Глава 8. Дон Педро

Старику Нуньесу этой осенью исполнилось 89 лет. Для своего возраста он выглядел на удивление живым и здоровым: подвижное тело, крепкие мышцы, ясный взгляд. И тем не менее, старость есть старость, поэтому пожилой гранд решил собрать к Рождеству всю свою многочисленную семью, чтобы передать дела и без лишней суеты заблаговременно попрощаться с продолжателями рода перед уходом в мир иной, каковой уход мог случиться в любую минуту.

В одночасье дом дедушки Педро наполнился хлопотливым кудахтаньем прислуги, грохотом посуды на кухне, волнительным шумом гостей и жизнерадостными криками правнуков, носившихся повсюду, как метеоры, и глаза старика наполнились слезами радости. Он был счастлив, быть может, так, как никогда прежде.

Сидя за огромным столом в каминной гостиной, окруженный многочисленными отпрысками, манерно вкушавшими фамильный тыквенный суп с молодым овечьим сыром, белым вином и лепестками цветов миндаля, Нуньес де Бальбоа-старший вспоминал свою молодость и думал лишь о том, как снять камень с души, угнетавший его вот уже более полувека.

Дон Педро обосновался в Колумбии в начале 1943 года, куда он бежал из Европы, спасаясь от фашистского режима. После ряда хитроумных операций со счетами в швейцарских банках молодому богачу удалось переправить в США большую часть своего фамильного состояния. Капитал был практически сохранен. Потери составили около 25 процентов, но по тем временам это была приемлемая жертва, поскольку на кону стояла сама жизнь.

Несколько месяцев эмигрант провел в Соединенных Штатах, однако несмотря на то, что дела его шли вполне успешно, предприимчивый дон Педро – к немалому удивлению друзей – очень быстро перебрался в Южную Америку, поселившись в шикарном поместье в Эль Оксиденте, к юго-западу от Субы и Энгативы – двух, пожалуй, самых респектабельных районов столицы Колумбии. Из окон его гасиенды, которую местные жители прозвали Каса-дель-Нуньес, были хорошо видны и восточные склоны Кордильер, и зеленые берега озера Умедаль де Хабоке, и извилистая река Богота, отливающая вечной синевой, а чуть дальше к западу – просторы парка Ла Флорида с его великолепными полями для гольфа.

Простые люди побаивались чудаковатого новосела и старались по возможности держаться подальше от его усадьбы, поскольку в народе, почитавшем состоятельного помещика прямым потомком самого Васко Нуньеса де Бальбоа, знаменитого испанского конкистадора и покорителя Эльдорадо, ходила молва, будто он занимается колдовством и алхимией, добывая золото при помощи шаманских камней. Но, как известно, нет дыма без огня. Народные страшилки про таинственного идальго стали ответом на его более чем странные манипуляции с недвижимостью. Едва прибыв на континент, богач сразу начал скупать обширные земли в джунглях провинции Гуайниа на востоке страны. Зачем ему понадобились непроходимые леса и горы, никто не понимал, вот и начали сочинять небылицы.

В результате за несколько месяцев дон Педро из малоизвестного переселенца превратился в крупного землевладельца, имевшего в собственности тысячи акров никому не нужной земли. И ладно бы оказались там каучуковые плантации или золотоносные жилы, это бы хоть как-то все объясняло, а так ведь обычная сельва, где не ступала нога человека…

Вскоре молодой и энергичный дон Педро Нуньес де Бальбоа, которому к тому времени исполнилось тридцать три года, стал желанным гостем в домах местной элиты. В сознании зажиточных соседей понятие «неудобья» быстро стерлось, а «тысячи акров» наоборот укоренилось и даже разрослось, и вот уже матушки со вздохами умиления начали рассматривать европейского щеголя со странноватым старосветским акцентом в качестве завидной партии для своих дочерей. Да и многим молодым невестам мысли об этот статном мужчине в полном расцвете сил не давали покоя.

И неизбежное случилось. Недолго дон Педро гулял в холостяках. Не прошло и года, как он женился на миловидной девушке Агате Валенсии – дочери крупного банкира, – взяв за ней приличное приданое. А еще через год на свет появился их первенец и наследник Мигель Кристобаль Нуньес де Бальбоа. А еще через пару лет – пухленькая дочурка Роза Мария, красавица из красавиц, веселая и неугомонная. А далее – еще трое детишек погодков.

Жизнь поначалу складывалась как нельзя лучше. Но годы неслись один за другим, и вот уж дон Педро начал понемногу дряхлеть и чувствовать немощь, и все чаще и чаще стали возникать перед ним призраки прошлого.

Когда пришло время сигар, старик Нуньес позвал своего старшего сына Мигеля в кабинет.

– Майки, я должен тебе кое-что сказать, – начал дон Педро, поудобнее усаживаясь в глубокое кресло. – Ты знаешь, наши дела идут неплохо, и ты блестяще справляешься со своими задачами в США, однако пора тебе перебраться сюда и принять управление всей компанией. Я стар, и скоро меня не станет. Я должен быть уверен, что дело всей моей жизни не пропадет.

– Что вы такое говорите, отец! – воскликнул Мигель Кристобаль. – Как можно?

– Ах, прекрати, Майк. На этом свете еще никому не удалось задержаться более положенного срока, – продолжил старик, – так что, пусть лучше женщины вздыхают да охают, а нам с тобой нужно по-мужски трезво обсудить дела. Я хочу тебе кое-что показать. Взгляни на картину над моим столом. Узнаешь ее?

Дон Мигель – статный мужчина 55 лет, одетый в дорогой костюм английского кроя, – бросил взгляд на стену:

– Ну, конечно, отец, помню эту картину с детства. Прекрасная графика.

– Это не просто графика, мой дорогой мальчик, – вздохнул дон Педро, – это в некотором смысле ключ к секрету наших успехов.

– Не понимаю вас, – удивленно ответил Нуньес младший.

Над письменным столом старика висела гравюра, изображавшая растение с длинными и широкими сердцевидными листьями, поверхность которых была поднята тонкими акварельными мазками. Художник хотел наложить нежный радужный узор прямо на строгие черные штрихи, и надо сказать, сделал он это весьма искусно, поскольку при первом же беглом взгляде на картину, было трудно понять, растение это, или пучок павлиньих перьев. И только внимательно приглядевшись можно уловить всю сложность и изысканность метаморфозы. Конечно же, Мигель с юных лет знал, что это был за рисунок: волшебные листья чупа инка пичинчу, чудесного растения из древних индейских сказок.

– Слушай меня внимательно, сын, – проговорил дон Педро, задыхаясь от волнения. – Исанит, обнаруженный в 1949 году на наших землях в провинции Гуайниа, и который мы вот уже сорок лет как разрабатываем и поставляем в США, в действительности был найден значительно раньше. И я должен поведать тебе, как это было на самом деле, иначе, боюсь, невеселая жизнь ожидает меня на том свете. Будь любезен, подойди к столу и возьми вон ту зеленую папку, что лежит с краю.

Нуньес де Бальбоа-младший выполнил просьбу отца и бережно открыл старый картонный скоросшиватель с откидными клапанами. Внутри были подколоты какие-то наброски и заметки, написанные по-немецки и пожелтевший от времени журнал, изданный еще до второй мировой войны в Московском университете.

– Что это? – спросил мужчина, развернув письмо, лежавшее сверху.

– Читай, – сдавленным голосом произнес старик.

* * *

21 марта 1939 года

Здравствуйте, дорогой Густав!

С радостью хочу сообщить Вам, что мы здорово продвинулись в изучении кристаллов исанита. Лабораторные исследования полностью подтвердили уникальность нашей находки. Высылаю также экземпляр журнала, в котором опубликована моя первая статья об этом чудесном минерале. Надеюсь, Вам будет интересно ознакомиться с некоторыми выводами нашей лаборатории.

Жаль, что у нас нет возможности продолжить совместную работу, но мне было бы интересно узнать Ваши мысли на сей счет. Помнится, в экспедиции Вы демонстрировали незаурядные способности и большой интерес к теме.

Очень хочется верить, что отношения между нашими странами, наконец, наладятся и тогда я смог бы ходатайствовать о приглашении Вас в МГУ для стажировки и защиты диссертации. Думаю, что работа в лаборатории профессора Виноградова во всех смыслах пошла бы Вам на пользу, да и я был бы рад иметь в вашем лице сотрудника и единомышленника.

Так или иначе, я очень ценю наши теплые дружеские отношения. Виктор Ковтун передает Вам сердечный привет. Также и Николай Иванович, с которым мы в последнее время, увы, видимся нечасто.

С уважением,

искренне Ваш

профессор

Юрий Великанов

* * *

– Что это за письмо, отец? – изумленно поинтересовался дон Мигель, пробежав взглядом листок, испещренный мелким почерком русского ученого. – И кто такой этот Густав, которому оно адресовано?

Дон Педро ответил не сразу. Некоторое время он сидел в своем кресле в напряженном молчании, видимо собираясь с духом и мыслями, потом глубоко вздохнул, окончательно решившись, и произнес дрожащим голосом:

– Сын! Я должен признаться тебе… Я должен открыть тебе одну тайну, которую скрывал от всех долгие годы… Исповедаться, если угодно… Я давно хотел сделать это, но никак не мог отважиться. Не знаю, сможешь ли ты понять меня и простить, но перед лицом приближающейся вечности, я должен снять с себя этот груз…

Наша фамилия не Нуньес де Бальбоа. К этому старинному испанскому роду мы, к сожалению, не имеем никакого отношения. Мне пришлось подделать документы и присвоить себе это имя, когда я был вынужден бежать из родной страны.

Ты спрашиваешь, кто он, тот Густав, которому пишет московский профессор? Так вот, слушай же, Густав – это я.

Мое настоящее имя Густав Фридрих фон Хиппель. Наши предки происходят из Восточной Пруссии. Там наши корни, сынок. Барон Теодор Готлиб фон Хиппель, от которого идет наша фамилия, в конце 18 века был учеником Иммануила Канта, а затем и бургомистром Кенигсберга, а последний из рода Хиппелей, с кем я когда-либо контактировал в той, прошлой жизни, был мой двоюродный дядя Тео, подполковник разведки, создатель и гауптман печально знаменитого нацистского диверсионного подразделения «Бранденбург-800» – секретного полка спецназовцев и головорезов Абвера.

– Отец! – с жаром воскликнул огорошенный Мигель Кристобаль. – Я не верю своим ушам!

– Придется поверить, мой мальчик, ибо так оно и есть, – сокрушенно подтвердил дон Педро.

– Этого не может быть! Нет, я отказываюсь… – Нуньес-младший чувствовал себя совершенно раздавленным. – Я не хочу верить в то, что мой отец – нацист, скрывавшийся все это время от правосудия.

– Все не так просто. И я действительно не нацист. Да, я трус, жалкий приспособленец, проходимец и даже вор, но я не палач.

– Как же так, отец? – в глазах Дона Мигеля стояли слезы.

– Я мечтал заниматься наукой, я грезил открытиями, и я хотел жить, просто жить, и вовсе не планировал подохнуть в лагерях, как многие ученые, не пожелавшие сотрудничать с властями. А у Шпеера были огромные возможности, он ведь был близким другом фюрера, и я, конечно же, пошел к нему, когда узнал, что он начал набирать молодых научных работников и инженеров для своих лабораторий. Да, я вынужден был вступить в партию национал-социалистов, чтобы продолжать карьеру исследователя, но никогда, слышишь, никогда не разделял их человеконенавистнических политических взглядов!

Поэтому, когда в Европе началась фашистская вакханалия, а затем разразилась эта ужасная война, и войска тысячелетнего рейха двинулись на восток, сметая все на своем пути, я стал искать возможности для эмиграции. У меня нет ничего общего с этими мерзавцами, поверь!

Несколько лет я вынашивал планы бегства, готовил документы, прятал и выводил из Германии капитал. Ты даже представить не можешь, как это было трудно и рискованно. В любой момент все могло сорваться и закончиться холодным бараком в концлагере, газенвагеном или печью. И вот, наконец, я оказался здесь, в тихой провинциальной Колумбии, создал семью, организовал бизнес. Здесь на свет появился ты, мой первенец, мой сын, мой наследник, а также все твои братья и сестры. Здесь я как будто заново родился и здесь же, надеюсь, обрету покой…

– А что у вас было с этим русским профессором? – дон Мигель начал понемногу приходить в себя, и в нем проснулось любопытство.

– Это было в 1932 году, за пару лет до этих негодяев нацистов, – продолжил свой рассказ отец. – Русские организовали в Южной Америке большую экспедицию, в которую я был направлен берлинским университетом. Руководил экспедицией выдающийся ученый Вавилов, а его ассистентом как раз и был профессор Великанов, чье письмо ты только что прочитал. Оба, кстати, приговорены впоследствии к расстрелу во время большевистского террора. Так вот, этот-то Великанов и открыл на самом деле наше месторождение. Он же дал голубым шаманским камням название «исанит» и первым начал изучать его свойства. А заросли чупа инка пичинчу как раз дешифрировали проявления кристаллов исанита в горной породе. И это тоже открытие Великанова.

Сначала, я действительно хотел работать с этим потрясающим исследователем. Всеми фибрами моей души я мечтал об этом. Он великий ученый и очень хороший человек. Но потом, буквально перед самой войной, я случайно узнал от его помощника Виктора Ковтуна о том, что там с ним в России произошло, и мне стало страшно.

Представляешь, Майк, что же это такое? Куда ни кинь, всюду клин: в СССР террор, в Германии террор. Что делать? Со смертью Великанова работы по исаниту в Советском Союзе прекратились, и я как единственный «наследник» этого открытия, получается, присвоил себе все сливки…

– И вы тогда специально приехали в Колумбию, чтобы выкупить земли, на которых был найден исанит?

– Ну, не пропадать же добру, – горько пошутил старый Густав фон Хиппель. – Пойми, этот минерал тогда никому не был нужен. Большевики на него плюнули, и я оказался единственным, кто смог на свой страх и риск продолжить исследования, но уже с новыми партнерами – американцами.

– А они знают, что имеют дело с бывшим фашистом?

Густав фон Хиппель поморщился. Он, конечно, не ожидал, что сын сразу же простит его, но из уст Мигеля слово «фашист» прозвучало, как приговор.

– Не уверен… – попытался оправдаться отец. – Но даже если и догадываются, то им все равно. Гринго ценят лишь звон монет, и желательно в собственном кармане. Это для них всего лишь бизнес, сынок…

– А русские?

– С русскими все сложнее. В начале пятидесятых, здесь появился Ковтун, мой приятель еще из тех времен. Под видом картирования он собирался вести геологическую разведку на моих землях. Я даже как-то раз видел его издалека, меня так и подмывало подойти к нему и сказать: «Виктор, здравствуй, друг!» Однако, в конце концов, пришлось их всех спровадить. Вот тогда я и понял, что на самом деле советы не закрыли эту тему, и втихомолку что-то разрабатывают. А затем, буквально через несколько лет, они втайне от дядюшки Сэма начали через подставные фирмы покупать у меня приличные партии исанита – по два-три килограмма в год. Не знаю, как далеко они продвинулись в своих изысканиях – все ужасно засекречено, – но то, что работы ведутся, и ведутся активно – это бесспорный факт.

Густав фон Хиппель замолчал.

Безмолвствовал и Мигель Кристобаль. Он стоял у отцовского письменного стола с пожелтевшим бумажным листком в руке и пытался понять, как жить дальше. Так продолжалось несколько тягучих минут.

– Да, сынок, жизнь непростая штука, – прервал молчание старик.

Мужчина задумчиво поглядел на отца.

– Все это в голове не укладывается! Там у меня полная каша, сумбур и сумятица, – взволнованно пробормотал он, понемногу приходя в себя, и хотел еще что-то добавить, но не успел.

– А теперь к делу! – неожиданно перебил его фон Хиппель не по-стариковски звонким голосом, словно острым ножом прорезавшим тишину кабинета. – Слушай меня очень внимательно. Ты переберешься сюда и перестроишь весь наш бизнес. Чуть позже, я объясню тебе, что для этого потребуется сделать. И главное, тебе нужно будет организовать экспедицию в Африку.

– В Африку? – удивился сын.

– Да. А точнее в Либерию. В 1970 году, еще при президенте Табмене я купил в горах Маунт Нимба большой кусок земли. Правда, когда власть в стране захватил Сэмюель Доу, контракт на приобретение недвижимости был аннулирован, потом наши угодья вообще оказались в черте биосферного резервата, находящегося под охраной ООН, затем эти бесконечные гражданские войны – черт ногу сломит. В общем, покупка земли оказалась рисковым и ненадежным предприятием, но главное не в этом. Думаю, где-то там находится еще одно месторождение исанита. А может быть и не одно… Геологическая обстановка такова, что на западе Африки и на юго-востоке Латинской Америки залегают породы очень близкого генезиса. Это в свое время еще Вавилов отмечал, рассказывая нам о теории движения континентальных плит. Поезжай туда, Майки, разберись. Уверен, тебя ждет небывалый успех. С богом, сын мой. Я тебя благословляю. И прости меня, старика, если сможешь…