Тимуровцы и пушка

Только город немного угомонился, Андрей с компанией снова отличились. Был объявлен сбор макулатуры, и они с жаром приняли участие, лазая по этажам, барабаня в двери. Около подъезда, щурясь от солнца и вытирая пот на лысине, сидел дед Тимофей. Старик нежился на солнышке, и вдобавок, приняв полстакана «Агдама», пребывал в наилучшем настроении. К его ногам и выкатилась из подъезда ватага галдящих пацанов. Нарушив покой старика, Алихан, самый пробивной из них, обратился к деду:

– Газет старых у вас случаем нет?

Дед Тимофей ответил:

– А полы вы, хлопцы, помоете? Ну а я вам разного хлама выдам столько, что не унесёте.

Пацаны радостно закивали в ответ, и вся компания отправилась за дедом.

В квартире стоял старческий запах, смешанный с запахом пыли. Первое, что бросилось в глаза пацанам, – ружьё, висевшее на ковре. Дед Матвей заметил интерес мальчишек к ружью, снял его со стены и, хлопнув ладонью по цевью^[3], спрятал в шкаф, заперев на ключ.

Пацаны развили такую деятельность, что дед похвалил:

– Тимуровцы!

Он употребил ещё вина, и у старика открылся дар красноречия. Вспоминал дед молодость, каким он «гарным хлопцем был, да какая у него жинка была». Дед ушёл в воспоминания, а пацанов заинтересовала одна вещь на трюмо: там стоял медный макет пушечки с кучкой ядер. Андрей карандашом постучал по стволу пушечки и привлёк внимание старика. Дед Матвей вынырнул из воспоминаний, забрал у Андрея карандаш и, действуя им как указкой, начал рассказывать об устройстве пушки. К оружию мальчишек тянуло, как магнитом. Они засыпали деда вопросами, забыв о недомытых полах и макулатуре. Дед изрядно устал от разговоров, снова приложился к бутылке, и его потянуло в сон. Мальчишки были так увлечены моделью, что не заметили, как дед уснул. В этой суете открылась дверца трюмо, и перед их глазами предстало сокровище: три банки пороха «Сокол». У пацанов дыхание перехватило – такое богатство!

Бои в Ингушетии шли жестокие, и земля была нашпигована патронами, гильзами, осколками. Отец Андрея, копая котлован под больницу, достал ковшом пятидесятикилограммовую бомбу. Сообщил по инстанции, стал ждать сапёров из Грозного. Прождав два дня, он засунул бомбу в мешок, погрузил её в уазик начальника стройки и доставил этого «поросёнка» в военкомат. Грохнул мешок с поклажей на стол военкома, прибавив на словах, где он видел майора и всю его домовую книгу.

Мальчишки прекрасно понимали ценность свалившегося на них счастья. Пока дед спал, порох был заменён на манку. Всю эту операцию проделали без зазрения совести. Забрав выделенные газеты, компания удалилась. Конечно, их одолевал страх: что будет, когда кража обнаружится?

Перед гоп-компанией встала дилемма: сделать пушку или ракету? Перессорились, обсуждая, и только страх объединял и сближал. В конце концов всё решил жребий. Кинули монету – выпала пушка.

Дед Матвей сидел на обычном месте, отмахиваясь веткой сирени от мух. Он уже обошёл ближайшие дворы, набрал две авоськи пустых бутылок и прикидывал, что ему купить. Боком, как крабы, к нему подбирались Алихан и Андрей. Поднесли две пустые бутылки и начали исподволь задавать вопросы о пушке. Старик, пребывая не в лучшем настроении, буркнул:

– Идите к чёрту!

Компания обшарила все дворы в поисках трубы для пушки. Дважды подрались с соседскими пацанами, мол, чего они лазают по чужой территории. Драки заключались в забрасывании друг друга камнями и стрельбе из рогаток. До рукопашной доходило редко, но и так были и синяки, и разбитые головы. Всё кончалось тем, что обе компании были пороты родителями и заключалось временное перемирие. Никто не знал причины вражды между дворами. Пацаны дрались, просто дрались. Был и свой кодекс. Если дрались один на один, то в руках ничего не должно быть. Лежачего не били. Дрались до первой крови.

Вернувшись в свой двор, застали деда на лавке, но уже опохмелённого. Старик разглагольствовал о политике – читал бабкам политинформацию. Найдя свободные уши, старик вещал в манере диктора Кириллова. Бабкам он уже порядком надоел, и они не знали, как отвязаться от старого хрыча. Спасло их появление мальчишек. Дед махнул рукой в глубину двора и сказал:

– Вот вам, хлопцы, пушка!

Посреди двора из куска бетона торчал обрезок трубы. Дед объяснил, как больше наклонить трубу, и пообещал сделать щит, как на его «сорокопятке»^[4] или, как её ещё называли, «прощай, Родина».

На следующий день, вооружившись лопатой, мальчишки начали подкапываться под кусок бетона, потратив на это весь день. Уставшие, чумазые, разошлись по квартирам. На вопрос матери: «Что делали?» Андрей буркнул: «В партизан играли».

Утром Андрей стащил у отца ручную дрель – начали сверлить трубу. Меняясь по очереди, прикусив язык от усердия и плюя на ладони, сверлили дырку. Взрослые на работе, бабкам дела нет до них: возятся, не орут, не носятся вокруг, даже их Шарик притих, не визжит. Дед с апломбом заявлял, что это он их озадачил – второй день тишина во дворе, и требовал с бабок полтинник.

Под вечер, переломав свёрл без счёта, потеряли всякую надежду. Неожиданно сверло провалилось вовнутрь. Никто не обрадовался. Спрятали дрель и поплелись по домам. Следующий день был потрачен на поиски, чем зарядить орудие. Теперь труба с дыркой была Орудием. Пробовали засунуть какой-нибудь голыш, перебрали кучу камней – не лезли, хоть убей. Тут Женька случайно сунул молоток в «дуло» пушки, и он вошёл! Ручка молотка была срочно отпилена – ядро найдено! Стрелять решили на следующий день.

С нетерпением дождавшись ухода родителей на работу, компания высыпала во двор. Из тайника извлекли краденый порох, отсыпали малую толику для затравки, следуя рецепту деда Матвея. Основная масса пороха пошла в ствол пушки. Нашли тряпку в качестве пыжа и кинули в ствол молоток. Стрелять решили по старому тракторному прицепу, стоящему в пятидесяти метрах от пушки, – лучшей цели не нашли. Боясь, что пушка не выдержит, натёрли кусок шпагата порохом. Поджигать вызвался Алихан. Сломав от волнения две спички, поджёг шпагат, и все бросились врассыпную.

Секунды показались вечностью. Наконец грохнул выстрел. Мальчишки были так ошарашены грохотом, что даже не поняли, что мимо них просвистела смерть. Через несколько минут они вернулись к своему орудию. Точнее, к тому, что от него осталось. Первое, что бросилось в глаза – труп Шарика. Щенок не успел убежать и попал под взрыв. Это была первая смерть, которую видели мальчишки, и она потрясла их. Следующим пострадавшим стал «учитель и наставник» дед Матвей. У него случился сердечный приступ, и он был увезён в больницу. Куски бетона выбили пять окон. Выстрел был снайперским – молоток пролетел сто пятьдесят метров, вынес окно на втором этаже и расколол бюст Льва Толстого.

А затем последовала всеобщая порка. Подъезд орал, визжал на все голоса. Родители вгоняли пацанам ум в задние ворота. Неделю никто не показывался во дворе. За это время выписался из больницы дед Матвей. Ходил по двору, показывал следы от капельниц и, сшибая пятаки и гривенники, костерил «хреновых тимуровцев». Повзрослев, Андрей говорил:

– Больше бы пороли, умнее был бы…

Деды

Все мы называемся русскими. Но в нашей крови столько намешано, что найти чистокровного русского очень трудно. Разве что где-то в Архангельской губернии, да и то, возможно, будет примесь варягов.

В крови Андрея была замешана такая гремучая смесь, что сам чёрт ногу сломит. По материнской линии в нём была польская кровь. После последнего польского восстания шляхтичи Рудачинские были высланы на Кавказ. Оказачились и осели в станице Терской под Моздоком. Прадед Андрея Ефтей был застрелен во время погони: угнали чеченцы станичный табун, и во время перестрелки попала шальная пуля в прадеда. Слава богу, успел казак сына сделать. Нарекли Григорием. Так появился один из дедов Андрея.

Второй дед – Емельян – был коренным терским казаком. Отец его, Федосей, умыкнул чеченку Ассет, которую крестили и нарекли Анастасией. Сам дед Емельян мужчина был высокий, крепкий, видный. Здоровья и силы неимоверной: сгибал пятаки, подковы разгибал. Висли бабы на нём гроздьями. Подвыпив, дед слегка куражился:

– Что я! Вот дед был казак, отец – сын казачий, а я так – хрен собачий!

И пошла кочевать по роду дедова поговорка.

Воевали оба. Но по-разному сложилась военная судьба дедов. Емельян отвоевал и Финскую, и Отечественную. Дошёл до Кёнигсберга, был тяжело ранен. Иконостас орденов и медалей. На просьбу внука рассказать о войне только отмахивался, говоря:

– Вой на – это кровь, говно, грязь.

Бывая с дедом в бане, внук трогал дедов шрам и спрашивал:

– Где ты поцарапался?

Дед отвечал, что это его немецкая кошка поцарапала.

Дед Григорий представлял из себя и обликом, и поведением бравого солдата Швейка^[5], только на советский манер. Швейку был поставлен диагноз «полный идиотизм». Под этот диагноз попал и дед Григорий. Жениться он не хотел, так прабабка плетью загнала его под венец. Женили его на батрачке Анне (будущей бабушке Нюре). Родила она двух дочерей – Надежду и Нину.

А как дед Григорий выжил в этой войне, одному богу известно. Служил он связистом, был ранен и под Керченской переправой попал в плен. Вот что он рассказывал:

– Подошли, значит, к проливу. Тут-то мне в ногу пуля попала. С самолётов немецких стреляли, бомбили. Их уйма налетала. На суше тела лежат. В море рыба глушёная вперемешку с трупами. Катера, корабли винтами рубят трупы – море бурое от крови. Самые бойкие и хваткие на катер загрузились и поплыли. А меня отпихнули, я на берегу остался. Около разбитой машины сижу. Тут снова самолёты налетели, давай бомбы кидать. Бомба в катер попала. Крик страшенный поднялся. Катер горит, море горит, вопль дикий стоит над бухтой. А в скором времени и немцы подошли. Тяжелораненых расстреливают, у мёртвых зубы золотые ногами выбивают, в сидорах^[6] солдатских роются – всё делают не спеша, основательно. Не пропускают ни одного убитого, в карманы лезут. Хозяйственный, видно, народ. А я сижу около машины и плачу. Себя жалко, погибших жалко, девок своих жалко…

Видно, тогда и произошло что-то с психикой деда. Дед продолжал:

– Подошёл немец, ткнул в спину прикладом, буркнул «вэк» – иди, значит, и махнул рукой в сторону огромной толпы.

О лагере дед почти ничего не рассказывал. Говорил только:

– Голодали страшно и умирали сотнями.

Как он выжил в этой преисподней – чудо. Видно, спасли его детские молитвы дочерей. Как говорила мать, молили за папаньку каждый день деву Марию.

Все семьи хлебнули горя полной горстью. Погибшие были в каждой семье. Семья Рудачинских попала под оккупацию, немцы ворвались в старый Малгобек. Бабушка Нюра только и успела угнать и спрятать в лесу корову. Впоследствии, благодаря этой корове, выжили дети шести семей. Оккупация продолжалась три месяца. Немцы повыгоняли жителей из домов. В хате Рудачинских поселились четыре офицера, а семья приютилась в погребе. С бабушкой и сёстрами жил двоюродный брат Алексей. Бабушка обстирывала немцев, и за это ей перепадали крохи для детей. Один из офицеров заподозрил Алексея в краже хлеба. Поставил подростка к клёну и расстрелял. Неделю хоронить не давали.

Но хуже немцев были румыны. Бабушка называла их казнью египетской. После войны бабы, ругаясь между собой, обзывали друг друга румынками. Не шлюхами подзаборными, а именно румынками. Тащило это наказанье Божье буквально всё подряд. Нельзя было даже детский горшок на плетень повесить – упрут.

Немцы так называемых союзников презирали, те платили немцам той же монетой. Как-то, упившись до поросячьего визга, румыны устроили с немцами перестрелку. Были погибшие с обеих сторон. Впоследствии немцы перестреляли остаток «вшивой» команды. Немцы, как пришли внезапно, так же внезапно и исчезли, будто кошмарный сон. Наверное, испугались повторения Сталинграда. Отошли, оставив Малгобек, а потом откатились и от предгорий Кавказа.

Станица Вознесеновская, или просто Вознесеновка, под оккупацию не попала и её ужасов не переживала. Но фронт проходил в двух километрах от станицы – и бомбёжки, и обстрелы её не миновали. Федя (будущий отец Андрея) с сестрой сидели в подвале, пережидая очередную бомбёжку, а в соседнем погребе, под войсамолётов, их мать Маруся рожала им брата. В станице мало что осталось целого: жили в землянках, в погребах, в несгоревших сараях.

Я пишу об этом для того, чтобы наши внуки помнили и передавали своим детям и внукам историю о том, что пережили их предки. Как сражались и поднимали страну из руин. Я хочу, чтобы внуки гордились своими дедами, чтобы помнили, что они РУССКИЕ!

Дед Григорий вернулся из плена, временами чудил. В сорок шестом за деда взялся НКВД, долго тягали на допросы. На допросах дед хихикал идиотским смешком, говоря начальнику НКВД Батыжеву:

– Не пугай! Я на всю жизнь напуганный! – и опять хихикал, доводя Батыжева до бешенства. Тот бил деда, приговаривая:

– Сознавайся, предал Родину? – а в ответ слышал идиотский смех. Плюнув на деда, НКВДшник сказал:

– Мой балбес учится вместе с твоей дочкой Надькой. Мой двоечник, а твоя отличница. Если я тебя посажу, ишака карабахского, то Надька перестанет ходить в школу. Моему не у кого будет списывать и его выгонят из школы. Шайтан ненормальный, иди домой и благодари свою дочку!

Через день, вернувшись домой, дед бухнулся на колени и заявил:

– Надька меня от тюрьмы спасла.

Дед Емельян, отлежав в госпитале, демобилизовался и в станицу прибыл бравым старшиной. Сорок шестой год – талоны, нехватка продуктов. В этот год умер его малолетний сын. Дед, ещё не отошедший после ранения, не смог его спасти. Двое других выжили. В этом же году на экраны вышел фильм «Кубанские казаки». Всю жизнь, когда показывали этот фильм, Емельян матюкался и уходил во двор курить.

Поставили Емельяна на должность начальника пожарной команды и заодно председателя ДОСААФ. Стал осваивать новую для него работу. Машин не было. Под пожарные машины переоборудовали три «Студебекера», поставленные по ленд-лизу.

В Малгобекском районе на первом месте стояла нефть. Нефтедобыча велась качалками. Около буровых копались котлованы, куда сливалась нефть. Об экологии и речи не шло. В котлованах гибла масса перелётных птиц. Нефть блестит. Птицы, с высоты, принимали её за воду, садились, и стая полностью погибала. Нефть, добытая в ЧИАССР^[7], очень ценилась. Она шла на производство авиационного топлива. Вот немцы и рвались к кавказской нефти, но ни литра не взяли. Перед отступлением наши успели так заглушить скважины, что немцы только нюхали запах нефти. Их спецы ничего не смогли сделать.

При пожарном депо содержалась конюшня. Качалки находились в таких местах, в которые по этому бездорожью мог добраться только конный. Вот дед и не вылезал из седла, объезжая с инспекцией буровые, насосные, качалки. Потихоньку жизнь налаживалась, появилась техника, но конюшня при депо сохранялась – казаки без коней не могли, вот и сохранили. Когда внуку Андрею исполнилось четыре года, дед посадил его на коня. Год для Андрея был знаменательным. До четырёх лет мальчик не разговаривал. Знакомые советовали матери показать сына врачам, но та отмахивалась, мол, придёт время и заговорит, но он молчал. Не уследили за ребёнком – шарахнуло его током от розетки, и малец заговорил, да так, что отец потом повторял слова Райкина: «пить, курить, говорить начал одновременно». И помнить Андрей начал с этого момента. Великая вещь – электричество!

Андрей любил деда Емельяна до безумия. Забрать его из Вознесеновки от деда с бабкой удавалось с трудом. Он убегал, прятался от родителей – его ловили и увозили в Малгобек. На следующий выходной ехали к родителям матери. Насколько Андрей любил одного деда, настолько же не любил другого.

Иногда Емельян приезжал к сватам, жалел сваху и отчитывал Григория за бесхозяйственность, нерасторопность и безразличие к жизни. Садясь на мотоцикл, говорил свахе:

– Терпи, Нюра. Судьба у тебя такая. – И добавлял: —Малахольный, что с него возьмёшь.

В Вознесеновке, между пожарным депо и клубом, стояла баня. После обеда по субботам там парились и мылись мужики. В тёплое время, после бани, под деревьями обосновывались мужские компании по три-четыре человека: выпивали, закусывали. Их мирную идиллию нарушала одна парочка: старая ишачка и баран. Жила эта пара у старой самогонщицы Матрёны. Никто и не знал, сколько бабке лет, настолько стара была Матрёна. Поговаривали, что родилась она ещё при царе Александре III. Насколько стара была бабка, настолько же были стары и животные. Всё бы ничего, но кто приучил животных к спиртному – это тайна, покрытая мраком. Подходила парочка только к компаниям, пившим вино. Мужики заливали в пасть животным немного вина, и пара отправлялась к другой компании. Если же кто-нибудь жадничал, в дело вступала ишачка – кусалась, как собака. Обойдя по кругу все компании, парочка удалялась к бабке. Так повторялось каждую неделю. Все привыкли к этому ритуалу. Но в одну из суббот парочка не появилась. Сунулись мужики к бабке, а та холодная лежит. Вызвали милицию. Потом в станице долго судачили о том, что подушка Матрёны была набита купюрами и что нашла милиция даже царские червонцы.