§ 4. Правосудие для всех: судебная практика хана Угедэя

Как мы убедились, начало формирования «ханского правосудия», т. е. появление у хана прерогатив высшей судебной инстанции с правом вынесения решения на основе собственного усмотрения в Монгольской империи, было связано с деятельностью ее основателя – Чингис-хана, причем еще до того, как он официально провозгласил себя правителем этого государства. Однако нельзя не согласиться с мнением исследователей о том, что в рамках организации судебной деятельности в Монгольской империи Чингис-хан лишь назначил главного судью – нойона Шихи-Хутага, тогда как никакой системы судебных учреждений, равно как и правового обеспечения судебной деятельности, им создано не было. Суд продолжал находиться в ведении родо-племенных предводителей, религиозных и городских общин [Вернадский, 1999, с. 132; Рязановский, 1931, с. 304; Скрынникова, 2002, с. 164–165, 171–172]. Кроме того, судебные полномочия оказались у монгольских военачальников, которые, став по воле Чингис-хана наместниками завоеванных территорий, постоянно злоупотребляли этими полномочиями: согласно китайским источникам, ко времени вступления на престол Угедэя, сына и наследника Чингис-хана, «местные правители своевластно располагали жизнью и смертью. За оскорбление мстили мечом и оковами, отчего иногда целые семейства подвергались несчастью» [Бичурин, 2005, с. 112].

Представляется, что именно во время правления Угедэя (1229–1241) судебная система Монгольской империи стала формироваться и базироваться на тех принципах, которые и обеспечили эффективность ее действия не только в империи, но и в государствах, впоследствии выделившихся из ее состава. Ниже предпринимается попытка проанализировать судебную практику хана («каана») Угедэя и выявить базовые институты и принципы монгольского имперского процессуального права.

Основными источниками наших знаний о деятельности Угедэя в судебной сфере являются средневековые исторические памятники. В упомянутой династийной истории «Юань ши», а также в надписи на могиле Елюя Чуцая, канцлера при дворе Угедэя, приводятся сведения об основных направлениях судебной политики этого хана. Наиболее подробные сведения о конкретных судебных делах, разбиравшихся Угедэем, содержатся в сочинениях персидских авторов – «Истории завоевателя мира» Алла ад-Дина Ата-Малика Джувейни и «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина, причем второй из них, по мнению исследователей, практически полностью опирался на сведения первого при передаче этой информации [Бира, 1978, с. 151]. Некоторые дополнительные сведения о суде в эпоху Угедэя можно обнаружить, в частности, в «Кратких известиях о черных татарах», составленных Пэн Да-я и Сюй Тином, послами китайской империи Сун, которые побывали в Монгольской империи соответственно в 1233 и 1235 гг., т. е. в середине правления Угедэя. Определенного внимания заслуживают отдельные сообщения более поздних памятников историографии – например, монгольские исторические хроники XVII–XIX вв., в которых образ Угедэя претерпел существенную эволюцию по сравнению с источниками XIII–XIV вв., а также «История Небесной империи», представляющая собой переработку сведений «Юань ши», предпринятую по приказу маньчжурских властей династии Цин в первой половине XVII в.

Итак, Угедэй, вступив на престол, в качестве повелителя Монгольской империи также унаследовал, с одной стороны, прерогативы верховного судьи, с другой же – проблемы с реализацией правосудия в своих обширных владениях. Необходимость реформирования судебной деятельности была им осознана на первом же году правления, уже в 1230 г. Елюй Чуцай, советник, «унаследованный» Угедэем от Чингис-хана и вскоре назначенный новым монархом на пост канцлера, проанализировав ряд судебных дел, сформулировал базовые принципы организации правосудия, включая подсудность дел различных категорий. В первую очередь речь шла о преступлениях против государства и порядка управления, а также о должностных преступлениях. В частности, он рекомендовал предавать суду за произвольное введение наместниками налогов, за предоставление и принятие в залог казенных вещей, за злостное уклонение от уплаты налогов и т. д. [Бичурин, 2005, с. 151; История…, 2011, с. 56–57]. Согласно Пэн Да-я и Сюй Тину, хан Угедэй весьма ответственно относился к собственной роли верховного судьи и лично разбирал многие дела, в отдельных случаях советуясь с членами рода Чингис-хана, но никогда не передоверяя судебные обязанности своим китайским чиновникам [Золотая Орда…, 2009, с. 43]. В связи с этим сосредоточимся на конкретных судебных делах, разобранных Угедэем, чтобы выявить заложенные им принципы ханского правосудия и организации процессуальной деятельности.

Сразу следует отметить, что многие решения Угедэя, изложенные Джувейни и Рашид ад-Дином, в значительной степени носят характер назидательных рассказов, подчеркивающих образ наследника Чингис-хана как идеального монарха – справедливого, великодушного и щедрого. Более того, в ряде случаев они представляют собой «кочующие сюжеты», которые в разное время приписывались правителям тех или иных государств и эпох. Тем не менее ряд казусов представляется отражением реальных политико-правовых и социально-экономических условий развития Монгольской империи в правление Угедэя и, соответственно, позволяет решить поставленные нами задачи по реконструкции суда и процесса рассматриваемого периода.

Большинство казусов связаны с разбирательством дел либо новых подданных Монгольской империи, не принадлежавших к монголам и кочевникам, либо иностранцев, и, как правило, обычно решение хана Угедэя состояло либо в прощении им долга, либо в вознаграждении, причем существенно превышавшем ту сумму, на которую сами они рассчитывали. Несомненно, подобные решения прежде всего отражали интерес Угедэя к развитию торговли в своих владениях, расширению товарно-денежных отношений между своими подданными различных национальностей и родов деятельности. Не случайно именно в правление Угедэя начинается массовая чеканка монгольской золотой и серебряной монеты, что дает основание исследователям даже говорить о проведении этим ханом денежной реформы [Петров, Белтенов, 2015]. Тем не менее в ряде казусов присутствуют любопытные нюансы, которые представляют интерес с точки зрения истории судебного процесса в Монгольской империи.

Так, например, один истец обратился к хану с просьбой о выдаче ему 500 балышей (серебряных слитков), для того чтобы начать дело. Советники Угедэя указали монарху, что этот человек погряз в долгах и указанная сумма целиком пойдет на их погашение, – тогда хан приказал выдать ему 1 тыс. балышей, из которых половина должна была пойти на выплату долга, а вторая – на развитие дела [Джувейни, 2004, с. 141; Рашид ад-Дин, 1960, с. 51]. Несмотря на щедрость Угедэя, нельзя не обратить внимания на то, что в данном разбирательстве проявлялся интерес к личности и «кредитной истории» истца – пусть даже не самим ханом-судьей, а его советниками.

В другом разбирательстве участвовал купец, который трижды за три года получал от Угедэя по 500 балышей и каждый год приходил за новым займом, приводя «не заслуживающие внимания доводы». На третий год битикчи (писцы) по поручению хана провели расследование и выяснили, что купец не вкладывал деньги в дело, а тратил их на путешествия и питание. Как великодушный монарх, Угедэй простил недобросовестного должника, поручив лишь внушить ему, чтобы в дальнейшем он так не поступал [Джувейни, 2004, с. 141–142; Рашид ад-Дин, 1960, с. 52]. Между тем весьма любопытно, что именно на третий год хан поручил своим чиновникам провести расследование деятельности купца. Дело в том, что, согласно положению, включенному арабским историком ал-Макризи в состав Великой Ясы Чингис-хана, «кто возьмет товар и обанкрутится, потом опять возьмет товар и опять обанкрутится, потом опять возьмет товар и опять обанкрутится, того предать смерти после третьего раза» (цит. по: [Вернадский, 1999, с. 132]). Как видим, купец в полной мере подпадал под действие этого правила. А поскольку в соответствии с рекомендацией Елюя Чуцая все смертные приговоры должны были утверждаться лично ханом, Угедэй и приказал установить обстоятельства дела – и, согласно персидским историкам, не нашел оснований для смертной казни.

Еще один казус связан с деятельностью в Монгольской империи иностранных торговцев, которые, пользуясь неопытностью многих подданных Угедэя в товарно-денежных операциях, безбожно заламывали цены на свои товары, причем нередко даже сначала получали деньги, а лишь потом поставляли товар, не отличавшийся при этом высоким качеством. Когда чиновники Угедэя представили ему сведения о подобной практике, он приказал продолжать оплачивать такие товары по повышенным ценам, сказав при этом битикчиям весьма примечательную фразу: «Сделки с казной выгодны купцам при [получении] лишнего, так как у них наверняка есть расходы на вас, битикчиев. Это я оплачиваю ваш каравай [хлеба], чтобы они не ушли от нашего величества с убытком» [Джувейни, 2004, с. 144–145; Рашид ад-Дин, 1960, с. 54]. Безусловно, хан знал, о чем говорил, поскольку чиновники в Монгольской империи и впоследствии в государствах Чингисидов в основном жили именно за счет подношений («сахуа»), которые в их глазах являлись вознаграждением за работу (своего рода сбором или пошлиной; см. об этом подробнее: [Почекаев, 2015, с. 256–265]), а в глазах тех, кто имел с ними дело, конечно же, взяткой. Например, Сюй Тин весьма неодобрительно описывал подобную практику: «Пусть [у судящихся] и имеются хорошие связи, но все равно в судебных делах используется сахуа: даже сообщив [свое дело] перед главой татар, все равно [без сахуа] в итоге не дадут решения и уйдешь [ни с чем]» [Золотая Орда…, 2009, с. 43].

В другом казусе Угедэй за преподнесенную ему «шапку персидского образца», будучи в состоянии опьянения (впрочем, обычном для него, как известно из источников), приказал выплатить продавцу 200 балышей. По этому поводу даже была составлена расписка, которую чиновники, однако, не удостоверили печатью-тамгой, поскольку опасались, что хан принял такое решение спьяну. На следующий день, узнав, что продавец денег так и не получил, хан велел выплатить ему уже 300 балышей, но чиновники снова поступили так же; и эта история продолжалась, пока сумма не дошла до 600 балышей. В результате хан сурово отчитал чрезмерно ответственных чиновников, приказав выплатить оговоренную сумму [Джувейни, 2004, с. 145–146; Рашид ад-Дин, 1960, с. 54–55]. Однако нельзя не обратить в данном случае внимание на действие принципа, который и сегодня широко применяется в частноправовых отношениях: недействительность сделки, заключенной лицом, находящимся в состоянии алкогольного опьянения.

Некоторые торговцы, являясь своего рода «компаньонами» монгольских ханов и других членов рода Чингисидов, в случае неисполнения обязательств привлекались к суду непосредственно самими представителями правящего рода. Так, один уртак (торговец, ведший дела на деньги казны) не выплатил полагающуюся хану долю прибыли, но сказал его чиновникам, что отдал ее якобы лично в руки Угедэю. Его доставили во дворец, однако, отвечая на вопрос хана, он не мог припомнить детали и свидетелей этого события. Хан, уличивши его, тем не менее решил не наказать, а «перевоспитать» его: когда все уртаки пришли с товарами к ханским чиновникам, он велел не принимать товары у недобросовестного должника, а когда тот выразил раскаяние, велел все же купить у него товары по высокой цене [Джувейни, 2004, с. 153–154; Рашид ад-Дин, 1960, с. 58–59]. В данном казусе обращает на себя внимание использование для установления ложности показаний ответчика очной ставки, участником которой стал, что примечательно, сам хан.

Пользовались щедростью Угедэя и лица, чьи долги не были связаны с торговлей, которой хан так покровительствовал. Например, жители китайского города Тайминфу просили либо простить им долг в размере 8 тыс. балышей, либо позволить выплатить его в рассрочку, заявляя, что в противном случае им грозит полное разорение. На это хан пообещал возместить долги из казны, как только будут представлены документы или показания самих должников. Правда, в данном случае персы Джувейни и Рашид ад-Дин не упустили случая покритиковать «неверных» китайцев, которые, воспользовавшись этой возможностью, не только были освобождены от уплаты долга, но еще и заработали почти столько же, поскольку нередко по предварительному сговору один выдавал себя за заимодавца, а другой – за должника, при этом оба не являлись ни тем, ни другим [Джувейни, 2004, с. 142; Рашид ад-Дин, 1960, с. 52]. Тем не менее своим решением, пусть и обременительным для казны, Угедэй продемонстрировал, что в равной степени учитывает интересы своих и монгольских, и китайских подданных. В процессуальном же отношении интересно отметить, что доказательствами в подобных случаях могли являться как документы (расписки), так и устные показания участников разбирательства.

Другие казусы были связаны уже не с частноправовыми (в основном торговыми), а с публично-правовыми отношениями, преимущественно относящимися к сфере преступлений и наказаний. И в этих случаях Угедэй не упускал возможности проявить свое великодушие, позаботившись одновременно о подкреплении собственных решений принципами права и процесса.