Еще один интересующий нас процесс имел место в 1287 г. и был проведен по итогам куда меньшей по масштабам гражданской войны. Речь идет о восстании князя Наяна – потомка Тэмугэ-отчигина, младшего брата Чингис-хана, имевшего обширные владения в Восточной Монголии и Маньчжурии. Предки Наяна традиционно поддерживали Хубилая, однако централизаторская политика хана вызвала недовольство Наяна и его приверженцев (в основном также потомков братьев Чингис-хана), и весной 1287 г. они подняли мятеж против Хубилая, намереваясь, по одним сведениям, создать самостоятельное государство в своих владениях, по другим – признать над собой власть вышеупомянутого Хайду [Книга…, 1997, с. 245; Рашид ад-Дин, 1960, с. 193] (см. также: [Гумилев, 1992а, с. 169]).

Однако Наян оказался плохим организатором и полководцем: Хубилаю стало заранее известно о его планах, он сумел не допустить перехода на сторону мятежника потенциальных приверженцев в Монголии и не позволил ему соединиться с Хайду. Более того, хану удалось застать мятежника врасплох и, лично став во главе войск, окружить его лагерь. В результате ожесточенного сражения Наян был разгромлен и бежал. По пути значительная часть его войск разбежалась, а сам он был либо настигнут и пленен полководцами Хубилая, либо выдан им собственными сторонниками [Анналы…, 2019, с. 495–499; Книга…, 1997, с. 247].

В отличие от процессов по делам Арик-Буги и Борака, основные сведения о данном деле содержатся не в «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина, а в «Юань ши» и еще больше – в «Книге Марко Поло». Согласно венецианцу, мятежный князь был доставлен в ставку Хубилая, который тут же приговорил его к смертной казни. Марко Поло описал и приведение приговора в исполнение: «Убили его вот как: завернули в ковер, да так плотно свили, что он и умер. Умертвили его так, потому что не хотели проливать на землю крови царского роду, на виду у солнца и неба» [Книга…, 1997, с. 247; Moule, Pelliot, 1938, р. 345].

Принцип умерщвления представителя «Золотого рода» почетным способом, «без пролития крови», в данном случае, как видим, был соблюден. Зато о соблюдении других требований к суду, на котором решалась судьба представителя правящей династии, источники не сообщают: не было ни разбирательства с допросом участников (включая подсудимого), ни присутствия на суде других членов правящего семейства.

Целый ряд причин мог обусловить такое, казалось бы, вопиющее нарушение принципов имперского судопроизводства. Во-первых, восстание Наяна по сравнению с предыдущими гражданскими войнами носило локальный характер, поскольку происходило во владениях самого Хубилая и, вероятно, рассматривалось им как «внутреннее дело», не требующее участия в процессе других улусных владетелей (тем более уже около двух десятилетий отказывавшихся подчиняться хану). Во-вторых, по мере выхода из-под его власти других улусов Хубилай все больше приобретал черты китайского императора провозглашенной им же в 1271 г. династии Юань и, соответственно, определяя судьбу Наяна, опирался не столько на монгольские имперские, сколько на китайские уголовно-правовые и процессуальные принципы (тем самым подтверждая обоснованность обвинений, адресованных ему участниками Таласского курултая). По средневековому китайскому праву за мятеж против императора следовала смертная казнь самих мятежников и членов их семей [Кычанов, 1986, с. 117–118]. Что же касается столь быстрого приведения приговора в исполнение, то оно могло объясняться «военным положением»: сторонники Наяна после его поражения не сложили оружие, и последние из них были разгромлены лишь зимой 1289–1290 гг.

Однако самой важной причиной столь короткого разбирательства, как представляется, было стремление Хубилая возложить всю вину на Наяна и, покончив с ним, простить его приверженцев, которых он надеялся вернуть на свою сторону. Таким образом, хан преследовал цель, прямо противоположную той, которую ставил в процессе по делу Арик-Буги, почему и не пожелал выслушивать показания пленного князя с обвинениями в адрес своих соратников. Согласно «Юань ши», другие потомки братьев Чингис-хана, захваченные вместе с Наяном, были отправлены в войска на границах владений Хубилая, «чтобы участвовали в сражениях и своей старательной службой отплатили за доброту [смягчения наказания]». Население восставших провинций не только не подверглось репрессиям, но и, напротив, было освобождено от ряда налогов и повинностей в пользу государства [Анналы…, 2019, с. 500–501]^[48].

Итак, как видим, существенное изменение политической ситуации в Монгольской империи и, отчасти, имперской идеологии привели к отказу монарха Чингисида от соблюдения целого ряда принципов процессуального права, установленных его предшественниками в период единства империи.

Дело Байду

Ярким подтверждением новой тенденции в развитии судебного процесса на имперском пространстве стало последнее из анализируемых в данном параграфе дел – решение о судьбе Байду, потомка Хулагу, занявшего и потерявшего престол ильханов в ходе очередной гражданской войны.

В персидской придворной историографии Байду характеризуется как узурпатор, и это не удивительно: ведь историю его правления и гибели впервые записал Рашид ад-Дин – сановник и придворный историограф ильхана Газана (1295–1304), победившего Байду [Рашид ад-Дин, 1946, с. 131–137]. Христианские современники, напротив, считали последнего не только законным, но и весьма справедливым монархом, поскольку он «верил в Христа», сверг ильхана-мусульманина и много сделал для христиан Персии, их церквей и проч. [Hayton, 1906, р. 189].

Как бы то ни было, доподлинно известно, что Байду, которого прочили в ильханы еще в 1291 г., после смерти ильхана Аргуна (1284–1291), некоторое время не признавал воцарения Гейхату (1291–1295), брата последнего, за что был арестован им, но вскоре прощен. Однако в марте 1295 г. Байду снова восстал против Гейхату, который был разгромлен в сражении, а затем задушен во время бегства. В октябре того же года сходная судьба постигла и самого Байду, против которого выступил Газан, сын Аргуна.

Стремясь всячески обелить своего патрона Газана, Рашид ад-Дин подчеркивал, что тот, будучи правителем Хорасана, якобы старался всячески устраниться от междоусобиц и поэтому сначала не реагировал на призывы Гейхату помочь ему в подавлении мятежа Байду, а затем даже был готов признать воцарение последнего. Только стремление Байду схватить и умертвить Газана заставило царевича выступить против него [Рашид ад-Дин, 1946, с. 157–161].

Однако, думается, Газан вовсе не был так пассивен и тем более лишен властных амбиций, ведь он был старшим сыном ильхана Аргуна и к тому же наместником Хорсана, что автоматически делало его вероятным преемником отца после его смерти. Соответственно, избрание своего дяди Гейхату он расценил как нарушение собственных прав, и в этих обстоятельствах гражданская война между Гейхату и Байду была выгодна Газану. Кроме того, вскоре к нему стали перебегать многие эмиры Байду, которые всячески подталкивали его к борьбе с узурпатором [Ахари, 1984, с. 96–97]. Намерение Газана выступить против ильхана нашло закрепление в акте принятия им ислама, что, следовательно, дало ему возможность опереться не только на местное население, но и на многочисленных сторонников покойного ильхана Гейхату, который также принял ислам во время своего правления [Hayton, 1906, р. 190]. Это событие состоялось в июне 1295 г., а уже осенью Газан во главе многочисленных войск выступил против Байду [Melville, 1990, р. 159, 162, 167].

Последний, видя, что его эмиры со своими войсками переходят на сторону Газана, не решился вступить в сражение с соперником и бежал. О последующих событиях Рашид ад-Дин повествует следующим образом: «От Новруза и Кутлугшаха (военачальников, посланных Газаном в погоню за Байду. – Р. П.) приехал эмир Баянджар [с вестью]: “Схватив Байду, его доставили из пределов Нахчувана в Тебриз, а он говорит, что у меня де есть к государю одно-два слова. Каков будет указ?” Государь по своей прозорливости понял, что у него дельных слов нет, а что он ищет [только] предлога. [Поэтому] вышел указ, чтобы его не доставляли к его высочеству, а там же и прикончили бы его дело. Байду вывезли из Тебриза и, прибыв в Баг-и Нейкеш, там и прикончили его дело в среду 23 числа месяца зи-л-ка’дэ 694 года [4 X 1295]» [Рашид ад-Дин, 1960, с. 165].

В этом казусе много сходного с делом князя Наяна. Гражданская война, как и в упомянутом деле, носила локальный характер, и ильхан-победитель даже не подумал, чтобы организовать хотя бы подобие семейного совета для суда над свергнутым родичем: решение о казни было принято им единолично и быстро. Более того, в отличие от Хубилая, который потребовал доставить Наяна к себе в ставку и лично вынес ему приговор, Газан принял решение «заочно». Главной причиной тому, как и в деле Наяна, могло стать нежелание правителя выслушивать обвинения свергнутого монарха в адрес его бывших приверженцев, перешедших на сторону Газана. Кроме того, нарушение принципов имперского правосудия в данном случае могло быть обосновано тем, что Газан, принявший ислам, был в праве отказать в полноценном разбирательстве «неверному» Байду, который пришел к власти, свергнув другого ильхана-мусульманина – Гейхату.

* * *

Проведенное исследование позволяет сделать вывод о том, что при номинальном сохранении в улусах Чингисидов имперских политико-правовых традиций реальные правоотношения претерпевали значительные изменения по мере усугубления кризиса центральной власти и роста числа гражданских войн на имперском пространстве. Хубилай в деле Арик-Буги еще предпринимал попытки следовать требованиям, разработанным на начальном этапе существования империи, – имеется в виду соблюдение процедуры разбирательства и вовлечение в решение судьбы своего брата основных членов рода Чингисидов. Но уже дело чагатайского правителя Борака на Таласском курултае демонстрировало значительные нарушения этой традиции – исключение из разбирательства целого ряда потомков Чингис-хана и проч.

Два последних рассмотренных судебных дела, по сути, носили уже не общеимперский, а «региональный» характер, что не могло не сказаться на их процедуре. Так, вынося приговор князю Наяну, Хубилай воспользовался «военным положением», чтобы не проводить подробного расследования обстоятельств его мятежа и не привлекать к ответственности своих потенциальных сторонников; более того, он принял решение о судьбе родича скорее уже как китайский император в отношении мятежника, нежели как монгольский хан в отношении своего достаточно близкого родственника.

Аналогичным образом не пожелал соблюсти требования «имперского» судебного процесса и персидский ильхан Газан, когда единолично принял решение о казни своего свергнутого предшественника Байду: «внутренний» характер гражданской войны (в пределах одного лишь государства ильханов) обусловил непривлечение к рассмотрению дела других потомков Чингис-хана, а принятие Газаном ислама стало причиной принятия решения о немедленной казни его родственника, который в его глазах отныне являлся не только свергнутым узурпатором, но еще и «неверным».

Гражданские войны второй половины XIII в. на пространстве Монгольской империи привели к фактическому приобретению самостоятельности улусными правителями Чингисидами, которые, несмотря на декларируемую приверженность к имперским политико-правовым принципам и нормам, конечно же, не могли не учитывать реально складывающейся ситуации и влияния традиций регионов, которыми им довелось управлять. Это нашло весьма яркое отражение в проанализированных судебных процессах, каждый последующий из которых демонстрирует все больший отход улусных правителей от системы имперских правовых и процессуальных ценностей на практике и учет ими тех факторов политического и правового развития, которые не оказывали влияния на Монгольскую империю в первой половине XIII в., – в новых условиях сформулированные тогда основные принципы и нормы «чингисидского» права оказались не слишком актуальными, что и обусловило лишь декларативное следование им на практике.

§ 8. Расправа или суд? К вопросу о приходе к власти золотоордынского хана Токты

Исследование истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах, в силу своего междисциплинарного характера, позволяет не только существенно расширить наши представления о ханском правосудии, но и совершенно иначе оценить конкретные события, в особенности те, которые достаточно кратко и при этом противоречиво освещены в сохранившихся до нашего времени средневековых источниках. В качестве примера эффективного применения такого подхода мы намерены проанализировать с историко-правовой точки зрения события 1291 г., когда могущественный золотоордынский временщик Ногай и претендент на престол Токта (1291–1312) свергли золотоордынского хана Тула-Бугу (1287–1291).

Эти события нашли отражение в целом ряде источников различного происхождения, в большинстве из которых сообщается о том, что временщик Ногай и царевич Токта составили заговор против Тула-Буги и заманили его на переговоры, во время которых он был схвачен и тут же казнен вместе со своими тремя соправителями. Именно такая версия представлена прежде всего в арабских средневековых исторических сочинениях Рукн ад-Дина Бейбарса, ан-Нувайри и Ибн Халдуна, ал-Калкашанди, ал-Макризи [Тизенгаузен, 1884, с. 106–108, 155–157, 381–382], из которых первичным источником является труд Бейбарса, современника событий, тогда как остальные преимущественно опираются на него. Сходную версию, хотя и имеющую некоторые отличия от арабской, предлагает еще один современник событий – иранский государственный деятель и историк Рашид ад-Дин [Рашид ад-Дин, 1960, с. 83–84].

Ряд средневековых авторов, не сообщая деталей, лишь кратко упоминают об убийстве Тула-Буги. При этом ал-Макризи и Никоновская летопись указывают в качестве виновника его гибели Ногая [Тизенгаузен, 1884, с. 435; ПСРЛ, 2000а, с. 168], а ал-Калкашанди, Абу Бакр ал-Ахари, Вассаф и автор «Му’изз ал-ансаб» – Токту [Ахари, 1984, с. 94; ИКПИ, 2006, с. 41; СМИЗО, 1941, с. 86; Тизенгаузен, 1884, с. 405].

Другие русские летописи, начиная с самой ранней, Лаврентьевской, сообщают не о заговоре и перевороте, а об открытом военном противостоянии Тула-Буги и Токты и победе последнего [ПСРЛ, 1928, с. 526; ПСРЛ, 1949, с. 157; ПСРЛ, 2001, с. 180]. Аналогичная версия приводится и в сочинении хивинского хана-историка XVII в. Абу-л-Гази, который, правда, смешивает Тула-Бугу с его предшественником – ханом Туда-Менгу (1280–1287) [Абуль-Гази, 1996, с. 100].

Целесообразно также отметить, что в целом ряде сочинений, содержащих сведения по политической истории Золотой Орды, вообще не идет речь о каком-либо заговоре, перевороте или военном конфликте между Тула-Бугой, с одной стороны, и Ногаем и Токтой – с другой. Так, современник событий Джамал ал-Карши пишет о переходе власти после Туда-Менгу сразу к Токте, не упоминая Тула-Бугу [ИКПИ, 2005, с. 120]. Аналогичным образом хивинский автор середины XVI в. Утемиш-хаджи сообщает, что Токта унаследовал власть непосредственно от своего отца Менгу-Тимура (1267–1280), не упоминая, таким образом, ни Туда-Менгу, ни Тула-Бугу [Утемиш-хаджи, 2017, с. 39–40]. Наиболее оригинальная интерпретация событий содержится в китайской династийной истории «Юань ши», в которой все золотоордынские правители от Бату (1227–1256) и до Узбека (1313–1341) включительно называются братьями, при этом о Тула-Буге говорится как о преемнике Токты [Золотая Орда…, 2009, с. 117]!

События 1291 г. получили краткое освещение в общих работах по истории Улуса Джучи [Акимбеков, 2011, с. 403–405; Вернадский, 2000, с. 185–191; Греков, Якубовский, 1998, с. 71–72; Насонов, 2002, с. 269–274; Сафаргалиев, 1996, с. 324–326; Селезнев, 2009, с. 193–194; Султанов, 2011, с. 56–57; Шпулер, 2016, с. 96–100]. Несколько более подробно эту ситуацию рассмотрели авторы исследований, посвященных Золотой Орде XIII – начала XIV в. [Мыськов, 2003, с. 125–130], а также личности и деятельности Ногая [Веселовский, 2010, с. 162–171; Узелац, 2015, с. 159–183]. Особо следует выделить недавнюю монографию А.А. Порсина, который делает ряд интересных наблюдений и предпринимает попытку политического анализа событий 1291 г. [Порсин, 2018в, с. 23–53].

Анализ сообщений средневековых источников позволяет исследователям сделать вывод о том, что Ногай и Токта осуществили государственный переворот, устроив заговор против Тула-Буги, который был свергнут и умерщвлен вместе со своими соправителями – родным и двоюродными братьями. Нельзя не признать, что именно таковым объективно и являлись эти события, что вполне четко отражено в сообщениях Рукн ад-Дина Бейбарса, Рашид ад-Дина и др. Однако до сих пор в историографии нет ответа на вопрос, почему же насильственные действия Ногая и Токты в отношении Тула-Буги и его соправителей не были расценены как узурпация. И почему Токта, столь откровенно (если буквально воспринимать источники) расправившийся с целой группой родных и двоюродных братьев, не только не был вскоре свергнут, но и, напротив, со временем настолько укрепил свои позиции, что даже осмелился вступить в конфронтацию со своим былым покровителем Ногаем и в конечном счете победил его.