© Денисов Р. А., 2019

© Оформление ИПО «У Никитских ворот», 2019

* * *

Пролог

«Когда же принесут обед, когда же… по времени уже пора, так почему не несут?..»

Смотреть всё время в потолок становилось невыносимо. Все кирпичи и швы между ними, все оттенки, разводы, неровности были уже давно изучены. Через маленькое решётчатое окно, похожее на экран старого телевизора, сочился мутный свет, весь в хлопьях. Наверное, снаружи шёл снег. Где-то капала вода, будто молоточек стучал по одной и той же металлической клавише. Он попытался вычислить кубатуру помещения, чтобы отвлечься от мыслей о еде, но дело сразу не задалось. Во-первых, помещение было неправильной формы – старая постройка со сводчатым потолком, во-вторых, оконце в двери, называемое кормушкой, тяжело открылось, и на него поставили алюминиевую миску и кружку.

– Карандаш можно?

– Нет, – ответил человек по ту сторону.

Взяв посуду и поставив её на столик, привинченный к стене, он начал рассматривать принесённое.

Так, что тут у нас: слипшийся в комок рис, но и это была большая удача, несколько кусочков неизвестных рыбин, чай (заварка сорной травы, видимо, крапивы) и, самое главное, вот он, заваленный гарниром, выглядывает своим краешком – отрез белого хлеба! Да-да, белый хлеб, тот самый, который давали намного реже чёрного.

Надо сказать, что развитая личность способна избавляться от скуки самыми необычными способами, в том числе и тем, который выбрал обедающий сейчас человек. Вот уже больше месяца мял он в руках кусочки хлеба, отказавшись от части еды ради цели – вылепить шахматные фигуры. Сначала он, правда, задумал суицид, но, вовремя остановившись, отринул никудышную мысль. Теперь, подобно Савве Мамонтову, лепившему своих надзирателей в Таганской тюрьме, трудился он над воплощением своей идеи. Партнёров, как видно, ждать не приходилось, поэтому играть ему было суждено с самим собой.

Чтобы изготовить тридцать две фигурки, учитывая, что белый хлеб давали примерно в три раза реже чёрного, ему потребовалось тридцать шесть дней. Конечно, он пробовал поговорить с охранником о том, чтобы чёрный заменяли на белый, но это было безрезультатно. Ради чистоты эксперимента он, не без упрямства, строго решил сделать чёрные фигуры из ржаного, а белые – из пшеничного хлеба. В среднем одна пайка с малым остатком уходила на фигуру или две пешки целиком. Технологию он выработал такую: отрывал мякиш от корки (она не годилась) и начинал его разминать. Смекнув, что если смочить мякиш водой или слюной, то получается субстанция, похожая на пластилин, он действовал так: минут десять мял хлеб пальцами двух рук, потом добавлял немного воды, давил ещё минут двадцать, снова смачивал водой и последний отрезок в полчаса делил пополам финишным увлажнением, итого – час мять при трёх смачиваниях. Дальше было интересней, начиналась лепка. Первые фигурки-пешки выходили довольно уродливыми, но по мере накапливания опыта стали получаться вполне приличные изделия. Использование ногтей в работе – а ногти отросли неплохие – позволило добиться лучшего качества исполнения. В общем, если сначала на изготовление пешки далеко не высокого качества у него уходило больше двух часов, то теперь столько стало уходить на сложную фигуру. Причём рост их эстетического уровня был налицо. Например, слон выглядел не как примитивный столбик с упрощённой маковкой, а как сложная колонна с венчающим её тевтонским шлемом. Дольше всего пришлось повозиться с конём: час на субстанцию и около трёх, чтобы вылепить морду, никак она не выходила. Но в конце концов вполне похожий силуэт коня, обрезанного по шею на фигурной подставке, получился.

Работать с чёрным хлебом ему нравилось больше, так как сам материал был более пластичным, но сейчас он радостно, даже с вожделением смотрел на белый. «Ну вот и последняя фигура… белый король… пожалуй, сделаю его с короной чуть более высокой, чем у чёрного. Хотя нет, не буду».

Намяв грязно-белую смесь до необходимого состояния, он раскатал её колбаской и поставил вертикально, столбиком, по высоте получалось сантиметров восемь. Дальше ногтем отметил «голову», «туловище» и подставку-блинчик. Наметил декоративные валики, окантовки. Потом при помощи разогретых пальцев стал лепить основание, выводить тулово и мелкие элементы. Менее чем через два часа он долепливал корону. Безусловно, это была его победа. Теперь оставалось поставить фигуру на батарею и подождать часов восемь-девять, тогда хлебный истукан превращался в твёрдый сухарь.

Поскольку близилось время ужина, то ставить фигурку на батарею было опасно, могли отобрать, значит, нужно было подождать, пока принесут еду, а там через три часа отбой, выключают свет, и можно смело ставить сушиться.

Примерно так он думал, снова лёжа на шконке и смотря в потолок. А ещё не переставая терзал себя мыслью о том, почему здесь оказался. Два месяца не мог он этого понять, и никто ему не дал объяснения. Сначала заключённый громко кричал, требовал, даже угрожал, но после того как к нему в камеру зашли два исполинских охранника… Нет, они его не били, просто заглянули с дубинками, пришлось угомониться. Он просил, чтобы ему дали хотя бы отобранный телефон, позвонить успокоить близких, но получил отказ.

«Что там думают родные?.. Кафка, Кафка», – всё крутилось и крутилось в голове.

Первые четыре фигурки у него отняли при осмотре камеры, он проходил три раза в неделю. Непонятно, зачем его производили, ведь он за всё время лишь дважды выходил за пределы своего каменного мешка – в грязный душ, и не получал передач. Одежду, ту, в которой его сюда привели, а именно: джинсы, свитер, мягкие полусапоги и исподнее (пальто с шапкой изъяли) – проверяли так же часто. Один раз её забрали в прачечную, и арестант был вынужден дрожать от холода, накрывшись тонким полосатым одеялом, – в камере сильно дуло из неведомых щелей.

Сама собой приходила на ум аналогия с узником замка Иф, особенно после того, как ему сильно повезло. Ища место, где можно было бы спрятать фигурки, он досконально обследовал всю камеру. Ложе-шконка, с безобидными насекомыми и дырявым набивным матрацем, который всегда тщательно осматривали, железный вмонтированный столик, батарея в стене, классическое отхожее место (дырка с воронкой в полу), чугунный ржавый умывальник – всё! Спрятать негде. Хотя, может, в щель попробовать… пол цементный, судя по всему, недавно заливали… отпадает… стены… посмотреть между кирпичами, расковырять их? Нет… а это что? Один из кирпичей как будто шатался. С помощью цепких пальцев удалось сначала на несколько миллиметров, потом сантиметров и, наконец, полностью вытащить его из стены. В глубине открылась небольшая ниша. Пугливо косясь на дверь, он начал её осматривать. Она была неглубока, в один кирпич длиной и шириной. Засунув руку, он почувствовал пальцами что-то бумажное. Это оказалась побуревшая, прорванная в нескольких местах газетная вырезка неизвестно каких времён. Жирными буквами надпись гласила:

«…овское трёхгорное пиво

Положить в большой чугун 3 фунта шведского кисло-сладкого хлеба и 2 фунта ситного, предварительно нарезанных, обсыпанных немного солью и одним фунтом мелкого сахарного песку и высушенных, 2 фунта ячменного и один – ржан… …олода, 10 г дрожжей, разведённых в бутылке теплой кипячёной воды, влить столько кипячёной воды, чтобы масса густотой напоминала хорошую сметану, положить 2 фунта сухого хмеля, все размешать, накрыть толстой салфеткой и поставить на 5 часов в тёплое место. Затем влить 20 бутылок кипячёной воды, размешать, накрыть плотно крышкой и поставить в хорошо вытопленную печь.

На другой день осторожно…»

Тем вечером, спрятав фигуры в тайник и тщательно замаскировав щель грязью, он заснул с хитрой миной.

Но вот пришло время ужина, принесли кашу с белым хлебом, и заключённый, улыбнувшись впервые с момента работы над фигурками, съел его полностью. В девять вечера выключили свет. Поставив белого короля внутрь батареи, он лёг и тихо запел мотив, когда-то, очень давно, услышанной песни.

Подъём был в шесть часов, зажигался неяркий свет, и моргал в двери глазок. Когда охрана удостоверилась, что всё в порядке, узник подошёл к батарее и достал фигуру. Твёрдость была достаточная. Теперь оставалось только соорудить шахматную доску. Единственное, из чего её можно было сделать, – это железный столик, нацарапав на нём линии сетки.

Справив нужду, он подошёл к умывальнику и принялся чистить зубы; щётку, зубной порошок (паста не полагалась) и одноразовую безопасную бритву ему выдавали, удерживая их сумму из тех денег, которые были у него при себе во время задержания; это единственное, что ему можно было купить. Сплюнув пенную жёлтую воду, арестант, прохаживаясь по камере, дождался, когда принесут завтрак.

Каша, разбавленная чаем, скрипнув, провалилась в желудок, став частью организма. Облизав ложку, он стал царапать концом её держала сетку, спасибо, стол был покрашен бледно-зелёной масляной краской; девять горизонтальных, девять вертикальных линий, тёмный квадратик, светлый, цифры и литеры выводить не стал. Как обычно, по прошествии пятнадцати минут открылось в двери окошко, и он возвернул пустую посуду.

Итак, можно было доставать фигурки из тайника. Расставив их на произвольной доске, заключённый любовно окинул взглядом свою армию из сухарей. Месяц работы, всевозможные меры предосторожности – и вот результат: немного нестройные ряды пешек, коней, слонов, ладей и прочих чинов шахматной рати ждут начала.

Лязгнув замковым железом, открылась дверь, в камеру быстро зашли двое знакомых охранников.

– Это чё такое? – спросил квадратный, как слон, детина.

– Шахматы.

Ему подумалось: сейчас отнимут.

– Ты опять за своё, мы же уже объясняли тебе, – наливался гранатовым соком охранник.

– Да погоди ты, – вмешался второй, мало чем отличавшийся от первого, но лицом, из-за своеобразной вытянутости, больше походивший на коня. – Он «вату не катает», видишь, как сработано, шикарные фигурки.

Первый неопределённо поморщился.

– Скажи только, где прятал?

«Если не скажу – будут бить и отнимут, скажу – наверно, побьют и тоже отнимут…»

– В желудке прятал.

– То есть? – удивился Конь.

Ненавидящим, но спокойным голосом заключённый продолжил:

– Прятал, а сегодня вывел известным путём, ваш хлеб не переваривается организмом. – Он смотрел то на одного, то на другого ровным немигающим взглядом.

Несколько секунд была тишина, только в трубах привычно шумело.

Наконец Конь и Слон осклабились.

– Ну, ты юморист! Ладно, играй, только потом спрячь туда же.

Нехорошо посмеиваясь, они вышли, захлопнув дверь. Он выдохнул, вытер о свитер влажные ладони и взялся за пешку.