Литературный вечер показался мне довольно комичным и даже абсурдным (как большинство мероприятий, в которых участвуют люди сплошь со схожими взглядами), но на нем произошло знакомство с девушкой, которая на некоторое время меня очень увлекла… Я даже влюбился.

Встретились мы с Олегом Свечиным на выходе из метро. Было жарковато, настоящая летняя погода.

Выпили во дворе музея немного принесенного мной коньяка; Свечин выкурил сигарету и, растерев окурок ботинком по асфальту, спросил, сколько времени. (У него был мобильник, но он все время забывал, что там есть часы, и спрашивал у других.)

Было без пятнадцати семь.

– Давай еще по глотку, и пойдем. – Он заметно волновался…

В полукруглом зале сидело человек двадцать. Потом еще подошли, но немного – пятеро-семеро. Как оказалось, почти все собравшиеся (или вообще все) были поэтами, писателями, критиками. Их приглашал к микрофону находящийся на сцене темноволосый миловидный юноша в пышном сером свитере.

Выступления парней и девушек (на вид большинству из них было лет двадцать – двадцать семь) поражали своей одинаковостью. Сначала они произносили эмоциональные, к счастью, не очень длинные речи о том, что в литературу пришло новое поколение, свежее и преисполненное желания действовать… Один, миниатюрный паренек в дерматиновом пиджаке, сказал, что необходимо действовать обязательно вопреки (вопреки чему, я так и не понял), и это в конце концов принесет победу (кому и в чем, тоже осталось для меня неясным), а затем прочел чужой (фамилию поэта я забыл) стих в духе Крученых. Другой юноша, покрупней, гривастый, резко жестикулировавший, объявил, что хватит стебаться над советским, героическим, созидательным, и прочел свой стих в духе позднего Маяковского (про буржуев, утонувших в наворованных народных деньгах). Пухлотелая девушка с лицом египтянки сообщила, что у литературы остался единственный путь – «путь летящей в толпу бомбы», после чего прочитала свой рассказ от первого лица, в котором доведенная до безумия бытовухой героиня изрешетила размороженную курицу кухонным ножом…

Я услышал не всех – два раза мы выходили со Свечиным в музейный туалет, где прикладывались к бутылочке с коньяком… В какой-то момент у меня возникло желание забрать из гардероба пальто и пойти гулять по центру Москвы. Хорошо, что Свечин удержал.

Когда вернулись в зал во второй раз, на сцене стояла тонкая девушка с золотистыми (явно натурального цвета) волосами и строгим лицом. Она напомнила мне артистку Николь Кидман…

Видимо, свою речь девушка уже произнесла и теперь наизусть, без бумажки, читала стихи.

Слабовато, тонковато, но с нервом звучал ее голос, вспыхивали яркие сочетания слов, неожиданные рифмы…

– Кто это? – шепотом спросил я у Свечина.

– Ангелина Зотова. Поэт, прозаик, критик, публицист, – ответил он, а потом решил добавить: – Она, Сергей, который вечер ведет, и я – считаемся лидерами нового поколения.

Я хотел хмыкнуть, но не стал. Продолжал смотреть на девушку. «Ангелина, – повторял про себя, – надо не забыть. Ангелина…»

После нее Сергей позвал к микрофону Свечина.

Тот со свойственной ему вялой интонацией забубнил, что свобода ушла из политики, общественной жизни, но осталась в литературе, и, вымученно придав голосу энергию, призвал к тому, чтобы молодые писали о реальной жизни, фиксировали ее со всеми ее подробностями и темными сторонами…

Я слушал его, а глазами наблюдал за Ангелиной. Она сидела в первом ряду, выпрямив спину, и без отрыва смотрела на сцену.

– Как говорил Белинский, – заканчивал речь Свечин, – умение верно изображать отрицательное есть ключ к изображению положительных явлений, не ставя их на ходули… В общем, да здравствует реализм!

И после этого он минут пятнадцать читал рассказ, в котором герою во время общегородского праздника не продали алкоголь, и он, герой, разозлившись, стал обличать празднующих в лицемерии и тупости.

Закончил вечер ведущий Сергей по той же схеме: позажигал публику речью, а затем прочитал текст про бессильных пенсионеров – бывших когда-то молодыми и сильными комсомольцами-добровольцами, победившими Гитлера и запустившими в космос Гагарина…

– А теперь, – свернув листочки в трубочку, сказал Сергей, – приглашаю всех на скромный фуршет.

В соседней с залом комнате, почти каморке, был накрыт стол – бутерброды, маринованные огурчики, оливки, водка, вино в пакетах, минеральная вода… Свечиным завладел какой-то высокий юноша в очках и стал жаловаться, что его роман нигде не берут, просил помочь «протолкнуть»; Свечин косился на еду и питье, мычал, что нужно подумать, что поговорит с тем-то и тем-то… Я стоял возле двери, не решаясь нагло пробиться к столу, поглядывал то на Свечина, то на Ангелину, мило и грустновато улыбавшуюся говорящему ей что-то Сергею.

Вообще все вели себя довольно свободно – было очевидно, что знакомы давно, друг друга не стесняются… «Сколько таких группок в Москве, – пришла мне ехидная мысль, – и где плоды их вечеров, споров, планов…»

– Ну что, выпьем? – наконец освободился Свечин и, не дожидаясь моего ответа, ринулся к яствам; вернулся с двумя пластиковыми, почти полными стаканчиками и пластиковой тарелкой с горкой закуски. – Держи, а то уроню… Пей.

Глотнули теплой водки.

– Слушай, – наклонился я к уху Свечина, – познакомь меня с Ангелиной.

Тот кривовато усмехнулся:

– А-а, я так и думал. Для этого и звал, в общем-то. Понравилась?

– Ну да. – Играть в смущение было нечего. – Она замужем?

– Была. Муж тоже писатель. Разошлись года два назад… Вот такой романище написала! – Свечин, резко оживившись, растопырил пальцы.

– О чем?

– Ну, о разводе, как ей плохо одной. О душевных переживаниях. «Выжженное пространство» называется. Советую прочитать.

– Ладно… Познакомь. – Мне уже не терпелось заговорить с ней.

– Пошли. Только я скажу, что ты почитатель ее таланта, давно следишь за творчеством.

– Зачем?

– Ей нравится.

Действительно, он расписал меня чуть ли не фанатом Ангелины, и та посмотрела мне в глаза с большим интересом. А я стоял и глуповато улыбался.

Но куда сильнее ее заинтересовали слова Свечина, что я хочу участвовать в их объединении и мечтаю издавать журнал (я про себя возмутился этому заявлению, но виду, понятно, не подал).

– Да, журнал нам нужен, – серьезно сдвинув бровки, сказала Ангелина; голос ее теперь не был похож на тот, каким читала стихи, теперь он был сильным, грудным, низковатым для ее комплекции. – Мы, – обвела рукой собравшихся, – Олег, Сергей, Илья, не имеем проблем с публикацией в толстых журналах, но есть те, кто не может пробиться. Не успел или слишком радикален. Достойные ребята. Нужно поддерживать молодежь!

– Да-да, – закивал я, – нужно.

– И журнал – лучший для этого способ. Журнал, в котором они могли бы без рамок проявить себя и как прозаики, и как публицисты, критики, полемисты… Да и нам, более или менее, так скажем, известным, участвовать было бы полезно… Понимаете ли, эффект сжатого кулака…

Я смотрел на Ангелину и удивлялся – что-то такое мощное было в этой тонкой, слабой девушке, что становилось жутковато. И, послушно слушал ее лекцию, согласно двигая вверх-вниз головой.

– Мы присутствуем при первом выступлении нового поколения писателей, идеологов, философов. Это – поколение двадцать первого века! И необходимо развить это выступление, ввести талантливую и активную молодежь в общественную жизнь.

«Интересно, сколько ей лет? На вид лет двадцать, а тон, как у учителки, – думал я. – Надо не забыть спросить у Свечина».

Постепенно почти все фуршетники окружили нас; наперебой заговорили о литературе, ее значении, о читателях, о том, что нужно писать яркие, раздражающие тексты… Кто-то предложил собраться и поехать за город: «Шашлыки устроить, воздухом надышаться!»

Ангелине эта мысль понравилась:

– Отлично! А у кого-нибудь есть машина? У меня мечта – мчаться на спортивной машине…

– Ха-ха-ха! – засмеялся уже прилично пьяный Свечин. – Как героиня «Курьера»! У нее тоже такая мечта была…

– Вполне нормальная женская мечта, – посуровела Ангелина. – Не нужно меня обличать в мещанстве, Олег.

Оказалось, что машин ни у кого нет. Ехать за город, на какую-то речку Злодейку в Ступинском районе решили на электричке.

– Со станции километра три полями и перелесками, – объяснял высокий, костистый парень, на вечере читавший свой текст про охотников. – Места сказочные… Цапли водятся!

Мне понравилось, что писатели оказались безмашинными. И я уже почти не вслушивался в гам их голосов, а думал, как бы побыстрей купить хороший, оригинальный автомобиль… Посадить Ангелину и рвануть по пустой, ровной трассе…

– Никита, – окликнула Ангелина прилизанного почти мальчика с перепуганным лицом. – Никит, подходите к нам! Что вы там, как маргинал?

Тогда я не придал этому оклику особого значения.

Мое знакомство с Ангелиной случилось очень вовремя – иначе я названивал бы Наталье и требовал объяснений того ее резкого ухода, прощального взгляда… Но я влюбился в Ангелину, и прошлое побледнело, почти растворилось.

Я мечтал о новой встрече, вспоминал ее слова, твердый, уверенный голос… На вид былинка, а в душе – крепкая, со стержнем, что называется… Купил книгу «Выжженное пространство» – пятисотстраничный внутренний монолог молодой женщины, разошедшейся с мужем, не видящей будущего, не имеющей друзей, задыхающейся в пустоте пошлого мира. Лишь в финале героиня встречается с интересными ей людьми – начинающими поэтами, художниками, философами – и обретает смысл жизни. Она вместе с ними стремится изменить этот пошлый и несправедливый мир. На этом книга закончилась.

Финал был несколько надуманный, вроде «Воскресения» Льва Толстого, – нужно автору показать преображение героя, и он сочиняет. На самом же деле Ангелина явно несчастна, поэтому так рьяно занимается литературой, выступает на собраниях. Просто нет ничего более интересного. Бедолага… Хотелось взять у Свечина ее телефон. Пригласить в дорогой – вообще дорогущий – ресторан, поговорить с ней один на один.

Но я сдерживал себя – решил, что в следующий раз она увидит меня пусть не в спортивном, но уж точно в незаурядном автомобиле. Я открою дверцу, она сядет, и мы помчимся…

Автомобиль нужно было покупать в любом случае. Я очень неуютно чувствовал себя в метро, тосковал без пространства салона, без движения по Садовому, без туннелей и эстакад. Убежденному пешеходу это, конечно, покажется смешным, но я вздыхал даже по пробкам.

После работы заходил на авторынок рядом с «Кожуховской» и разглядывал выставленные машины.

Все эти банальные «Фольксвагены», «Форды», «Лады» мне не нравились, внедорожники и «Мерседесы-купе» были дороги, да и они тоже вряд ли могли претендовать на оригинальность. Хотелось чего-то необыкновенного – чтобы с первого взгляда поразило.

Специально я автомобиль не искал – не шерстил Интернет, не объезжал рынки. Понимал, выкладывать сейчас тысяч пятнадцать долларов рискованно – нужно было иметь резерв для выплаты процентов за квартиру. К тому же дел было полно. Хорошо, что дела эти приносили кой-какие денежки…

Вообще, весна и лето две тысячи шестого запомнились мне бурными и яркими.

Люди в Москве заметно богатели, расслаблялись, добрели; самым популярным словом стало – «гламурненько». В метро, на работе читали книги Робски и «Духless» Минаева, а потом за чашкой мате обсуждали их. Из советского прошлого вернулась мировая, в общем-то, мода ходить в кинотеатры. С особым нетерпением народ ожидал фильм «Омен», на день премьеры которого – 6.06.06 – был назначен конец света. Когда он не произошел, многие были даже как-то расстроены.

В клубах листали бесплатные журнальчики «Где», «Акция», «Большой город», из которых можно было узнать не только о том, что где происходит в Москве, но и что думает о том-то и том-то более или менее известная (и, желательно, молодая) персона, каковы вообще настроения в обществе.

Большой популярностью пользовались клубы. Но не те шумные ночные, куда ломился молодняк девяностых, а такие, где можно было и вкусно поесть, и побеседовать, и живой концерт интеллектуальной группы послушать, и поприсутствовать на поэтическом слэме, и книги полистать в находящемся тут же книжном магазинчике. Таких клубов было в центре Москвы штук десять – «Проект ОГИ», «Жесть», «Улица ОГИ», целая сеть «Пирогов», «Билингва»… Некоторые позже закрылись, хотя пользовались, по-моему, большой популярностью.

Популярно стало и некогда милое мне левачество. Правда, не агрессивное, не фанатичное, а скорее веселое – почти такое же, какое уже лет около сорока (пожалуй, с Красной весны) существует в Западной Европе. Да нет, мягче, конечно. Никаких особо экстремистских лозунгов, битых витрин, летящих в ментов камней… Монетизацию льгот, вызвавшую бурное негодование пенсионеров и всяких нацболов в начале две тысячи пятого, фактически отменили, а практически провели потихоньку, постепенно. Хотя, конечно, антиправительственные настроения (непременные почти в любом государстве) сохранялись.

В клубе на Брестской проходили политдебаты, судя по отчетам в Интернете, довольно острые и собиравшие много зрителей, участились митинги, образовывались различные партии и движения – незарегистрированные, карликовые, но все же слегка повышавшие градус общественной жизни.

И все же это было скорее развлечение некоторой части населения, чем серьезная позиция; и такое левачество (в которое странным образом влились и правые силы) только усиливало ощущение общей бодрости и побеждающего позитива.

Как я уже говорил – человек я достаточно осторожный, особенно в общении с противоположным полом. Поэтому сближения с Ангелиной я хоть и хотел, но побаивался действовать слишком напористо. Конечно, сказал Свечину при первом удобном случае, что она мне всерьез понравилась, выяснил, что ей двадцать шесть лет. Даже не поверил; Свечин усмехнулся:

– В этом возрасте девушки часто выглядят на шестнадцать, а потом – бац! – и уже на тридцать шесть.