Глава 2

Масленицу я любила. Она чувствовалась в воздухе, в разговорах, во вкусном запахе блинов, в ускоренной праздничной езде на снежных улицах. Масленица тревожила своей буйностью чинный Петербург.

Шибко летали барские пары вороных и гнедых, покрытых сетками. Фонари, бойкий бег, звон бубенцов, прогуливались тройки, поджидая седоков. Пристяжные змеями гнули шеи. На Сенатской площади чухны со своими мохнатыми вейками звенели кольцами-бубенчиками, бойко зазывая прокатить на балаганы за три копейки. Сговаривались они и с графиней Лидией Ивановной, отчимом Карениным и Капитонычем. Мы садились все вместе в их разукрашенные сани с моей гувернанткой Франсуазой и братом моим Сергеем прямо на сено и лихо неслись по набережной. Я заметила, что он всегда выбирал место рядом с Франсуазой, а иногда даже незаметно обнимал её за талию, как бы придерживая, чтобы она не упала. Она тоже прижималась к нему, смешно вытягивая ноги и сжимая между ними всегда зябнущие ладони.

Встречные извозчики добродушно переругивались с чухонскими конкурентами, заливались бубенцы и наши, и встречные, звуком нарастающие издали и постепенно удалявшиеся. Меня возбуждал этот милый перезвон, я громко, возможно даже неприлично громко смелась, и никто не делал мне замечание по этому поводу. Отчим Каренин сидел впереди, придерживая рукой свою мерлушковую шапку и держа под руку графиню Лидию Ивановну. За ними обнимались и даже целовались Франсуаза и Сергей.

Рядом со мной сидел Капитоныч. Он был дядькой Сергея. Предыдущего гувернёра-учителя, француза Бобре, выгнали из дома за пьянство, беспутство и пренебрежение учительскими обязанностями. На его место назначили Капитоныча.

«Эх, жаль, барыня-красавица, маменька твоя не видит тебя! Ужо бы она обрадовалась! Царствие ей небесное!» – говорил он мне. Но я его не слушала, мне было слишком весело.

Всюду стояли балаганы: большие, круглые, коробкообразные с галереями и переходами и с сооружёнными лестницами, «театры» всякого рода. Карусели, качалки, панорамы в палатках причудливо выросли на площади, как грибы после дождя. Там, на фоне страшных изображений зверей, птиц, вулканов и арапов, происходило что-то загадочное. Двигались и суетились ряженые. Вот Арлекин с сиплым голосом и повязанной шеей, рядом с ним Коломбина с наигранными кокетливыми ужимками и пером на польской шапочке, а с другой стороны Пьеро без маски, с обсыпанным мукой лицом ударяет в бубен. Все жмутся друг к другу и приплясывают от холода. У всех от мороза изо рта идёт лёгкий пар. Сыплют сверху дробные словечки, весёлую чушь. Главная же фигура для меня – масленичный Капитоныч. От его острот, как говорили в старину, «солдаты краснеют». Из разных театров одновременно вырываются трубные звуки оркестров, и барабанная дробь, и громы бубнов, кругом поют шарманки полечки-мазурочки и допотопные вальсы. С визгом взлетают на качелях в прицепных челнах парами кавалеры с девушками. Вздуваются юбки, а их чулки полосами и сапожки прюнелевые с ушками видны всем вокруг. Передвигается толпа, люди покупают турецкие сласти, орехи, постный сахар розовый и белый, халву и пряники.

Тут и там стоят столики. Горячий сбитень пьют все: важные господа дворяне, вроде нас, купцы, рабочие, солдаты, гимназисты и барышни-мещанки. Вот столпились под «галдереей» их любопытные головы. Из недр дощатого театра выливаются распалённые и счастливые люди с красными от крепкого спёртого духа и удовольствия физиономиями. Окончилось нехитрое, но весёлое представление. И уже опять бьют в колокол, и театральные крикуны зазывают снова, крича о китайцах – глотателях огня и шпаг, плясунах цыганах, гуттаперчевых гимнастах и фокусниках, распиливающих у всех на глазах женщину.

С самого детства я с Сергеем посещала оперу, балет, но всё-таки, несмотря на это, воспринимала и подобное развлекательное творчество. Любила слушать, как поёт моя нянька Мамлена до тех пор, пока она не «запела» мне другие песни, про деток, коих мне рожать нужно для себя. Разве я могла тогда понять, что к тридцати годам, уже родив одного или даже двух детей, мы становимся настоящими женщинами, если рядом с нами любимый и достойный нас мужчина?

К масленице в Санкт-Петербурге приурочило своё представление Парижское кабаре, которое после должно было выступать на Всемирной Выставке в Париже. Графиня Лидия Ивановна и Каренин разрешили Сергею, Франсуазе и мне поехать в отель «Бонапарт», где был устроен этот спектакль парижского кабаре. Они оба таким образом ублажали брата, которому исполнилось двадцать два года, и он с отличием окончил юридический факультет Петербургского университета, как того хотел его отец.

Франсуазе Сергей заказал билеты заранее. Но когда увидел моё обиженное лицо и еле-еле сдерживаемые слёзы, то согласился взять меня с ними. Он купил мне билет перед началом спектакля на приставной стул. К слову сказать, это был единственный спектакль парижского кабаре в России, после которого ему запретили гастроли в стране на долгие десятилетия. Это только подогрело интерес всех без исключения, кто приезжал из России в Париж, поэтому многих актрис парижского кордебалета выбирали из русских балерин.

Я сидела отдельно на приставном стуле, и мне хорошо были видны Сергей и Франсуаза. Время от времени они целовались, никого не стесняясь. Вообще-то я никогда не подглядывала за братом, никогда никому не рассказывала, но твёрдо знала о том, что Франсуаза его любовница. Хотя нельзя называть её так. Она не была замужем, он не был женат.

Однажды я заметила за общим обедом, как Сергей прижал под столом её ногу, и она, покраснев, пальцем дала ему знак отодвинуться. У него покраснели уши. А потом вечером я слышала через открытые окна в наших комнатах, как она пришла к нему и говорила, чтобы он больше так не делал, а терпел, дожидаясь их ночного свидания в доме дяди Стивы. Я поняла, что они там встречаются, но, видимо, очень редко. Мне стало жалко их обоих, но я думала, что Сергей на ней никогда не женится. Чтение французских романов научило меня многому.

Мне казались понятными интимные отношения графини Лидии Ивановны и отчима. У них не было никаких интимных отношений. Видимо, графиня Лидия Ивановна не могла их иметь. Она читала журнал «Спиритуалист» и в нашем доме постоянно бывал сначала медиум Лурье, а потом Бредиф. Я много раз видела, как перед их приездом в доме убирали все иконы и доставали из кладовой комнаты вращающийся стол. Алексей Александрович Каренин и графиня Лидия Ивановна вместе с богатым помещиком Александром Аксаковым, профессором Егором Вагнером, его женой и сёстрами Фокс ночью усаживались за стол, брались за руки и взывали к духам.

Моё детство закончилось. Мне казалось, что я начала понимать взрослую жизнь. «Почему в другой раз в семьях женщины терпят мужчин непутёвых? Потому что принято так, что женщина без мужчины не сможет родить себе ребёнка», – рассуждала вслух при мне моя главная нянька Мамлена. Брак казался ей той прозаической необходимостью, которой должна подчиниться большая часть девиц. Брак, по понятиям Мамлены, значил, во-первых, девичник, во-вторых, сбор приданого: две дюжины ткацкого белья, тафтяное одеяло, венчальное белое платье, цветочный венок, венчальный обряд, обед с шампанским, танцы, а, в-третьих, уже и муж, всё равно какой бы ни был. Впрочем, мужа могло и не быть, а мужчина любой обязателен.

Мамлена вроде как не была несведуща о прямых обязанностях супругов, а положительно знала и слышала, что самой неприятной для жён принадлежностью брака бывают мужья. Не они ли всегда заставляют женщин проливать слёзы? Не они ли бранятся громко, пьют много водки и не дают денег? А всё равно, твердила Мамлена, мол, замуж пора настала тебе, барыня, а засидеться в девках – стыд большой.

– Над старыми девками смеются, – говорила она. – Тебе сейчас пятнадцать, вот через три года ты уже будешь на пороге дверей в старые девы. А мужа тебе нужно найти лет на пять-восемь старше. После женитьбы нужно сразу родить, после первых родов зачать второго. Так нарожаешь пятерых, станешь самостоятельной. Сорок лет бабий век, а сорок пять – баба ягодка опять. Тут и любовь к тебе придёт, если до этих пор мужа не полюбишь.

День был чудесный, хотя лето в том году нас не баловало совсем. На столе в моей комнате стояла вазочка с вишней.

– Мамлен, – спросила я её, глядя на вишню. – Я не поняла, почему бабий век сорок лет, а в сорок пять баба ягодка опять. Это что? Новый урожай? И снова нужно рожать, как с самого начала?

Мамлена взяла в руки горсть вишенок и с удивлением на них посмотрела, будто первый раз их увидела.

– Анюточка, вишенка, моя, я не знаю, что тебе ответить. У меня же всего Лёнечка мой один, больше не рожала.

– А почему ты больше не рожала? – не унималась я.

– Так не от кого родить-то мне. Я же всё время в твоём доме. От кого тут родить-то можно? Почти одни женщины. Мужиков-то всего четверо, вместе с Его Высокопревосходительством. – Она положила ягоды обратно в вазу и тяжело вздохнула. – Ты уже взрослая, я тебе расскажу, как я просила Их Высокопревосходительство сделать мне ребёночка.

– Какого Их Высокопревосходительства? – насторожилась я.

– Алексея Александровича, – ответила Мамлена. – Было это давно. Я увидела, как он лежит в своём кабинете на диване. Дверь была настежь открыта. Лежит и смотрит в потолок, а форточка над ним распахнута. Снег в неё задувает. Прямо на него падает. Рядом на пол съехал плед. Ну тот, шотландский, тёплый, его любимый. Дай, думаю, подойду, накрою его. Ну и подошла. Подняла плед, накрываю. Он посмотрел на меня и, взяв меня за руку, сказал так тихо, вроде как стесняясь: «Спасибо, Елена Леонидовна. Добрая вы женщина», – и неожиданно поцеловал мне руку. Тут я и разжалобилась. Жалко мне его стало. И себя жалко. Я ему и говорю: «Ваше Высокопревосходительство, сделайте мне ребёночка».

– Так и сказала? – спросила я.

– Ну да, а что? Вон у нас в Чухломе был губернатор, Высокопревосходительство князь Топыркин. Он, знаешь, скольким бабам детей понаделал? Цельный полк. И ничего. Все бабы были довольны, а детишки были просто одно лицо с ним. Их так и прозвали – Топыркины.

– И что тебе ответил наш Их Высокопревосходительство?

– Он мне сказал, что не может. Сказал: «Вы кучера Ефроима попросите лучше. Он, наверно, ещё может. А я не могу». Вот и понимай, как хочешь, чего он ответил. Ефроим-то уже умер лет так примерно пять тому назад, когда я просила ребёночка у Их Высокопревосходительства. – Она посмотрела на вишни и снова взяла горсть ягод. – А ты, Анюточка, моя ягодка, замуж торопись. Вишь, как бывает! Один умер, а другой не может. Это и с молодыми так же. Ты не думай! Если есть кто на примете или даже без примет, выходи скорей замуж. Пора тебе настала. Ты ж вон какая красавица! Царица вылитая! И статная, и знатная. И умная, и добрая, и весёлая, и лёгкая. Всё при тебе.

А я и не помышляла бы о замужестве, если бы об этом не твердила мне моя нянька Мамлена, да и Франсуаза кивала в знак согласия с ней своей красивой головой.

И вот пятого декабря в день Святой Великомученицы Екатерины и учреждения Петром I ордена в её честь в Зимнем дворце был устроен ежегодный бал. Орденом Российской империи Святой Великомученицы Екатерины награждали всех Великих княгинь и дам высшего света. Он имел две степени: «большой крест» – для Великих княгинь и других дам царской крови и «малый крест», кавалерственный – для дам из высшего дворянского сословия. Награждённые именовались соответственно «дамами большого креста» и «кавалерственными дамами».

Орденом второй степени награждались дворянки за просветительство, благотворительность, в том числе выкуп на свои деньги попавших в варварский плен христиан, создание на свои деньги лазаретов, госпиталей и других медицинских учреждений во время войны под флагом «Красного Креста» для солдат и офицеров русской армии. Обо всех царских балах приглашённые извещались задолго до их начала, иногда даже за полгода до события.

Обязательным условием приглашения на придворные балы для мужчин было их формальное право быть представленным императору, а для дам – императрице. Право представления в первую очередь давалось придворным чинам, кавалерам и дамам, а затем военным и гражданским (статским) чинам первых четырёх классов, полковникам гвардии, занимавшим должности четвёртого класса и некоторым другим из числа крупных банкиров, профессоров медицины и учёных.

Из числа дам этим правом пользовались супруги и дочери всех придворных чинов и кавалеров, а также их вдовы, бывшие фрейлины, супруги, вдовы и дочери «особ первых четырёх классов», супруги флигель-адъютантов и некоторых полковников и капитанов первого ранга. Для военных и гражданских чинов высших классов было принято представляться императору по случаю назначения на должность, награждения, отъезда в зону боевых действий во время военных компаний.

Поскольку на такие балы съезжались со всей страны тысячи приглашённых, работы у чиновников Гофмаршальской части было очень много. Иногда бюрократический механизм давал сбой, что могло привести и к карьерным крушениям. Впрочем, всё зависело от людей.

Такая история произошла в царствование Александра III. Командир первой гвардейской дивизии, генерал Николай Павлович Эттер, получил приглашение на первый Концертный бал в Зимнем дворце. Но в приглашении не была упомянута его жена. Он поехал к корпусному командиру, принцу Ольденбургскому, и объявил, что «готов жертвовать жизнью своему государю, но обидеть жены своей не позволит». Принц Ольденбургский поехал к императрице и выхлопотал приглашение, но при этом от гофмаршала князя Оболенского было объяснено, что приглашения военным делаются через Гвардейский штаб, и что за правильность их он не отвечает. На следующие два бала Эттера опять пригласили без жены. Он не поехал, оскорбившись, и подал просьбу об увольнении со службы.

Для придворных балов печатались пригласительные билеты. Их развозили по адресам придворные слуги. В билетах указывалось, в какой форме нужно быть на балу мужчинам и каких цветов должны быть платья женщин, девушек и девиц. Посещать балы мужчинам разрешалось со дня совершеннолетия, то есть с двадцати лет, а девицам с пятнадцатилетнего возраста, Мне в тот год исполнилось шестнадцать лет, а Серёже двадцать два года.

Время окончания бала не регламентировалось. Гости веселились до тех пор, пока в залах находились император или императрица. Балы продолжались, как правило, до двух-трёх часов ночи, а иногда и до пяти утра. Никто не объявлял об окончании бала. Если император хотел, чтобы бал окончился, он посылал в оркестр своего адъютанта, и тот приказывал играть известную в Европе музыкальную шутку австрийского композитора и музыканта-скрипача Франца Йозефа Гайдна. Шутка состояла в том, что музыканты играли котильон и уходили поодиночке, оркестр всё слабел и слабел, так что под конец оставались играть лишь барабан и одна скрипка. И вот барабан играет всё тише и тише. Замолкает барабан. Барабанщик уходит. Скрипач продолжает играть на всех струнах, постепенно переходя на одну, и та, наконец, умолкает. Все оглядывались в недоумении, а бал прекращался сам собой.

За неделю до бала во время общего обеда в нашем доме всем подали на десерт парфе с шоколадом, а мне принесли гоголь-моголь с тёплым молоком. Я отставила его в сторону и сказала, что тоже хочу парфе. Графиня Лидия Ивановна громко сказала:

– Ну вот, холодного ей нельзя, а она капризничает. Парфе ей, видите ли, подавай. Фру-фру какая! Взбрыкивает! Я же говорила, что её нельзя везти на императорский бал. Останешься дома.