Вопрос: откуда такая уверенность в свободном наделении смысловыми характеристиками того, что мы не знаем?

Положительное или стабильное ощущение есть нечто, которое все так же объясняется. В этом смысле «объяснение» не дает желаемого ощущения конечности удовлетворения.

Никогда ни один ученый или философ не достигал такого состояния, при котором он мог бы удовлетворить цель всех своих поисков и умозаключений.

Следовательно, заключают многие, процесс недостижим, однако именно его достижение ставится в нечто приоритетное по отношению к оправданию цели своей деятельности. Оправдание своей деятельности носит характер предсказуемого движения по направляющей, которая приводит в «никуда», так как если бы она приводила к «нечто», то в ней не было бы необходимости. Этим, кстати, можно объяснить стабильное жизненное довольство людей религиозных, у которых все акты восприятия сводятся к необходимости, выраженной в Боге.

Как только кажется нечто безнадежным, возникают тысячи других путей, вызывающих чувство альтернативной «правильности» и оправдания движения по одному из них. Движение оправдывается целью, которая в принципе недостижима и ставится уже не как конечный результат, но как своего рода миф, окруженный необходимостью оправдания самого движения или импульса к действию.

Однако вернемся к нашему вопросу, а именно: возможно ли воспринимать иначе «нечто», которое воспринимается?

«Инаковость» является основой того, что мы называем развитием. Мыслить иначе, знать больше и т. п. константы наталкивают на неизбежность постановки рамок восприятия и осмысления знания как нечто, которое за данные рамки постоянно выходит, причем обязательно вперед и с полезным коэффициентом.

«Мы спрашиваем о том, что находится за пределами привычной и упорядоченной повседневности».

М. Хайдеггер^[24]

Инструментарием для такого «выхода» является процесс постановки «вопроса» и необходимость в его объяснении. Феномен объяснения чаще всего форменно представлен определением или изложением того, что воспринимается. Проблема в том, что сам факт объяснения не только является необъяснимым с точки зрения постановки вопроса о нем как о «феномене», но и ведет к тому, что называется «контрожидаемостью» в отношении его функционального потенциала и назначения в целом.

Чтобы понять феномен объяснения и понимания, необходимо отказаться от алгоритма понимания и восприятия как таковых. Почему мы так считаем? Нечто высказанное в одобрении или контрпозиции есть нечто, которое подразумевает нечто такое, которое есть «не то, что есть» или «не то, что объясняется», проще говоря, определение не определяет и не порождает акт понимания.^[25] Такова сущность реализации определения.

Таким образом, формируя положительное восприятие высказанного как нечто подразумеваемо правильного и истинного, мы удовлетворяемся этим актом или информационной составляющей данного акта. Такая логика восприятия информации, выраженной в виде предложения, не вызывает никаких вопросов, восхищает тот факт, что подразумеваемых в понятии информационных актов настолько много, что они форменно ассоциируются с вопросом о том, как же такая комплексная сложность вообще функционирует? Дело в том, что сам «отказ от» как способ выхода «за» рамки того, где мы ищем акт просветления или понимания, является уже той рамкой, в которой мы и можем действовать (рамочность как система определяет характер возможного потенциала деятельности именно в соответствии со «стандартами» рамочности). Она не предполагает ничего на самом деле, ведь если мы скажем, что рамочность клетки не предполагает выхода, тогда мы разрушаем саму рамочность, так как она реализуется как нечто удерживающее и нечто освобождающее. Бинарность назначения на самом деле рушит рамки восприятия самой «понимаемости» и удивляет нас: как тогда возможна последовательность и стабильность в акте понимания и коммуникации, если на каждый акт «именно такого» восприятия и понимания есть свой контракт?

* * *

«Выход за»^[26] и т. п. вперед, выше, быстрее, прогрессивнее есть нечто, которое идет «за» актом существования вообще. То есть человек как таковой автономен в своей сущности, ему нет необходимости в познании или знании нечто такого, чего он не может воспринять. Младенец воспринимает добро, любовь матери как нечто, ощущаемое им как нечто положительное в акте его восприятия, и воспринимается как нечто отрицательное в своей сути, когда он кричит, когда ему больно или он голоден. При этом, заметим, что младенец делает это и ощущает положительность и отрицательность до того, как он начинает осознавать в сравнительно методологической форме, что есть нечто такое, что называется добром, и есть нечто, являющееся злом. Проблема коренится в наличии проблемы как таковой, где неразрешимость поставлена в ранг нечто такого, что воспринимается как негативность.

Негативность и положительность есть два вектора того, как мы воспринимаем все окружающее. Существуют кластеры реализации позитивности и негативности. Тупик, запутанность и т. п. состояния всегда ассоциируются с нечто негативным, присущим нам от рождения и выраженным в подразумеваемых поисках тех состояний, которые нам известны в рамках нашей парадигмы развития, и, наоборот, простота, гармония и т. п. воспринимается как нечто позитивное. «Обусловленность на осознание» не есть форма выражения акта нашей беспомощности и механической алгоритмичности, нет, оно действует как необходимость восприятия нечто «как нечто» в том свете, что мы называем критичным, или научным мышлением.

С точки зрения иного восприятия мира и вообще акта восприятия нет необходимости в осознании тупика или недостатка знания, то есть сам вопрос о знании есть иной, нежели мы привыкли это воспринимать. Что значит иной? «Инаковость», или нечто иное, развивается за рамками привычного восприятия, но все же в рамках потенциально привычного, то есть нечто «иное» в своем Абсолюте есть нечто непостижимое, есть нечто, которое невозможно.

Интересен факт, что при произношении самого невозможного мы не понимаем невозможность как таковую. Более того, вообще все, что говорим, мы в принципе не понимаем, но лишь предсказуемо воспринимаем и реализуем. Этот вывод заключается в следующем алгоритме: можно ли искать искомое, понимать понимание, знать познанное и т. п. (ведь искомое в своей сути больше всего реализовано в искомом, так же как лучшее и точнейшее описание понимания воспроизводится в понимании). Проще говоря, для того чтобы реализовать какой-либо фактор жизненной активности, например поиск, необходимо, чтобы поиск реализовал себя посредством его понимания «как поиска», где понимание сводится к «инаковости» самого фактора восприятия, возводимого в ранг понимания не за счет такового, а за счет отсутствия иного варианта.

Таков механизм определения и объяснения, которое ведет к акту понимания, точнее, к осознанию понимания как понимания. Следовательно, поиск есть нечто, которое выражено «инаково», но понимается как поиск, который в своей сути понимаем, но не объясним, необъяснимо понимаем.

P.S.

Мы «ищем» и в этом нечто «ищем», «находим» опять же «нечто». Но почему «искать» сопряжено с «поиском» и поиск с «правотой», зачем «правота» и как она выражена? Инвариантность «осмысления» выражается в «раздумье», которое есть «инварианта» нечто, о чем думается, где последнее понимаемо именно как «раздумье», а ничто «иное». Однако понимание «чего», откуда мы берем это «чего» как «выражение», как «ответ», в то время как ответ сам воспринимается на уровне «поиска», «стремления». Мы обозначаем «знанием» нечто «правильное», как будто ассоциативно «знание» есть нечто «полезное».

Можно предположить, что вообще все человеческие отношения строятся по принципу надуманной полезности. Отнюдь, так утверждать не приходится, так как для этого нет никаких «предпосылок». Или же да, для этого есть предпосылки? Мы используем «предпосылки» для «оправдания», однако зачем «оправдание», если есть «истина» как нечто, которое есть эллиминат поиска бесконечного знания? «Ложность» и чувственная подоплека его ощущения всегда наталкивает на поиск «отрицания» или «сопряжения», однако «поиск» не сопряжен с «остановкой», так как его сущность в «движении». Это логично, но вместе с этим элемент логики есть лишь форма оправдания хоть какой-то позиции, но только по отношению к самой «позиционности» или «позиционированию себя как».

«Неведение» «настораживает», однако зачем и почему? Что есть «настороженность»? Почему и для чего существует повсеместная путаница чувственного восприятия и «анализа» этого восприятия? Зачем и для чего есть категории «правоты» и «неправоты»? Что выражает сущность и что в самой «сущности» есть «существенного», а также того, что мы называем «положительным»? Как будто мы можем воспринимать нечто несущественное, которое ассоциируется опять непонятно как с негативным оттенком «нечто», которому нет понимания и объяснения. Если нечто «дано», то как можно требовать быть «иным» в смысле «данности», ведь она инвариантно представлена в форме ранговой атрибутивности, полярности, дифференциации, эклектичности, диалектичности и т. п.

Но если даже мы «скажем» нечто, то сказанное не будет восприниматься вами в его функционале, оно сразу же в вашем восприятии отсылает ко «всему», что есть, кроме «сказанного», к подразумеваемому, смысловому, однозначному, неожиданному, шокирующему, обыденному, толкованию, допущению и т. п., но не к «сказанному». Почему? Ведь оно просто осмысленно, понято, однако воспринимается как тривиально настораживающее, так как «тривиальность» содержательно сопряжена с глупостью, отсутствием ценности и т. п.

Узлы алгоритмов понимания, оправдания, объяснения тянутся за пределами нашей возможности к их восприятию в том виде, какие они есть, а процесс их объяснения наталкивается на нечто «иное», на что именно, постараемся рассмотреть позже.