Глава 3. Ася

14 сентября 1932 года

Повезло нам с погодой. Едва разбили лагерь, как зарядил дождь. Что-то рановато. Еще как минимум месяц должно быть сухо. Карлуш советует не обращать внимания: редкие дожди об эту пору случаются.

Хорошо хоть палатки успели поставить. Чтобы сварить несколько початков кукурузы пришлось разводить керогаз – хворост по всей округе основательно промок.

– Хорошие чуклу, сладкие, – кивнул головой проводник-индеец, ловко выуживая из кастрюли горячий ароматный початок, вымощенный плотными рядами мясистых зерен цвета янтаря. Будучи по отцу чистокровным уари, а по матери – бразилейро, он одинаково хорошо изъяснялся и на языке кечуа, и по-португальски, и по-испански, нередко вставляя в свою речь различные экзотические слова и обороты – такой милый кечуано-испанский суржик. Ориентировался он и в диалектах банива, древнего аравакского языка, также широко распространенного на территориях Бразилии, Венесуэлы и Колумбии.

Николай Иванович улыбнулся. Мы все тут потихоньку становимся уари. Удивительный народ, эти уари, основательный! Удивительные традиции. Удивительный язык: красивый, загадочный и одновременно смешной, словно чихающий, как от хорошей понюшки табаку…

Кстати, некоторые слова из языка кечуа, на котором говорили и до сих пор продолжают говорить местные племена, окольными путями через Португалию и Испанию проникли и в русский язык. Конечно, таких слов немного. Естественно, ни один русский не поймет, что чуклу, к примеру, означает просто початок. Но вот слово пума, или кондор, или лама для нас вполне знакомы и ясны. Или, скажем, пампа – травянистая безлесая равнина, степь, или даже поляна; отсюда также пампасы.

А своего верховного вождя, или царя, равно как и всю местную знать народ уари издревле величал «инка». Так что по всему выходит, известная всему миру цивилизация инков была всего-навсего правящей верхушкой эксплуататоров и мироедов, как выражаются теперь большевики, сиречь классовых врагов краснокожих индейских пролетариев.

– Хороший кусок мяса тоже не помешал бы, – вступил в разговор мой юный друг Густав Хиппель, лаборант, направленный в нашу экспедицию из университета Фридриха Вильгельма в Берлине.

Вообще-то его полное имя Густав Фридрих фон Хиппель, однако, будучи сторонником Эрнста Тельмана и явно симпатизируя идеям социализма, он, видимо, не хотел смущать нас, строителей коммунизма, своей аристократической фамильной приставкой «фон», и потому просил называть его просто по имени.

– Помилуйте, Густав, – ответил Николай Иванович, приподняв бровь, – мясо к ночи? Увольте.

– Маси Вавилу правильно говорит. Наши тоже не едят айча после заката солнца, – поддержал Карлуш, – трава (юра) берет силу солнца (инти) напрямую, корова же (вака) получает эту силу из травы, а горный лев (пума) – из коровы. Ночью темно, страшно, демоны (супаи) повсюду. Хочешь взять больше солнца в ночь, ешь траву! Так говорили старики.

– Вот-вот. Слушайте Карлуша, – подытожил Николай Иванович, потянувшись за очередным початком, – он плохого не посоветует.

Забавно, как быстро наш проводник освоился с советской терминологией. Обращение «товарищ» оказалось ему понятным и сразу пришлось по сердцу, тем более что именно так они и величают своих соплеменников, признавая тем самым и духовное родство членов общины, и сотрудничество – можно сказать коллеги. Все члены нашей экспедиции искренне полюбили этого простого кхари из бразильской сельвы. Его бесхитростность и незатейливая прямота подкупала, и руководитель экспедиции Маси Вавилу – по-нашему товарищ Вавилов, – легко смирившись с таким проявлением доморощенного первобытного интернационализма, с доброй улыбкой всегда отзывался на новое экстравагантное прозвище. Это было вдвойне символично, поскольку, как я сам это не раз слышал, других белых людей, господ, так сказать, индейцы между собой часто зовут виракуча, признавая в них чужаков, а то и вовсе презренных врагов.

– Если хочешь мяса, завтра пойдем искать тарука, а сейчас ешь вареную сара, – мечтательно произнес Карлуш, и мне тут же живо припомнилась недавняя охота на некрупного, размером чуть больше овцы, местного оленя, которого мы успешно подстрелили на прошлой неделе.

Любопытно. Так вот почему мы не едим хищников! Какое неожиданно простое объяснение из уст малограмотного, но от природы мудрого индейца. А ведь действительно, если призадуматься, то люди во все времена и на всех континентах предпочитали охотиться на травоядных животных. Забавно, однако. Конечно, это можно объяснить и относительной безопасностью предприятия, и технической простотой, и многочисленностью травоядных животных, и нежностью их мяса… И все же, тут есть над чем поразмыслить, ведь речь здесь идет ни много ни мало о преобразовании энергии! Те же метаморфозы солнечной энергии можно наблюдать и в горении древесины. Когда поджигают дрова (ламт’а), солнечный свет (к’анчай) и тепло (хамка), накопленные растением, высвобождаются, чтобы человек мог ими пользоваться. Интересно, а как преобразуется солнечная энергия в угле как окаменевшей древесине, или, скажем, нефти?

* * *

В коридоре заскрежетал замок, и дверь в квартиру отворилась.

– Серенький, ты дома? – из прихожей зазвенел нежный Асин голосок.

– Ась, ты? – Паганель отложил дневник на журнальный столик и настороженно приподнялся в кресле.

– А ты ждешь кого-то другого? – девушка рассмеялась в ответ.

Ася была худенькой барышней-тростинкой под стать Паганелю с прекрасной фигуркой, утонченными чертами лица и русыми волосами, затянутыми в тугой хвостик.

Сергей смутился и, промычав что-то невнятное, поднялся навстречу:

– Привет, дорогая. Ты как?

– Нормально, устала только немного. От мамы с папой горячий… – девушка сложила губки для воздушного поцелуя.

– Как там папа? – спросил молодой человек, крепко обвив возлюбленную своими длинными руками и чмокнув ее в нос.

– Лучше, – вздохнула Ася, вяло освобождаясь от неловких Сережиных объятий. – Но врач сказал, что операция все равно потребуется. Где денег взять? Ума не приложу. Мама рыдает по ночам. В общем, полный кранкенхаус.

– Милая моя, скоро у нас будет куча денег, – попытался обнадежить Паганель, – хватит и на жизнь, и на операцию.

– А на яхту хватит? – спросила Ася.

– Какую яхту? – удивился Сергей и криво улыбнулся.

– Ну, яхту, виллу, золото-брильянты…

– Не понял.

– Чего ты не понял? – девушке уже было не до смеха, и она раздраженно продолжила. – Ну что ты такое говоришь? Какие деньги? Откуда? Не те времена нынче. Угораздило же нас родиться в эпоху перемен…

– Времена всегда одинаковые, – неожиданно серьезно возразил Паганель, глядя любимой прямо в глаза, – и нет таких трудностей, которые мы бы не преодолели.

– Хватит изрекать банальности! У меня от этих штампов уже голова пухнет.

– Это не штампы, я на самом деле так думаю.

– Твоими бы устами… – Ася обмякла и присела на ящик для обуви, стоявший рядом с входной дверью.

На долю поколения, появившегося на свет в семидесятые, выпали особые испытания. Эти энергичные парни и девушки – комсомольцы последних лет застоя – были достаточно молоды и сильны, чтобы суметь под грохот крушения всей социалистической системы не потеряться в пучине перестройки, но обнаружив в себе особые, доселе неведомые советскому человеку таланты, приспособиться к новым реалиям и семимильными шагами двинуться дальше к открывшимся горизонтам рыночных отношений развитого капитализма.

За плечами были и робкий путч ГКЧП, и обстрел танками Дома правительства, и приватизация народного хозяйства, и развал СССР. Рухнувшая экономика, судороги военно-промышленного комплекса и науки, бардак и неразбериха, очереди в магазинах и продовольственные талоны, массовое обнищание народа, который, не умея плавать, был выброшен из лодки в бурное море, кооперативы и бандитизм, новые русские, не знавшие, что делать с шальными деньгами, и первые иномарки на раздолбанных дорогах – принцы и нищие в одном флаконе.

А что впереди? Никто не ведал.

– Шеф сегодня предложил новую тему, – проговорил Паганель, нежно положив руку Асе на плечо, – очень перспективную.

– Какую тему? – девушка с надеждой подняла свои большие ясные глаза.

– Еще толком не знаю. В субботу мы приглашены к Льву Михайловичу в гости, там он все и расскажет.

– И с чего ты взял, что тема перспективная? – в голосе подруги прозвучала нотка недоверия.

– Ты бы видела его взгляд. Ася, милая, любимая… Теперь у нас все наладится! Я уверен, – Сергей снова обнял девушку и прижался губами к ее макушке, вдыхая свежий аромат волос, знакомый с детства.

Сергей хорошо помнил тот день, когда впервые увидел этого голубоглазого ангела с тоненькими косичками.

Он жил с папой и бабушкой в Текстильщиках. Мамы же своей пятилетний паренек никогда не знал, она умерла во время родов. Отец, простой рабочий с завода АЗЛК, клепавший стране автомобили «Москвич», внутренне обиделся на сына из-за смерти жены и жил отстраненно, угрюмо замкнувшись в себе. Он не обращал на сорванца никакого внимания, поэтому его воспитанием занималась бабушка. В субботний день, когда в соседний дом заехала молодая семья инженеров, мальчик, как обычно гулял со старушкой во дворе.

Пока взрослые разгружали трехтонку с мебелью и тюками, Сережа с интересом разглядывал маленькую девочку в легком цветастом платьице, скромно топтавшуюся у подъезда. Ничего более прекрасного он в своей жизни еще не видел, словно это была диковинная тропическая бабочка, которая случайно залетела к ним во двор, одарив всех своим лучезарным сиянием.

Едва переводя дыхание, он приблизился, боясь спугнуть чудесное виденье, и остановился не в силах вымолвить ни слова.

– Тебя как зовут? – запросто спросила девочка из миража.

– Серый, – тяжело сглотнув ответил мальчуган.

– А я Ася, но папа зовет меня Настенькой. И еще Настей и Настеной. Мы здесь жить будем.

– Настюха! – раздался громогласный клич из открытого окна третьего этажа. – Ну-ка бегом домой. Обживаться будем.

– Иду, па! – жизнерадостно вскричала Ася, помахав рукой, и вихрем помчалась к подъезду, но на мгновение остановилась и весело добавила. – Пока, Серенький! Еще увидимся.

Увиделись они уже в понедельник в детском саду, и с тех пор, казалось, больше не расставались.

Когда же началась школа, они поступили в один класс, вместе учились, вместе ходили на продленку. И только после уроков Ася бежала в музыкалку, а Сергей отправлялся в Дворец пионеров в кружок «Юный химик», а по вечерам стоял под окнами и с замиранием сердца слушал, как Ася разучивает гаммы и этюды Кабалевского.

Родители Аси были не в восторге от их дружбы, небезосновательно считая Сергея балбесом и неотесанным простаком из пролетарской семьи, особенно после того случая, когда он с соседскими пацанами попытался взорвать мусорный бак рядом с их домом. Но строгий разговор с дочерью состоялся лишь тогда, когда юный воздыхатель на Асин день рождения устроил под окнами фейерверк из сотни спичечных коробков, набитых марганцовкой и алюминиевым порошком от краски-серебрянки. Этими коробками Сергей выложил на земле надпись «Я тебя люблю», и когда они шипя загорелись, наполняя двор фонтанами искр и едким дымом, все не на шутку перепугались. Кто-то даже вызвал пожарных. Это был настоящий переполох. Мама тогда сильно разошлась, гневно поливая и Сергея, и его родителей, и праотцов, и праматерей. Папа тоже был суров, но в уголках его строгих глаз все-таки светился еле заметный радостный проблеск, будто отражение необычного признания молодого кавалера. Конечно, это было глупо, но, елки-палки, красиво и весьма убедительно! А Ася? Ася была в тихом восторге, но не от самого признания, а от того, как оно было сделано. Одному богу было известно, как она любила все яркое, праздничное и красочное. «И как это Серенький догадался?» – думала зачарованная подруга, и в ее огромных восхищенных глазах отражались не то снопы искр, не то сказочные звездные россыпи, на мгновение осветившие мрак колдовского черного неба.

Для всего окружающего мира безалаберный старшеклассник был хулиганом и разгильдяем, и только Ася догадывалась, какие страсти кипят в его душе. Он ощущал себя исследователем, проникающим своей мыслью в тайны материи, первопроходцем и пионером-естествоиспытателем, идущим нетореной тропой вперед во имя науки и прогресса. Таким он и был: страстным и порывистым, остроумным и талантливым, но в то же время и удивительно ленивым, презиравшим рутину и каждодневный труд.

Дети росли, школа заканчивалась. Юноша превратился в долговязого неуклюжего кузнечика, а девушка расцвела, как благородная и утонченная чайная роза.

Ася настраивалась на продолжение музыкального образования, брала уроки, посещала подготовительное отделение в консерватории, а Сергей все валял дурака, так и не решив, что будет делать дальше, и только к середине десятого класса нечеловеческим волевым усилием взялся за ум и обложился учебниками.

Старания школяра на финальном рывке не пропали даром. Ко всеобщему удивлению он блестяще сдал вступительные экзамены в МГУ и таки взял приступом храм науки на Ленинских горах, с первого раза поступив на геологический факультет. Почему на геологический? Точно никто не знал. Наверное, ради романтики полевых сезонов, песен у костра. Ну и во имя высшего образования, конечно, на котором настаивала его бабушка. Даже отец, никогда особо не вникавший в дела сына, с гордостью потрепал его по голове, когда Серенький появился в доме с синей корочкой свеженького студенческого билета с золотым тиснением.

– Геолог, значит, – проворчал он, не скрывая восторга.

– Геохимик, – уточнил Сергей.

– Химик – это хорошо, – согласился отец. – Нужная профессия.

Но больше всех радовалась за Сергея Ася, которая тоже могла похвастаться успехами. Она поступила в Гнесинку на отделение дирижирования академическим хором.

– Что ж не в консерваторию? – бестактно поинтересовался Сергей, опьяненный своим собственным триумфом. – Слабо?

– Видать, слабо, – тихо ответила девушка и заплакала.

Только сейчас Ася начала понимать, что детство закончилось и судьба, как железнодорожная стрелка властно развела их составы по разным путям: ее в искусство, Серенького – в науку. А дальше – разные компании, разные увлечения, разная жизнь.

В Гнесинке жизнерадостную и весьма миловидную девушку сразу же окружили поклонники из числа студентов и аспирантов. Тонкие музыкальные натуры, всегда тянущиеся к гармонии, умеют видеть и почитать прекрасное! И тут им нет равных. Асю же, падкую на все яркое и красочное, восхищал искрометный фейерверк их неизменно изысканных ухаживаний, манил, вдохновлял и притягивал, как благоухающий тропический цветок привлекает бабочку, но никогда не склонял к серьезным отношениям – ведь бабочки не создают семьи с цветами… Особенно отличался на этом поприще один ее однокурсник Ленчик Козловский, он же Кузя, – способный паренек из скромной и очень-очень интеллигентной еврейской семьи. Под неодобрительное ворчание своей грузной маменьки, мол «за что ты связываешь себя с этой гойкой, не будет тебе от нее счастья», он подспудно готовился к серьезным отношениям и не мог принять той легкости, с которой Ася крутила им, как, впрочем, и всеми остальными особями мужского пола, и повелевала, не взирая на намеки о вечной преданности и любви.

Музыкальное училище, вобравшее в себя все сливки талантливой молодежи, стало для многих этакой метафизической сводней, смело экспериментировавшей с человеческими судьбами на уровне физиологии. Как шутили опытные старшекурсники: передача так и называется – «Играй гормон». Да, это была такая игра: дочки-матери, второй уровень. И Ася беззаботно и весело отдавалась этой игре, никого не обнадеживая и ничего никому не обещая. В глубине же души она продолжала хранить какую-то целомудренную верность другу своего детства без всяких ярко выраженных планов на будущее. И это Кузю раззадоривало, но одновременно и задевало, сильно раня его самолюбие. Хотя, если уж быть честным до конца, то и сам он, не добившись от Аси взаимности с лету, не прекращал эротического мониторинга, продолжая выслеживать легких жертв среди остальных сокурсниц, из-за чего неизменно слыл в училище дамским угодником и ловеласом.

В общем, жизнь была насыщенной, веселой и интересной. Бурные студенческие годы пронеслись, как один день, наполненный феерическими событиями. Даже удивительно, как после всего этого они с Сереньким все-таки остались вместе…

Паганель, стоя в прихожей своей квартиры в Черемушках, обнимал Асю и думал о будущем. Нет, теперь он был готов поспорить с судьбой. Почему разная жизнь? Вот, например, Лев Михайлович живет же пятьдесят лет со своей балериной, и ничего… Хорошо живет. И у нас так будет.

«О любовь моя! – думал молодой ученый. – Никогда и ничто не разлучит нас».