– Что, в натуре? – дернулся он. – Хорошо бы. Надо что-то такое, серьезное… У меня, знаешь, тоже планы есть, то есть – идеи. Давай расскажу?

Я глянул на часы. Было около полуночи. Зевнул показно.

– Поздно, Вань. Лучше спать ляжем. Завтра на работу… Еще будет время все обсудить. Наливай по последней.

Я уже давно не могу представить себя смотрящим новости без мыслей, сколько стоит и для чего поставлен тот или иной ролик, пущен такой-то сюжет. Особенно внимательно, иногда засекая время, я слежу за теми роликами, которые попали в телевизор с моей подачи. За них заплачено мне, журналистам, каналу…

Наша контора находилась, считай, в самом центре Москвы – на Триумфальной площади. Напротив памятника Маяковскому. Знаете наверняка этот большой трехэтажный дом позапрошлого века. Раньше там размещалась редакция журнала «Юность», а теперь почти весь он занят одним из крупнейших в России информационных агентств; наше «Агентство бизнес-новостей» являлось его дочерним предприятием.

Я работал в отделе медиабаинга. Зарплата даже по докризисным меркам у меня была мизерная, но связи в ведающих информационной политикой структурах щедро восполняли этот недостаток. Главный доход мне давали леваки.

Разная информация стоит по-разному. Реклама (не лобовая, конечно, скрытая) какой-нибудь фирмы, продукта, выставки цветов или элитных собачек – дешевая; реклама банка (сюжет, как замечательно он функционирует), крупного предприятия – дороже; а мочилово чьего-нибудь конкурента оценивается по максимуму. В мочилове риск большой.

Информацию я пихал в газеты, на радио, но основной доход приносило, конечно, ТВ.

Каналы тоже не все равны. Самых больших денег требуют федеральные и те, что считаются более-менее независимыми, вроде «РЕНа»; для московских заказчиков «ТВЦ» неплохо котируется. По минимуму из общероссийских берет НТВ. Съемочная группа выезжает долларов за триста, пускающие сюжет в эфир берут около тысячи, мне откатывается долларов пятьсот. Это за полутораминутный ролик в вечерних новостях.

Но все, конечно, относительно: каждый раз стараешься выбить денег побольше, бывает, врешь, что на канале расценки повысились, а разницу забираешь себе. А как иначе? Деньги нужны.

К тому же и работа у меня не из легоньких, если все описать. В любое время срывайся и мчись за кассетой или диском с материалом, а перед этим торгуйся до одурения не только за себя, но и еще за массу людей, через которых информация пройдет, пока не окажется в эфире, на газетной полосе или на сайте. Держи в башке десятки фамилий, помни цены и проценты, пути, подводные камни, нюансы…

В две тысячи четвертом – две тысячи шестом дела у нашего агентства шли отлично. Предложения поступали потоком, разрабатывались и реализовывались проекты. В двенадцати регионах издавались местные бюллетени деловых новостей… А главное – местные выборы тогда еще были более-менее свободными, и бизнесмены, стремящиеся пробиться во власть или поставить своих людей, обращались за помощью к нам… Короче, на жизнь мы не жаловались. Правда, не имеющие доступа к источникам получения и продажи информации ощущали обделенность, но у большинства из них и зарплата была выше нашей. Да и как без обделенных? Бизнес не резиновый…

Руководил нашим агентством полковник КГБ в отставке Андрей Юрьевич Касмынин. В заместителях и ближайших помощниках у него тоже были люди из комитета. Поэтому чувствовали мы себя достаточно уверенно, на ленты пускали нередко острые сообщения, устраивали шумные пресс-конференции с известными предпринимателями, проворачивали разные, приносящие немалые денежки операции.

В общем, дальше я постараюсь подробнее рассказать о своей работе. А пока лишь несколько штрихов…

Рабочий день начинался в половине десятого. Парковочные места вокруг огромного квадратного здания на Триумфальной постепенно заполнялись автомобилями сотрудников «Интерфакса», ресторана «Американский гриль», «Эль Патио», нашего агентства. Если вдруг чужая машина выражала намерение всунуться в брешь, охранники яростно отгоняли ее, бились насмерть за кусочек асфальта. То и дело возникала грызня и между законными претендентами – территории всем не хватало.

Когда я был пешим, меня забавляли эти войнушки, но потом, начав приезжать на работу на Наташкином «Форде», я понял, что удачно припарковаться – это одна из самых больших проблем…

Дни были заполнены делами, руководство требовало (но без гнобления) новых идей, давало поручения, кипело энергией. Коллектив был в тонусе.

Если у меня возникала потребность, я мог прийти к гендиректору Андрею Юрьевичу и отпроситься на час-полтора. Он вообще был доступен, давал понять, что знает о подработках своих подчиненных и в принципе ничего не имеет против. Главное, чтобы не очень наглели. Впрочем, наглели мы редко, зато время от времени (каждый отдельно и тайком от остальных) жертвовали частью своей халтуры – приносили заказ в агентство и всячески старались показать гендиректору, что вот, мол, какие мы честные.

На личный бизнес я старался отводить часовой обеденный перерыв или вечер. Правда, в период жизни с Натальей вечер часто приходилось убивать на семейную чепуху, а встречи переносить на следующий день… Вообще меня злила психология жены – я ей объясняю, что если не заберу сегодня в восемь вечера кассету с сюжетом, то потеряю пятьсот долларов (бывало и семьсот, и тысячу, и даже три тысячи), а она отвечала, что мне просто плевать на нее. Видите ли, ей хочется сегодня посидеть в ресторанчике (сходить в кино, в театр или просто поваляться вместе на кровати). Конечно, на самом деле часто она легко отпускала меня и даже с работы ехала на метро, если того требовали мои дела, но в памяти остались в основном ее сумасбродства…

С весны две тысячи шестого я был абсолютно свободен и очень активно занимался зарабатыванием денег. Тем более что после покупки квартиры (в мае) закрома мои опустели, и нужно было их пополнять, чтобы выплачивать проценты, приобрести машину… Без машины мне было непривычно, да и стыдновато перед коллегами, владельцами (за исключением считанных единиц) самых свежих продуктов мирового автопрома.

Квартиру после покупки я обставлять не торопился. Почти все, необходимое для нормального существования, осталось от прежних жильцов. Купил лишь диван в комнатку, которую называл столовой, ну и еще кое-что по мелочи…

Большую часть времени проводил в столовой. Слушал музыку, смотрел телевизор, читал новые книги Паланика, Уэлша, Уэльбека. Спал.

Скучать в одиночестве не приходилось. В основном общался с Максом. Обычно он звонил мне под конец рабочего дня и предлагал встретиться. Если я был свободен, встречались.

Выпивали и ужинали в каком-нибудь не особенно дорогом кабаке в центре. Чаще всего в «Граблях» на Пятницкой.

Максим все похныкивал о своей любимой девочке Лене, обещал скоро вернуться домой. Я вяло его отговаривал.

Съев кусок мяса и выпив граммов триста водки, Максим покупал пару бутылок девятой «Балтики» и затаскивал меня в зал игровых автоматов, где тупо просаживал тысяч пять. Если вдруг приходил выигрыш, то вроде бы даже расстраивался – казалось, ему хотелось спустить все, чтобы достичь какой-то предельной точки отчаяния.

Устав наблюдать, как он стучит по клавишам (сам я почти не играл, а если не выдерживал, то тратил рублей по триста-пятьсот), я выводил Макса из зала и тянул в метро. Тогда он начинал проситься ко мне.

– Ты сдурел! Тебя Лианка ждет, и эфир завтра! – возмущался я.

– Достало… Все достало! На хрен! Уеду! – пьяно рычал Макс. – У-уеду!

Подобное времяпрепровождение мне быстро надоело. Я стал отказываться «посидеть после работки», и Максим сменил тактику. Теперь он звонил мне часов в девять на домашний и говорил плачущим голосом, что ему негде переночевать. Когда понял, что и этот вариант не проходит, просто приезжал и трезвонил в домофон…

Таким способом Макс несколько раз оставался у меня спать. Пришлось наконец от него попросту прятаться – на домофон не реагировать, к городскому телефону не подходить. Если я видел, что на сотовый звонит Макс, то не нажимал кнопку ответа, ждал, когда устанет слушать гудки и отключится. Несколько раз он бился во входную дверь, и тогда я уходил в дальнюю комнату…

Днем связывался с ним сам, просил не обижаться: дескать, он женат, а мы с его женой Лианой друзья…

Но тех нескольких ночевок Макса в моей квартире хватило, чтобы наши с ней отношения испортились (а может, Макс и все свои ночевки не дома объяснял тем, что был у меня), – решила, видимо, что я участвую в развале ее семьи. И позже мне за это мстила при каждом удобном случае, хотя внешне мы продолжали сохранять хорошие отношения.

С самого переселения на Кожуховку я ожидал, что вот-вот объявится Наталья. У меня оставалось много ее ценных вещей – просто так бросить их она не могла… В первые недели после переезда тянуло ей позвонить, расписать, какое мне удалось отхватить жилье, как мне здесь хорошо и просторно; я убеждал себя, что просто хочу ее подразнить, но чувствовал, что если услышу ее голос, какое-нибудь единственное теплое слово в свой адрес, то наверняка начну просить вернуться… Да, я повторяюсь, но тогда я постоянно жил в таком состоянии, постоянно боролся и боялся…

Позвонила Наталья в конце мая, буквально дня через три-четыре после того, как эпопея с оформлением ипотеки закончилась, я заплатил деньги и получил документы на право владеть квартирой.

– Привет, как дела? – спросила с той же осторожной вроде бы виноватостью, что и три месяца назад.

– Отлично! – Я ответил предельно бодро, а сам как-то моментально ослаб и вспотел.

– Я-асно. Ты, слышала, переехал…

– Да, можно так сказать.

Она молчала. Я сел на диван и ждал ее дальнейших слов.

– Я насчет вещей, – с усилием сказала Наталья. – Забрать нужно… Они живы?

– Да куда они денутся… Можешь приехать. Я тогда еще…

– Да, – перебила, – я помню. Но тогда я не смогла… Не получилось. Адрес скажешь?

– Сейчас пришлю эсэмэс. Когда тебя ждать?

– Через час, наверно.

«Ага, – отметил, – даже не спросила, в каком я теперь районе. И адрес наверняка знает».

Но написал. Посидел, приходя в себя. Включил телевизор. Там показывали фильм про Грабового, который обещал за деньги воскресить погибших в Беслане детей и не воскресил… Плачущие, поверившие ему матери, арест лжечудотворца, кладбище… Выключил – почему-то аж затошнило от этого всего…

– Так-так-так, – сказал себе. – С какого хрена волнуюсь-то?

Достал из холодильника бутылку водки и сок. Выпил.

Походил по квартире, немного прибрался. Выпил еще. Вставил в CD-диск группы «Мельница» и, слушая те песни, что слушал вместе с Натальей, стал ее ждать.

И быстро забылся, завороженный голосом Хелависы, оплетающей сознание нитью слов.

 
Щурился на месяц, хмурился на тучи,
Противосолонь обходил деревню.
И молчали ветры на зеленых кручах,
И цепные птицы стерегли деревья.
«Ты не наш, – в синих окнах трепетали огни. —
Ты продашь, ты предашь за гривну», – знали они.
 

Запиликал домофон. Я вскочил, побежал в прихожую, но опомнился: а вдруг Макс? Хотя… хотя он сейчас даже кстати. При нем легче будет просто отдать Наталье ее барахло и распрощаться навсегда. Я снял трубку:

– Да?

– Открой, пожалуйста. – Голос бывшей жены.

– Открываю.

За ту минуту, пока Наталья ждала лифт и поднималась, проглотил стопку водки, убрал бутылку в холодильник, причесался, выключил «Мельницу».

Постоял в тамбуре между двумя дверьми, прислушиваясь к звукам на площадке. Вот скрежетнули раздвигающиеся створки лифта, стук каблуков… Я отпер замок…

От того ли, что давно не видел, или она действительно изменилась – Наталья показалась мне помолодевшей, посвежевшей. Колыхнулись в душе горько-сладкой волной те же чувства, что были тогда, много лет назад, когда только-только с ней познакомился, когда гуляли по набережной Волги и я ждал подходящего момента, чтобы обнять ее, поцеловать…

– М-м! – прищурилась Наталья еще на пороге. – Ну у тебя и роскошь! Купил?

– На днях оформление закончили… Проходи.

– Помню, ты меня сюда привозил, – как-то запросто снимая полусапожки, сказала она.

– Когда?

– Осенью.

– Наверно…

Провел Наталью по комнатам; она сдержанно восклицала, что, дескать, очень даже неплохо. Очень!.. Джакузи ее рассмешило, но, кажется, и вызвало зависть.

– Что ж, молодец, – подытожила. – Поможешь мне вещи спустить?

Я пожал плечами:

– Конечно.

Отнесли два баула. Остался еще один.

– Может, посидим, поговорим, – предложил, – у меня вино есть.

Наталья усмехнулась:

– Я на машине.

– А, ну да… Ну да… Как, не ломается?

– Кто?

– «Форд».

– Нет, все в порядке. – Наталья коротко, но пристально посмотрела на меня и сказала: – Ладно, давай посидим.

Прошла в столовую, секунду-другую выбирала, куда сесть – на стул или диван. Выбрала стул. Я включил чайник.

– Тебе чай, кофе?

– Хм… Кофе.

– А что ты усмехнулась?

– Так… – Наталья вытащила из сумочки сигареты. – Есть какая-нибудь пепельница? – Я принес блюдце; она закурила и тогда уж стала объяснять: – Когда мы жили, ты таких вопросов не задавал – делал, что тебе только нужно…

– Ну, тогда мы были на равных. А теперь ты моя как бы гостья.

У Натальи нехорошо блеснули глаза:

– В том-то и дело.

Я поставил на стол тарелку с печеньем, колбасную нарезку, сок, водку. Приготовил чашку кофе.

– Как живешь вообще? – спросил.

Наталья усмехнулась, пожала плечами:

– Думаю, тебе докладывают.

– Да нет, не особенно. К тому же я не люблю слушать сплетни.

Она глубоко затянулась и тщательно сбила пепел с уголька.

– В общем, все в порядке… В целом… – Кивнула на водку: – Ты выпей, не стесняйся.

– М-да, я же алкаш.

– Ну все, перестань. Давай ни о чем не вспоминать, не трясти обидами и… и всем, что было. Выпей. Если можно, включи музыку.

Я нажал на проигрывателе «play»; зазвучала «Мельница»:

 
Как клинки, режут небо крылья.
Улетать – только если к морю…
 

Взгляд Натальи потеплел. И я, как-то сразу успокоившись, наполнил рюмку и выпил. Бросил в рот ломтик колбасы.

Нужно было разговаривать, но я не находил о чем. О прошлом она просила не вспоминать, подробности нынешней жизни тоже обсуждать не хотела.

– Вот, обиталище купил, – сказал я, не придумав ничего лучше. – В кредит, правда. Теперь проценты выплачивать десять лет.

– Что ж, – поддерживающий вздох Натальи, – иначе сегодня жилье мало кто может приобрести.

Мне тут же вспомнилось, что она ушла к члену правления банка, и вздох показался уже скрыто-издевательским. Я посмотрел ей в глаза, стараясь определить, так это или нет.

Наталья мелкими глотками пила кофе. Глаза ничего не выражали. Ни грусти, ни нежности, ни насмешки… Я налил себе еще стопку.

Да, говорить было вроде как не о чем. И я стал разглядывать ее не как муж, долго не видевший жену, а как мужчина чужую женщину.

Молодая, тонкая, гибкая. Светло-русые волосы до плеч, узкое лицо, правильные черты. Уверенность, хоть и скрытая сейчас некоторой тревогой. Нога закинута на ногу и слегка качается. Обтянутая чулком икра подрагивает… Так вот, внешне, очень привлекательная, – чего б, как говорится, не жить… Но если действительно все вспомнить, все наши ссоры, ее истерики, капризы, подспудную, но постоянную на протяжении нескольких лет в браке борьбу друг с другом, мои мелкие измены и ее измену всерьез, то вся эта, пусть и не очень густая, грязь даст ясно понять, что дальнейшая совместная жизнь невозможна.

Многие пары присыпают эту грязь чистым песочком искусственных радостей, вымученного общего веселья, но он все равно быстро покрывается новым слоем грязи. И рано или поздно муж и жена доходят до точки, когда дальше быть рядом, спать в одной постели, просто обмениваться словами больше нельзя. Одни разбегаются, другие, по ряду причин, продолжают формально оставаться семьей, тихо, а иногда и бурно ненавидя друг друга, и их жизнь превращается в муку… Хорошо, что у нас с Натальей так получилось – мы расстались, не дойдя до степени, когда разбежаться очень сложно. Ни детей у нас, ни других сковывающих вещей. И я сейчас был почти благодарен жене, что она вот так тогда разрубила. Хотя зря сразу не объявила, что любит другого, зря скрывала. Я бы понял и отпустил. И не было бы моих бед с обморожением, ее угрызений…

Наталья допила кофе и вдруг заторопилась:

– Все, нужно ехать! Спасибо… Нужно ехать! – Пошла в прихожую.

Я догнал ее и обнял. Повернул к себе, стал целовать… Очень приятно было ощутить, как ее напряженное, почти каменное тело расслабилось под моими ладонями и неподвижные, сжатые губы раскрылись, стали мне отвечать… Не выпуская, я повел Наталью в спальню, на оставшуюся от сирийцев широкую супружескую кровать.

Остаток этого дня я пребывал в поганейшем настроении. Даже водка не помогала его как-то поправить, избавиться от чувства совершенной ошибки, и – главное – почти не пьянила…

Наталья вскочила, как только я кончил и отвалился в сторону. Быстро оделась и, повесив на локоть баул с вещами, стала пытаться открыть дверь. Щелкала замками.

Я завернулся в простыню, вышел к ней и просил остаться. «Побудь еще со мной». Хотел обнять; Наталья резко отстранилась и почти со злобой сказала: «Выпусти». Сказала так, что я, уже без споров и уговоров, провернул ключи.

Пока ждала лифт, я смотрел на нее, а она – на створки дверей. Лишь когда они стали медленно, с поскрипыванием раскрываться, глянула на меня. И этот короткий взгляд испортил мне настроение. Да что там – окатил новой порцией грязи и испугал. В нем, во взгляде, секундном, но остром, были и ненависть, и презрение, и торжество. Словно она перехитрила, победила и раздавила гаденького врага. И вот, покидая поле боя, глянула, чтобы удостовериться, что же это была за мерзость, шевелится ли еще. Понимает ли вообще, что побежден…

И вот теперь я глотал водку и думал, пытался понять, почему она так на меня посмотрела, что я сделал неправльно, зачем она поддалась и легла, если так меня презирает… Позже, когда исправить ничего уже было нельзя, стало ясно, зачем разыграла приступ страсти, расслабила каменное тело, сама стянула с себя джинсы, задрала водолазку. А глянула так бессознательно, устав притворяться.

Я пил, слушал уже не «Мельницу», ставшую мне сейчас отвратительной, а когда-то любимый «Дорз», тот безумный концертик, на котором пьяный или обдолбанный Моррисон почти не мог петь, и его пытался заменять Манзарек, между ними то и дело возникали перепалки; Моррисон падал, мычал, визжал в микрофон, а публика бесновалась…

Немного разбавил беспросветную концовку этого дня звонок Свечина.

– Привет, – как обычно безо всякой приветливости поздоровался он. – Говорить можешь?

– Могу-у! – помню, воскликнул я с полупьяной развязностью. – Теперь я все могу!

– Что-то случилось?

– Все отлично. У меня все отлично!

– У, поздравляю… Слушай, ничего нет для халтуры?

– Как нет? – есть, конечно! – Я слегка протрезвел, приглушил звук проигрывателя. – Нужна статья, пятнадцать тысяч знаков.

– О чем?

– О социальных инициативах российских угольных компаний. Берешься?

Свечин подумал и спросил:

– А сопроводительные материалы есть?

– Есть кое-что. Но в основном – в Интернете найдешь.

– И сколько стоит?

– Сто пятьдесят бакинских.

– Нормально. Можно попробовать. – Он помолчал и, не меняя интонации, заговорил о другом: – Я вообще вот что звоню – завтра в музее Маяковского вечер литературный. Думаю, вдруг тебе интересно.

– А что за вечер?

– «Свежая кровь». Будут…

Меня жутко рассмешило это название. Я хохотал так долго, что Свечин положил трубку. Пришлось перезвонить.

– Извини. Просто бухаю, настроение поганое.

– Ты же говорил, что у тебя все отлично, – вроде бы удивился он.

– Это я так… наоборот, хреново. Думаешь, стоит пойти?

– Ну, я обязательно буду. Там вся наша писательская группа соберется. То есть те, кто в Москве живет… Молодые боевые писатели. Ты же хотел познакомиться, тоже участвовать.

– Да, да, – вспомнил я наши со Свечиным разговоры в больнице. – Постараюсь.

– Давай тогда встретимся в половине седьмого на «Лубянке».

– Давай.

– Можешь коньяка фляжечку взять… И материалы для статьи не забудь, пожалуйста.