Касимов в июле 2018 года

Мы въехали в Касимов в тот самый момент, когда вверх по Оке шел караван из земснаряда, двух соединенных в катамаран самоходных барж, дебаркадера, обвешанного покрышками, и небольшого буксира. Солнце спускалось, и река сияла и изгибалась. Противоположный берег зеленел и лесился. Было тихо, ясно, тепло.

Вокруг торговых рядов у Соборной площади было пусто, только в колоннадах из обнаженного красного кирпича на складных стульях сидели девочки и рисовали Оку, виды, дали. С ними была руководительница. Я посмотрел на мольберт одной девочки: дали были уже расцвечены, и только карандашные контуры небольшой церкви с намеченными объемами были белыми и ждали своего осуществления, чтобы быть. Я позавидовал ей, она была занята умиротворяющим и своевременным делом.

Ворота в торговых рядах с неровными арками и пузатыми и тоже краснокирпичными колоннами были наглухо закрыты. Из пилястр росли зеленые кусты и фиолетовые цветы. Стены представляли собой социальную сеть: «Пишите, отвечу всем». – «Мышонок». – «Ненавижу». – «У шамана три руки и крыло из-за плеча». – «Теперь парень Казанова, не смотри в его глаза, нет любви для него, ему все равно». – «Моя мечта». – «Зая, я тебя люблю». – «Давай дружить». – «Нет. Нет. Нет». Последнее объявление было напечатанным и наклеенным: «Мягкая правка опорно-двигательного аппарата, а также банки, пиявки, лечение травами и пчелами, тренажер славянское правило, тайский лечебный массаж и другие аюрведические методы».

Мы дошли до небольшой площади перед краеведческим музеем, который был закрыт. У торговых рядов газовал парень на мотоцикле, потом он проехал мимо нас. Мы фотографировали ряды со слезающей кожей, собор и оранжевый круглый уазик, стоявший подле треугольного столба и большой цветущей липы. Мимо нас два раза проехал тот же мотоциклист.

Вглубь двора рядом с музеем вела глубокая арка состарившегося, но все еще парадного желто-белого дома. Внутри все оказалось в голом красном кирпиче, стеклопакетах в обшарпанных стенах, вялом шифере, распадающемся дощатом заборе и в тишине. Над упорядоченной разрухой сияла крестами и звездами белая церковь. Важную часть двора занимал пригорок, разбитый в фактурную клумбу. Возле него играли девочки. Еще одна арка выводила из двора к виду на Оку. Из двери рядом с ней вышла женщина в неопрятной и старой одежде и стала на нас смотреть. Чтобы она смотрела на нас не просто так, я спросил у нее, как пройти к мечети, хотя и так это знал. Она живо откликнулась и показала на арку рядом с собой и изобразила руками путь. Мы поблагодарили ее и вышли снова на площадь. Перед нами проехал все тот же парень на мотоцикле.

Я посмотрел на карте, что кафе есть на улице Советской. Мы поехали туда. Улица была широкой и со многими торговыми точками. Тротуар был щербатым, но чистым, и на нем стояли разной формы клумбы. «Куриный дом». Спасибо, что не мир», – прочитал Сергей Валентинович вывеску на магазине.

Арт-кафе «Касимовский дворик» находилось в касимовском дворике. Рядом с дверью была кнопка вызова официанта. На стенах внутри висели старинные фотографические виды города и снимки известных людей с подписями. На снимке человека, окруженного самоварами, я прочитал: «Гостем города Касимова стал советский и российский телеведущий Якубович Леонид Аркадьевич, отведавший и оценивший кухню «Касимовского дворика». На другом снимке было написано: «Проведение выездного мероприятия. Советский и российский актер театра и кино Ильин Владимир». Рядом висел диплом победителя конкурса «Лучший субъект малого и среднего предпринимательства Рязанской области» в номинации «Наставничество без границ». На барной стойке продавались краеведческие брошюры про касимовские улицы с фотографиями стоящих на них домов. У фотографий была одна особенность: и на современных, и на старинных горизонт был завален под одним и тем же градусом.

Мы сели на веранде и неторопливо осмотрели касимовский дворик. Потом я сказал, что все-таки нужно прогуляться, и Сергей Валентинович пошел вместе со мной.

Окна промтоварного магазина были полны разноцветных пластиковых ведер, термометров и решетчатых ящиков и полок. Из продуктового магазина вышли два судебных пристава. Они были в лодочках на каблуках, юбках до колен и заправленных в юбки сорочках с погонами; сорочки отличались оттенками. Справа шла рыжеволосая и немножко широкая, в левой руке она несла папку с документами, кожаную сумочку и пакет, в котором лежали мелкие пельмени, а в правой – пустое пластиковое ведро салатного цвета. Ее подруга была худощавой и высокой, небольшую кожаную сумочку она несла на правом плече, в руках же ее были пакет с бумагами и пакет с мелкими пельменями. Они неторопливо дошли до автомобилей и сели в них.

В магазине «Шепот лепестков» я купил последний магнит с видом Касимова. Продавщица уходила, она собрала уже свою сумку и оглядывалась, не забыла ли чего. Я спросил ее, где можно купить какую-нибудь местную газету. Среди цветов лежала одна. Продавщица стала смотреть на нее и ответила: «Вот газета, но я не могу ее вам дать, потому что она не моя». Она посоветовала мне обратиться в «Магнит» у хлебокомбината.

Мы дошли до площади Пушкина, где стали любоваться модерном каменного купеческого дома: коваными цветами по периметру крыши, пузатой сияющей решеткой балкона, который выпустил из себя начинающие деревья. Потом мы стали любоваться просевшим деревянным домом, примкнутым к каменному стена к стене. Он был вогнут к земле, как спина усталой лошади. Окна первого этажа были по-разному заколочены, но второй этаж жил и наличниками, и тюлевыми занавесками.

Потом мы стали любоваться стелой с барельефами двадцати касимовских Героев Советского Союза. Она была длинной и желтой, и серебристые герои с раскрашенными орденами выступали из нее, как из затопившей их вечности. Лица мужчин и женщины были манеры бесхитростной, но выразительной; скульптор, мало заботясь об изяществе сходства, предпочел передать залихватскую и внимательную людскую суть.

Сергей Валентинович решил запечатлеть эти портреты. Его камеру увидел мужчина лет пятидесяти, отдыхавший тут же, у памятника, в обществе трех девушек. Он представился дядей Сережей и попросил снять его с самой молодой из его спутниц. Сергей Валентинович сказал, что может снять дядю Сережу со спутницей на дяди-Сережин телефон. Дядя Сережа пояснил, что имел в виду камеру Сергея Валентиновича: «Сними да дай». Сергей Валентинович сказал, что может дать, если дядя Сережа даст свою электронную почту. Дядя Сережа не понял и даже немного обиделся.

Мы постояли возле остановки «Советская улица» и понаблюдали за прибытием и отбытием автобуса маршрута №2 «Лесок – Черемушки – Сиверка». За автобусом по широкой проезжей части двигался пожилой мужчина на инвалидной коляске. За ним били фонтаны и стояла бронзовая фигура участника локальных войн и военных конфликтов.

Миновав одиноко стоящий посреди перекрестка зеленый дом, мы вышли к магазину «Мещерский кладезь» с мясной и плодоовощной консервацией пищекомбината «Бельковский» и не могли в него не зайти. Множество стеклянных и жестяных банок наполняли его: борщ и рассольник, икра кабачковая и луковая, огурцы, помидоры и ассорти, голубцы и гороховый суп, тефтели и фрикадельки, сердца и рисовая каша, свинина и говядина – все, с чем можно пережить долгие приокские зимы. «Смотрите, Сергей Валентинович, луковая икра», – сказал я. «Ее покупать не надо, – сказала продавщица. – Она прошлогодняя, уже невкусная. А вот когда свежая – вкусно очень». «А что такое калтык свиной в томатном соусе?» – спросил я. «Калтык – это то, что сзади языка», – объяснила она, и я купил банку калтыка.

Когда мы вернулись в «Касимовский дворик», на столе уже стояли бокалы с пивом; Марье принесли его с трубочкой из-за женского пола. У карбонары, сказал Сергей Валентинович, какой-то странный привкус. Я попробовал и сказал, что, наверное, это жидкий дым в беконе. Булат попробовал и сказал, что это просто «Кнорр». Наши с Булатом щучьи котлеты были сухи. Вокруг и между нами стояла абсолютная тишина небольшого города, завершившего свои дневные дела и отдыхающего перед ночью. «Как же люди живут в этом городе? – спросила Марья. – Что тут делать? Здесь же скучно, здесь ничего не происходит». «Так вечер, – сказал я. – Да и почему тут обязательно должно что-то происходить? Тут вот такая спокойная жизнь».

У «Нивы» мы встретили ту самую женщину, которая сказала нам, где находится мечеть. «Я же вам дорогу подсказала, – сказала она Марье. – Что же вы мне денег не заплатили?» Пузатый и неровный белый минарет походил на не самый длинный, но крепкий и настойчивый фаллос, торчащий как будто бы из-под большого, хорошо и вдоволь пожившего живота. От мечети земля спускалась к Оке и почти сразу превращалась в пустырь; он переходил в жилую улицу, она переходила в откос, откос переходил в реку, а река – в луговое, а потом лесное заречье под широким небом. Тут, на этом пустыре под мечетью, город как будто одновременно сосуществовал в разных своих возрастах: и в том, когда он был Городцом Мещерским, и в ханские времена, и в восемнадцатом веке, и в двадцать первом – и в том еще первоначальном виде, когда он даже не был городом. А когда мы уезжали, город точно так же незаметно перешел в лес – без обычных для многих городов промзон или череды шиномонтажных мастерских и гаражей. Касимов просто перешел в лес, на месте которого сам когда-то возник и который до сих пор хранит в себе, который до сих пор прорастает через город. Лес начался сразу, потому что просто не прекращался.

И только потом я узнал о касимовской криминальной войне, о том, как стреляли золотом из рогаток через забор завода цветных металлов, как проносили под бушлатами килограммы слитков, как топили ненужное серебро в Оке, сколько было убито тогда человек и какие бывают в Касимове дяди Сережи.

Гусь-Железный
в июле 2018 года

Когда проезжаешь Гусь-Железный по направлению к Касимову, то он, за деревенскими совсем домами в садах и огородах, выглядит тоже внушительно и нездешне, но как игрушка – вроде резной шкатулки. Когда же едешь от Касимова, он встает во всем своем замысле: как конец пути, как цель, хотя дорога потом и сворачивает влево. Шоссе идет через лес, и он сразу, даже издалека, когда вдруг появляется в конце этой широкой гладкой просеки, встает большим, а потом вырастает еще больше и больше – безусловная, беспрекословная доминанта под драматичными вечерними облаками.

Он выглядит центром чего-то значительного себе под стать – но вокруг собора оказывается мещерская тихая пустота. Розовый свет заходящего солнца красиво и мягко ложится на его белокаменную сущность. Глаза видели его светлым, но сейчас память видит его темным и седым – от его собственного времени, а еще больше – от времени чужого, импортированного вместе с неоготикой. Как будто здесь, в глухой Мещере, еще во времена Касимовского ханства свободно говорили на английском.

Вообще в долгие годы строительства Троицкого собора в провинции предпочитали классицизм. Он, несмотря на античные корни, был модерновым, осовременивал городские и сельские пространства. А здесь – сильное отрицание современности, барское выключение местности как будто даже из свода российских законов. Гладкие белокаменные стены, по углам и периметрам приделов – тонкие пилястры во всю высоту собора, стрельчатые окна и стрельчатые фронтоны купола, обсаженного по периметру каменными копьями, – и только на колокольне, под самой луковкой оказываются вдруг круглые фронтоны, купеческое жирное барокко, выдающее русскую натуру.

Мы выскочили из «Нивы» и как-то слишком быстро носимся с Булатом вокруг собора, по площади, но к последним минутам постепенно замедляемся до окружающего времени. Вдоль собора и диагоналями над ним носятся ласточки с застывшими крыльями. На площади, чтобы была вся в одном месте, сосредоточена и другая поселковая память: памятник погибшим в войне, трехгранная стела в честь железоделателей Баташевых. Про главного из них, Андрея Родионовича, написано так: «Единовластный хозяин железоделательных заводов и поселка на реке Гусь». Правая рука Андрея Родионовича единовластно уперлась в бок, левая – раскинула пальцы. От площади отходит широкая, слишком широкая и пустынная улица. Оживление только слева: там, у окошка магазина «Разливные напитки» (рядом – синее полотно с крупной надписью «Участник программы «Забота»), беседуют с высунувшимся продавцом двое мужчин. Один прислонился к магазину, второй сидит на мопеде с двумя шлемами на руле. Магазин «Разливные напитки» переходит в магазин «Продукты», и возле входа стоит серебристая машина, в которую выносят покупки.

Напротив – магазин «Магнит», перед ним доска объявлений, где с летними мешаются весенние. Передвижная флюорографическая установка будет передвигаться по трем точкам: Лесокомбинат, Заплотина, Площадь. Устанавливается противопожарный режим, в связи с этим просьба о проведении окашивания травы на придомовых участках и неиспользуемых огородах. Предлагается навоз с трехлетней и пятилетней выдержкой. Продается участок на возвышенности, омываемой рекой Гусь: «Не упустите свой шанс в приобретении своей мечты!» В марте привозили молодняк кур-несушек: «Рыжие и белые, пестрые, привитые. У магазина. Просьба приходить ко времени, привоз будет обязательно в любую погоду, время торговли 5 минут».

За собором, на спрятанной кустами детской площадке, сделанной на манер сквера, сидит на лавках молодежь. Играют дети на качелях и горках. Рядом, между сквером и баташевским парком, стоит на грунтовой дороге белая полицейская «буханка». Водительская дверь распахнута настежь. Кажется, полицейские тоже там, где молодежь и невидимые более взрослые люди: проводят досуг, щелкают семечки, хохочут. Невозможно поверить, что кто-то воспринимает всерьез те срочные несушкины пять минут в поселке, где время давно уже не имеет особенного значения.

Кировск в декабре 2018 года

Бомбардьерчик «Северстали» (а другие самолеты в Хибины не летают) приземлился очень незаметно – вокруг, казалось, были еще темные облака, а на самом деле мы уже катились по земле. Я перешел через заснеженное летное поле, и в аэропорту у меня сразу зазвонил телефон: «Роман, это Оксана, я у выхода в медовой шубе». Черноглазая и чернобровая Оксана действительно стояла в медовой шубе.

Мы ехали по пустынной дороге через очень снежный лес. Темнота была космической, а телефон показывал, что не было еще и шести. Потом мы миновали город Апатиты и его гаражи. Гаражи выглядели точно так же, как выглядят они в Арзамасе, Ульяновске, Рязани, Норильске, Москве. У русских, подумал я, получилось создать как минимум цивилизацию гаражей. После Апатитов леса стало меньше. Позади сияли городские огни, потом они стали сиять впереди.

В тот день за Кировском открывали Снежную деревню, и меня везли туда, но Оксане нужно было взять кое-какие бумаги на ее работе. Мы заехали на Центральную площадь Кировска. Ее полукругом очерчивали бело-зеленые дома ленинградско-арктического облика. От наряженной елки поднималась вверх по холму долгая лестница. Перед елкой откуда ни возьмись появился ряд детей. Мальчик с краю держал в руках музыкальный центр. Он громко, как на сцене, сказал: «Добрый вечер! Сейчас для вас станцуем мы веселый джаз!» Заиграла песня, и дети действительно стали танцевать веселый джаз. «No more, no more, no more, no more», – пел Рэй Чарльз. Оксана, я, водитель и прилетевший со мной в одном самолете чиновник не знали, как быть, и смотрели на детей. Снег на земле отражал свет фонарей, и деревья вокруг стояли все белые и держали на себе снег.

Мы приехали к городскому горнолыжному склону, где высадили чиновника. Поперек спуска шла линия электропередач. Белые трассы уходили в темноту. Было тихо и серебристо-черно-бело. Потом снова была холодная темнота в огнях. Оксана объясняла мне устройство города и поселков вокруг и сказала, что мы едем рядом с Полярно-альпийским ботаническим садом. Я посмотрел в окно и увидел, что так и было. У санатория «Тирвас» мы остановились и поднялись пешком по дороге. «Вот Снежная деревня», – показала Оксана на большое и плоское сооружение из прессованного снега. Она открыла фанерную дверь, мы вошли внутрь и оказались в белой глухой тишине, подсвеченной синим и красным.

Это были переходящие друг в друга бесконечные галереи с рисунками и барельефами на снежных стенах и сводах. Растрепанный Эйнштейн высунул язык. Бородатый сом улыбался. В нише, как сюжет, обитала схема строения атома. Огромная голова обезьяны хотела как будто выбраться из самой себя. Меня внимательно рассматривали большие спокойные кролики. В одну стену были встроены два ледяных младенца в прозрачных ледяных утробах. Другая галерея заканчивалась космонавтом в позе лотоса. Никого не было; казалось, что это покинутое века назад снежное святилище сразу нескольких неизвестных цивилизаций.

Мы вышли на улицу. За воротами, сигналя и мигая огнями, двигался бульдозер, сгребая снег для новых галерей. Рядом с бульдозером стояла и смотрела на нас лиса с настороженными ушами. Очень сильно ощущалось совсем близкое присутствие большой горы, которой были еле видны только контуры. Гора называлась Вудъяврчорр.

Мы ходили между строениями и искали то, где должна была быть Катя. Оказалось, это был тот двухэтажный дом, рядом с которым стояла лиса. На втором этаже заканчивался праздник. Еще сидели люди, допивали шампанское и коньяк. Мы выпили с Катей и Аней шампанского. Аня познакомила меня с Владимиром, который придумал Снежную деревню. За соседним столом сидели художники и обсуждали творческие разногласия. «Вот поэтому я никогда и не любил христианство», – говорил грузный человек лет сорока с тонким хвостиком вверх на бритой краснолицей голове и таким же тоненьким хвостиком вниз вместо бороды. Потом он вертел во все стороны свою крепкую маленькую дочку, которую ему дала небольшая татуированная подруга.