– Смог бы, – серьезно сказал я.

– Тут недалеко клубничное поле есть. Прямо за сосновым бором…

– Да видел я, когда мы еще сюда ехали.

– Может сходишь завтра рано утром, наберешь для меня немного клубники… – Лена посмотрела на меня своими ясными, голубыми глазами, – а я тебя поцелую за это…

Я кивнул.

– Только будь очень осторожен. Там сторожа с собаками…

Надев рубашку, я быстро направился к ребятам, понимая, что находясь рядом с Леной, просто безвольно тону в омуте ее бездонных голубых глаз…

Мои товарищи убирали территорию возле столовой: собирали сосновые шишки, которые падали по всей территории пионерлагеря, пропалывали тяпками подросшую траву, и мели метелками мелкий мусор вдоль бордюров.

– Вовка…– отозвал меня в сторону Яшка. – После обеда девчат поведут в летний душ.

– И что?

– Пойдешь с нами за бабами подсекать?

– Не, не пойду. – я серьезно посмотрел на товарища. – Яшка, ты же с поваром вроде подружился?

– Ну да…

– Можешь в столовой небольшое ведерко на время взять?

– А тебе зачем?

– Я Лене пообещал клубники на поле набрать.

– Вот дурачок. Ты что, втюрился в нее, что ли?

– А это не твое дело…– нахмурился я.

– Погоди. Я сейчас…

Яшка ушел и через пару минут вернулся с небольшим пластмассовым ведерком.

– Давай, неси в корпус, пока никто не заметил…

Я отнес ведерко в комнату и спрятал в шкафу.

Как только вышел из корпуса, меня окликнул Борис:

– Соколов, иди-ка сюда. Слушай, ты рисуешь хорошо?

– А что нужно нарисовать?

– Стенгазету помочь оформить. Пойдем-ка в Штаб.

Когда мы пришли в просторную комнату, где творили свои художества творческие личности со всех отрядов, Борис развернул на столе огромный лист ватмана и достал из шкафчика краски и кисточки.

– Вверху напишешь название: «Соколы Ильича». Посреди листа нарисуешь пионерский костер. Слева от костра изобразишь горниста, а справа барабанщика. Статьи я уже потом сам напишу. Все понятно?

Я кивнул и поинтересовался:

– Борис, а почему у тебя на руке татуировка « Алекс»?

Он широко улыбнулся, показав крупные желтые зубы заядлого курильщика.

– Это произошло, когда я еще в армии служил. За месяц до дембеля в нашу роту молодых привезли. Один парнишка был хорошим художником и наколки классные делал, – Борис закатал рукав футболки, показав на правом плече красивую татуировку взлетающей ракеты с огненным хвостом, и синие буквы: « РВСН». – Однажды мы бухнули, а паренька попросили наколоть на руках наши имена. Не надо было тогда этому горе-художнику наливать спиртягу… Короче, этот мудила, когда колол, перепутал наши имена. Лехе наколол «Борис», а мне – «Алекс»… Сначала мы хотели порвать этого придурка на британский флаг, а потом решили, что это даже к лучшему. Ну… как память об армейском друге. Теперь мы с однополчанином Лехой как встречаемся, с улыбкой вспоминаем тот случай. Ладно, ты пока рисуй, я через часок подойду…

Я рисовал стенгазету, а сам думал о Лене. И вдруг понял, что она мне очень сильно нравится. Возможно, я даже влюбился в нее. Я с удивлением ощущал, что мое сердце начинало биться быстрее, стоило мне только подумать о девушке. Молодая, симпатичная пионервожатая нравилась не только мне, а всем пацанам в пионерлагере. От нее сходили с ума наш весельчак Борис, мрачный физрук Юра, и болтун-завхоз Алексеевич… Да что там, даже начальник лагеря, Валентин Петрович, украдкой посматривал ей вслед, цокая язычком и вытирая липкий пот со своей лысины.

Ну и что с того, что она старше меня, ведь настоящая любовь не знает границ, тем более возрастных. Мама тоже старше отца на два года и ничего… Пожалуй, мне нужно признаться Лене в своих чувствах, а там пусть она сама выбирает – или я, или этот матрос-балтиец…

Мне вдруг вспомнился огромный желтый плакат, висевший в школе, у кабинета начальной военной подготовки: маленький и тщедушный юноша входит в военкомат, а через два года выходит из него статным усатым мужчиной с широченными плечами, и надпись внизу: « Только армия сделает из мальчика – настоящего мужчину».

Я сидел, склонившись над стенгазетой, и думал о Леночке. Может быть это и есть настоящая любовь, если все время думаешь о человеке и хочешь, чтобы он постоянно, каждую минуту, был рядом? Хочешь видеть ее манящую улыбку, блеск ее красивых глаз, обнимать и ласкать ее трепетное, нежное и такое упругое тело…

– Соколов!

Я вздрогнул и оглянулся: сзади стоял разъяренный Борис.

– Хреновый из тебя художник! Совсем не то рисуешь!

Взглянув на плакат, я увидел, что на нем, прямо посередине, нарисовано большое красное сердечко…

– Иди к столовке, там «газон» с капустой приехал. Поможешь разгрузить…– пробурчал Борис,– не любишь интеллектуальный труд –занимайся физическим…

На следующий день, рано утром, я решил сбегать на поле, за клубникой. Наш корпус располагался всего в тридцати метрах от забора. А напрямую, через сосновый бор, до поля примерно пять минут ходьбы.

Все прошло успешно. Я незаметно покинул территорию лагеря, набрал с краю поля полное ведерко крупной и сочной клубники. А когда уже хотел возвращаться назад, услышал неподалеку громкий собачий лай. Огромный и разъяренный пес бежал прямо на меня, готовясь к прыжку.

– Фу, Джек, – на грунтовой дорожке, отделяющий сосновый бор от колхозного поля, появился велосипедист, крепкий парень в тельняшке, лет двадцати. Собака все же успела вцепиться и разорвать мне рубашку на спине. Я упал и разодрал об корягу колено, но ведерко с клубникой все же чудом сумел удержать в руке и не рассыпать.

Молодой сторож слез с велика и цыкнул на овчарку, она поджала хвост и села рядом, внимательно разглядывая меня.

– Ты с лагеря, пацан? Колхозное добро тыришь?

– Я…

– Что я? Головка ты от патефона! Видал моего пса? Запомни, щегол, если ты или еще кто из пацанов на поле сунется – я Джека сдерживать больше не буду. А пока на память фофана получи!

И он с оттягом отвесил мне щелбан своим толстым, мясистым пальцем, да так сильно, что у меня в ушах послышался колокольный звон, а деревья и облака закружились перед глазами в темпе вальса.

Когда я вернулся назад и перелезал через дыру в заборе, то сразу увидел у нашего корпуса Лену. Она тоже меня заметила.

– Володя, ты с ума сошел? Я же пошутила насчет клубники… как ты вообще посмел покидать расположение лагеря и что… с твоей рубашкой?

Я протянул Лене ведерко с клубникой, но она отвернулась:

– Не люблю я клубнику. Иди в свой корпус, и впредь чтоб такое больше не повторялось!

Она развернулась и быстро направилась в сторону корпуса вожатых.

Я принес в комнату банку с клубникой и поставил на стол:

– Угощайтесь, пацаны!

Тут же налетели парни со всего корпуса. А я снял разодранную рубашку и бросив ее в шкаф, лег на кровать и отвернулся к стене. Почему-то на душе было тоскливо…

Весь день я ходил потерянный. Хорошо, что после обеда проходили соревнования по пионерболу, и я немного отвлекся от мыслей о ссоре Леной.

Вечером начальник лагеря, Валентин Петрович, разрешил первому и второму отряду сходить к реке, развести большой пионерский костер.

Пока водили хороводы возле костра, Борис и завхоз Алексеевич частенько бегали в «Уазик», а оттуда приходили жующие и веселые.

« Бухают, скоты…» – прошептал мне на ухо Яшка.

Как стемнело, у речки весело затрещали сверчки. Мы сидели на берегу, рядом с затонувшей старой баржой и завхоз Алексеевич, бывший прапорщик, рассказывал веселые армейские байки. Пацаны слушали его затаив дыхание, а девчонки хихикали в сторонке.

Я покрутил головой, пытаясь отыскать Лену, но ее нигде не было.

– Лена в лагерь уже ушла, – прошептал Андрей, будто угадав мои мысли.

– Николай Алексеевич, а что, из нашего лагеря убегал кто-нибудь? – робко спросил завхоза Степа Мосол.

– Да попытался тут один «кадр», в прошлом году, его до сих пор на болотах солдаты с собаками ищут, – завхоз сделал большие страшные глаза.

– Болота – это ерунда, – тихо сказал Михей, он был из местных, из соседнего поселка, – вот одному в лесу оказаться – действительно страшно…

– А что у вас тут в лесу? Волки и медведи? – не унимался Степа.

– Есть и волки … но главное – с Кондрашом в лесу не повстречаться.

И Михей рассказал жуткую историю.

Еще до войны, жил в соседнем хуторе дед Еремей с тремя сыновьями. Когда война началась, он уже старый был, его на фронт не взяли. Он и сыновей не пустил, в лесу, в землянке спрятал. Когда «фриц» пришел и хутор занял, Еремей с сыновьями полицаями стали. Ходили они по округе, свои порядки наводили и народ грабили. И скоро набрали целый сундучок золота и серебра, и все добро в погребе спрятали. А когда фашисты отступили, бывшие полицаи хотели убежать, да не успели. Двух сыновей Еремея сразу в расход пустили, а его и младшего сына Кондраша отправили в Сибирь, на двадцать лет. Еремей так и сгинул в тайге, а Кондраш вернулся. Приехал – а вместо старого хутора стоит современный поселок. На месте их ветхой хаты – новый двухэтажный дом. Потом люди видели, что он по ночам вокруг бродит, народ стращает. Хотели его поймать и увезти в «дурку», но он убежал в лес, и до сих пор там живет. А с тех пор, в лесу, каждый год люди стали пропадает…

– Жуть… вздрогнул Яшка. – Почему его до сих пор не поймают? Давно бы солдаты весь лес прочесали…

– Лес для него как дом родной. Он там каждый овраг, каждую ложбинку знает… Потому и трудно его поймать в лесу…

Пацаны молчали, глядя на темную воду и жуткий остов старой баржи, торчащий из реки. Даже болтун-завхоз задумался, бросил окурок и притоптал его ботинком.

Нарушил тишину Борис. Он привстал и потянулся:

– Ну все, ребята, пора в лагерь возвращаться…

– А как же он выглядит, этот дед Кондраш? – схватил за плечо Михея напуганный Яшка, когда мы возвращались обратно в лагерь.

– Как выглядит? – задумался Михей. – Да как обычный старик, небольшой, морщинистый, борода седая, кепка…

  Когда все разошлись, я сказал пацанам, что ненадолго отлучусь. Подкравшись к корпусу пионервожатых, осторожно заглянул в окно Лениной комнаты, но ее там не было. Я прошелся по территории лагеря, и вдруг увидел Лену на качелях, на спортплощадке. Она сидела печальная, сжимая в руке смятый конверт.

Лена увидела меня и грустно улыбнулась:

– Володя, а пойдем на речку?

– Прямо сейчас?

– Через полчаса я буду ждать тебя за старым медпунктом. Приходи…

Мне никогда не случалось купаться ночью, и я даже не ожидал, что вода в реке окажется довольно приятная и освежающая.

– Лен, а ты будешь купаться? – тихо позвал я.

Она сидела на берегу, обхватив колени.

– Вова,– тихо позвала девушка,– иди ко мне.

Я вылез из воды и подошел к ней.

– Помнишь, я тебе поцелуй обещала?

Я присел рядом, и  она нежно обняла меня за шею, притянула к себе, и впилась в мои губы. Мое сердце бешено застучало, мы вместе упали на песок и долго целовались. Ее губы были сладкие, как мед. Лена гладила мягкой ладошкой мои волосы, а я осторожно приподнял ее футболку и поцеловал ее в мягкий бархатистый животик, поднимаясь все выше, к белым упругим полушариям. Лена засмеялась, а затем бережно оттолкнула меня и привстала:

– Володя… давай не будем…

Она провела пальчиком по моим губам, будто запирая их на замок:

– Пойдем, мой хороший, лучше в лагерь, – девушка привстала, накинула мне на плечи большое махровое полотенце и взяла за руку.–Пойдем-пойдем, поздно уже…

5

На следующий день, во время тихого часа, Костя и Яшка самовольно бегали купаться на речку. Кто-то из поселка увидал ребят и позвонил в лагерь. Назад их притащили Борис и суровый физрук Юра.

Перед ужином построили весь пионерлагерь. Валентин Петрович, вытирая испарину со лба, начал выступление:

– Ребята, сегодня у нас случилось страшное событие. Два пионера из первого отряда самовольно покинули расположение лагеря… Давайте не будем забывать, что мы находимся не на курорте, и прежде всего должны думать о дисциплине и порядке. Наш общий враг не дремлет и расслабляться сейчас нельзя… – Петрович расстегнул верхнюю пуговицу на сорочке. – Ребята, помните, что вы – пионеры. А у пионеров главный девиз – один за всех, и все за одного. Виновные в серьезном проступке будут строго наказаны, вместе со своим отрядом.

Весь следующий день мы работали по уборке и благоустройству территории: пололи траву, сгребали в кучу сосновые шишки и белили бордюры. Костя и Яшка, как самые провинившиеся, выкорчевывали два старых пня, возле Штаба. Суровый Петрович грозно посматривал на них в окно.

После ужина ко мне подошел Степан Мосол:

– Володя, я сваливаю домой завтра ночью, бежишь со мной?

– Нет. А чем тебе, Степка, здесь плохо?

– Ты же тоже по дому скучаешь? – удивился Мосол.

– Да нет. Привык уже здесь… поначалу только немного скучал…

Я вспомнил о жарких объятиях Лены и ее сладких губах…

– Ну смотри, у тебя еще есть время подумать. Я раздобыл в библиотеке карту местности и перечертил на бумагу. Если по трассе – до Зареченска двадцать восемь километров. Но мы пойдем по прямой – тут небольшая речушка, лес, потом выйдем через поселок – и попадаем на окраину города, прямо к автовокзалу. Всего нужно пройти двадцать километров. А там на автобус и домой…

– Да не куда я не побегу, Степа. И тебе не советую.

– Не сдашь меня?

– Ты дурачок, что ли? За кого меня принимаешь?

Мосол похлопал меня по плечу и медленно побрел в свой корпус…

Вечером, после отбоя, Андрей тихо сказал:

– Пацаны, я вам хочу страшную тайну открыть…

Он на минуту замолчал.

– Говори давай…– нетерпеливо пробурчал Яшка.

– Помните металлолом, который мы со склада в грузовик грузили?

– Ну?

– Все отвезли на дачу Петровичу.

– Откуда ты знаешь?

– Михей рассказал. Антон, водитель самосвала – это его родной дядя. Оказывается, наш начальник лагеря, Валентин Петрович – хапуга и расхититель народного хозяйства. Он строит себе дачу на государственные средства, и даже с пионерского лагеря крадет.

– Подонок…– тихо сказал я.

– Предлагаю написать заявление в райком партии,– тихо сказал Андрей,–все ребята подпишутся. Пусть отвечает за свои поступки…

– Обязательно напишем, – я сжал кулаки от гнева.

– Пацаны, заявление завтра напишем. А сегодня ночью я предлагаю ему отомстить за подлый обман, – предложил Яшка.

– А как?

Яшка привстал и достал из тумбочки пакет с сахаром.

– Жалко, конечно, добро переводить… ну да ладно. Мы ему в бензобак сахар насыплем, и этот подонок где-нибудь заглохнет на своем «Москвиче». Способ проверенный.

– Погодите… – задумался Андрюха, – как мы насыплем? У него же машина стоит возле старого медпункта, под самым фонарем. Нас сразу заметят.

– Да не заметят…– отмахнулся Яшка,– сегодня День рождения у пионервожатой Татьяны, все после отбоя в клубе водку будут пить. Борис уже обход сделал и тоже туда направился…

– Тогда погнали, чего мы ждем! – я решительно встал с кровати и натянул шорты.

Мы тихо вышли из корпуса. На улице стояла тишина, только вдалеке, из окон клуба слышалась музыка, голоса и женский смех. Желтый «Москвич» Петровича находился на асфальтовом пятачке, за старым медпунктом, под тусклым фонарем, который облепили ночные бабочки и комары. Пацаны направились к машине, а я стоял на шухере, поглядывая, что бы никто, ненароком, не вышел из клуба. Вдруг я заметил, что в одном из окон старого медпункта тускло горит свет.

Странно, там же идет ремонт, кто там может сейчас быть?

– Сокол, уходим, – тихо окликнул меня Яшка, – мы все…

Я махнул ему рукой, а сам подошел к медпункту и забрался на деревянные козлы, чтобы заглянуть в окно.

В углу полутемной комнаты, на кушетке, лежала почти обнаженная Лена, в белых трусиках и пионерском галстуке, чуть прикрывавшем ее большую упругую грудь… а над ней склонился, со своим огромным пузом, лысый Петрович, он нагло мял волосатыми руками ее белую грудь, целовал шею, а она только молча улыбалась, блаженно растянув губы в похотливой улыбке…

Я встряхнул головой, подумав сначала, что это наваждение. Но все происходило наяву, на моих глазах. Горячая волна ударила мне в голову. Сразу стало как-то не по себе. И стыдно, и мерзко. Я спрыгнул с козлов и шатаясь, медленно побрел к корпусу.

« Как она могла… Да еще со старым Петровичем… »

Еще недавно я любил ее всеми клеточками своего тела, а теперь ненавижу… Она совершила подлый поступок. Я понял, что не могу ее больше видеть. Никогда в жизни. И выход здесь был только один.