С появлением Маргариты действительно все стало легче. Она муштровала прислугу с умением камеристки, тридцать пять лет прослужившей при знатных дамах в Версале, и смогла наладить жизнь в маленьком доме на Вишневой улице не хуже, чем во дворце д’Энен: так, чтобы кухарка приходила вовремя и экономно расходовала вверенную ей снедь, чтобы молочница в назначенный час приносила сливки, а водонос – свежую воду. Здесь не было старого опытного дворецкого Жерве, но появление Маргариты волшебным образом дисциплинировало каждого, кто получал у меня деньги: разносчик дров теперь всегда являлся в шесть утра и не задерживал утреннюю растопку плиты, зеленщицы из Севра ровно в семь приносили свежий редис и фрукты, Полина получала выпечку у местного пекаря ровно в девять – к моему завтраку, и поскольку жизнь была упорядочена, я смогла посвятить себя Жанно и его выздоровлению.

Высокая температура еще несколько дней терзала малыша, потом мои молитвы возымели действие, и из всех проблем остался только кашель. Доверов порошок, прописанный Лассоном, хорошо помогал; на пятый день я рискнула на руках вынести малыша в сад перед домом. Бледный, исхудавший, вялый Жанно тихо сидел у меня на коленях, подставляя лицо солнышку, а я радовалась, что он не кашляет, что в Париже не слишком жарко и что погода даже иногда балует нас дождем. Когда воздух был насыщен влажностью, Жанно чувствовал себя значительно лучше.

–– Вот уж где несложно найти дождь, так это в Бретани, – говорила Маргарита, с сочувствием глядя на моего сынишку. – Думаю, нынче против вашей поездки туда не возражали бы ни ваш муж, ни ваш отец, ни ее величество.

–– Найти бы время с ними встретиться, – устало улыбалась я. – Понятия не имею, что они думают о моем исчезновении.

Мы больше недели прожили, не выходя за ворота и не получая ниоткуда никаких известий. Когда Маргарита приехала ко мне, она сообщила отрадную новость: наш с Эмманюэлем отель цел, не ограблен. Правда, она рассказала так же и то, что мой муж так с 12 июля домой и не возвращался и не присылал никаких распоряжений. Никто из прислуги не знал, где он.

–– Даже господин Арну был не в курсе. И Кантэн в недоумении. Так что не одна вы пропали, мадам.

–– Никто из нас не пропал, надеюсь. Я просто нахожусь с сыном и не могу никого об этом предупредить, а Эмманюэль – наверняка на службе. Куда он мог деться? Где его полк, там и он.

Впрочем, я понимала, что мое затворчество долго не продлится. Мне нужно вернуться домой, на площадь Карусель, дать о себе знать королеве, то есть появиться в Версале. Службу статс-дамы никто не отменял, разве не так? Кроме того, на содержание дома на Вишневой улице нужны были деньги. Я должна была заехать за ними в отель д’Энен. А еще в моих планах значилось встретиться с каким-нибудь еврейским ростовщиком и взять взаймы для того, чтобы вернуть королю деньги за дом, в котором живет мой сын. Я помнила имя, названное Эмманюэлем, – Лифман Кальмер, и намерена была узнать его адрес. Когда со всеми этими делами будет покончено, я тут же уеду.

–– Уеду в Бретань, – повторяла я вслух. – Полагаю, останусь там до поздней осени.

Эти дни, хоть и наполненные неприятностями, принесли мне уверенность в том, что я не беременна. Вот и славно! Пусть Эмманюэль немного подождет с наследником. Я выиграю несколько месяцев свободы от мужа, если уеду в провинцию. Что касается Франсуа… Честно говоря, его образ поблек в моей памяти, и я не видела ничего дурного и в том, чтобы отложить продолжение нашего романа хоть до самой зимы.

Однако ночь с 22 на 23 июля изменила все мои планы.

В ту ночь я проснулась оттого, что ощутила чье-то присутствие рядом с собой. Кто-то осторожно присел на моей постели. Моя спальня находилась на втором этаже, и без разрешения Маргариты сюда никто не мог бы войти. Однако вошел же… Вскинувшись, я дрожащими руками зажгла ночник.

–– Вы?

Это был мой отец: постаревший, усталый, с синевой под глазами и резкими, старческими морщинами на лбу. Я была неприятно поражена его появлением. Во-первых, как он узнал о существовании этого дома? Я не видела отца уже очень долгое время и совершенно этим не терзалась. Отношения между нами оставались очень натянутыми, я никак не могла простить ему моей разлуки с Жанно. Во-вторых, зачем он устраивает мне такие сюрпризы и проходит прямо в мои покои, заставляя Маргариту, мою верную Маргариту, молчать и не предупреждать меня?!

–– Чем обязана? Разве вы не на службе?

–– На службе? Как смешно это нынче звучит… Сюзанна, успокойтесь и не распаляйте себя. Перед вами маршал Франции, который не стал бы попусту ездить по домам в предместье Сен-Поль. Случилось нечто такое, из-за чего я должен был приехать…

Его голос звучал очень серьезно и очень устало. Я насторожилась, зная, что мой отец не склонен к сентиментальности и преувеличенным чувствам. Стало быть, есть важная причина для его приезда?

–– Как… как вы нашли меня здесь?

–– Не было ничего легче. Я знал об этом доме еще с той поры, как вас сюда проводил мой адъютант.

«Ах да, – припомнила я. – Адъютант отца, синеглазый маркиз де Лескюр! Тогда бандиты осаждали дом и фабрику Ревейона, и отец помог мне и мэтру Фуллону выбраться из опасного места. Я еще тогда предположила, что Лескюр не станет молчать…»

–– Вы сказали мне тогда, что направляетесь в Компьень, а приехали сюда, – напомнил принц де Тальмон с легким укором в голосе.

–– Ну, ваш Лескюр мог бы и не выступать доносчиком!

–– Какая чепуха! Лескюр и доносительство – несовместны. Он просто беспокоился о вас и решил держать меня в курсе событий.

–– Ладно, – прервала я его. – Бог с ним, с Лескюром… Что случилось?

–– А что случилось в последние дни в Париже и во Франции, вы знаете это, Сюзанна?

Я пожала плечами.

–– Конечно, известно. Вкратце. Кое-что я наблюдала сама у Бастилии, еще некоторые известия мне сообщил Лассон. Но что это значит, сударь? К чему обсуждать ночью все эти события?

–– Но как вы относитесь к ним, к этим событиям?

Он внимательно наблюдал за выражением моего лица. Меня все это начинало немного злить.

–– Как же можно к ним относиться? Я аристократка. Меня возмущает бездействие короля… Я знаю, что моя жизнь в опасности, что за мою голову назначают награду. Конечно, этот бунт не вызывает никакой радости. Я – принцесса, милостивый государь.

–– Рад это слышать. Зная о вашей интрижке с капитаном де Вильером, можно было опасаться, что он склонит вас на свою сторону.

Невозможно описать, какую я почувствовала досаду. Ну, скажите пожалуйста, что это за допрос? К чему следить за мной, взрослой женщиной, знать, с кем у меня «интрижка»? Тем более, не представляя толком, что именно связало меня с капитаном и осталось ли от этого еще хоть что-то… Больше всего на свете я ненавидела тот контроль, который отец вечно желал установить надо мной. То финансовый – через своих управляющих, то личный – через соглядатаев вроде аббата Баррюэля… Но почему, почему этот контроль достает меня даже здесь, в тайном доме моего внебрачного сына, в котором, казалось бы, я могу получить полное убежище и покой?

–– Почему вы пришли сюда? – спросила я холодно и резко.

–– Потому что все изменилось. И вы теперь – не замужняя женщина, жена принца д’Энена. Ведь именно так вы хотели себя назвать, когда я стал задавать вам ненужные, по вашему мнению, вопросы?

–– А что, собственно, изменилось и почему я теперь не…

Я не успела договорить, потому что отец резко, отчетливо произнес, прервав меня:

–– Вы теперь – вдова. И я снова должен заботиться о вас, потому что мужа у вас теперь нет.

Мороз пробежал у меня по спине. Потрясенная, я поспешно спустила ноги на пол, наощупь нашла свои домашние туфли.

–– Вы… что вы говорите? Как это нет мужа? Что значит – в-вдова?

Голос не повиновался мне. Я не могла осознать то, что услышала. Если я вдова, значит, Эмманюэль – мертв? Ерунда какая! Что могло с ним случиться?

–– У вас достаточно мужества?

–– Да… Я полагаю, да.

–– Тогда пойдемте вниз.

Держа меня за руку, он спускался по лестнице, вдоль которой, как печальные каменные статуи, выстроились Маргарита, Полина и еще одна служанка из отеля д’Энен, Дениза. Одни их лица, полные ужаса, заставили меня поверить в то, что случилось нечто ужасное. Меня охватила сильнейшая тревога. Я споткнулась в темноте, потеряла туфельку, а когда увидела у двери в гостиную двух гвардейцев, то ощутила настоящую панику.

Отец обернулся:

–– Я предупреждаю, Сюзанна! Вам придется собрать все ваше мужество.

–– О Господи, мне от ваших слов просто жутко! Еще немного, и у меня сдадут нервы. Что все это значит? Может быть, мне лучше ничего не видеть?

–– Можете отказаться смотреть. Но тогда вы не будете знать до конца, на что они способны.

Он рывком распахнул дверь в гостиную и пропустил меня вперед. Я вошла на трясущихся ногах, и в первый момент стояла зажмурившись, не отваживаясь смотреть. Конечно, я была не дура и понимала, что сейчас столкнусь со смертью. Вдова… Если я вдова (отец же не шутит такими вещами?), значит, без смерти Эмманюэля не обошлось. Все эти умозаключения сделать было несложно. Но со смертью я не сталкивалась так давно (в последний раз это было в другой, итальянской моей жизни), что я не представляла уже ни как она выглядит, ни как мне самой жить и вести себя после нового столкновения с ней.

Усилием воли я открыла глаза. И первое, что увидела в свете ночника, – это крупные капли крови, медленно скатывающиеся с большого стола на пол и впитывающиеся в шерсть ковра. На столе, на темном тяжелом плаще, лежал человек. Я с дрожью узнала в нем Эмманюэля.

Лицо его, тонкое и вытянутое, было того воскового цвета, какой бывает у мертвых, на губах застыла странная жалкая гримаса – смесь страха и невероятного удивления. Но почему же он мертв? Он же не болел? В ту же секунду, задохнувшись от ужаса, я нашла ответ на свой вопрос: неровная красная полоса была у него на шее. Его голова была отделена от тела. Проще говоря – отрублена. А потом – приставлена на место… Кровь еще капала, но с каждой минутой все меньше. Большая лужа крови алела на ковре, и запах от нее исходил жуткий, могильный.

И тогда я закричала.

Я не кричала так, наверное, никогда в жизни, – судорожно, коротко и громко. А потом – закрыв лицо руками, бросилась вон из гостиной, в последний момент заметив, как отец подошел к столу и прикрыл тело Эмманюэля плащом.

Маргарита, тоже вся дрожа, перехватила меня, обняла. Она обо всем узнала раньше меня, поэтому у нее наготове были какие-то лекарства, стакан воды, успокоительное.

–– Эмманюэль мертв, – повторяла я то, что билось у меня в мозгу. – Не просто мертв. Его убили, ты понимаешь, Маргарита? Убили! Ему… ему…

Я не могла выговорить эту фразу: «Ему отрезали голову». Это звучало как нечто дикарское, как кошмар из снов. Слез у меня не было, только страх – за себя, за своего ребенка. Ведь если мой муж встретил такую ужасную смерть, то кто поручится, что нас эта чаша минует?

–– Сюзанна, мне надо поговорить с вами. Долго и серьезно. Теперь все изменилось, вы же понимаете.

Медленно, еще дрожа от ужаса, я подошла к отцу:

–– Как это случилось?

–– Это и для меня загадка, Сюзанна. Понятно, что имя Эмманюэля было в списках приговоренных к смерти. Но кто так ловко выследил его? Когда он с тремя гвардейцами вчера ехал из казармы мимо Военной школы, какая-то вооруженная банда напала на них. Одного гвардейца застрелили, вашему мужу – отрезали голову…

Я содрогнулась, услышав эти слова. К горлу подступила тошнота.

–– Не надо… не произносите этого больше, прошу вас.

–– Хорошо. Второй гвардеец чудом спасся и успел добежать до моего полка. Я двинулся на выручку, но успел только спасти тело своего несчастного зятя от растерзания. Его голову готовились носить на пике по Парижу… – Помолчав, принц с горечью добавил: – Я даже не мог доставить тело в его родной дом. Там вряд ли можно было бы избежать поругания. Так что ваш маленький домик – это удача. Здесь у Эмманюэля, по крайней мере, не вырвут сердце.

–– Боже, что вы говорите? Какое сердце?!

–– Это не фигуральная фраза, дочь моя. Вчера толпа именно вырвала сердце у мэтра Фуллона. А потом обезумевшие от крови торговки отнесли это сердце в букете белых гвоздик в Ратушу и подарили новому мэру столицы.

–– Мэтр Фуллон мертв?!

–– Да. Так же, как и Эмманюэль.

–– Но разве не Фуллона король назначил новым контролем финансов вместо Неккера? Получается, убит первый министр?

–– Получается, что убит. И это еще мягкое слово для обозначения того, что с ним сделали. Бедный старик! Ему семьдесят пять лет, а они издевались над ним: обтирали лицо крапивой, когда он изнемогал от жары, совали в рот пучки соломы, а когда он просил пить – подавали стакан с перцовым уксусом… Вы представляете теперь, Сюзанна, какие дьявольские силы пришли в движение? Мы на пороге бездны.

Меня тошнило от каждого слова, которое он произносил, – настолько ярко я представляла все эти кровавые картины. Фуллон, оказывается, убит, как и его зять Бертье, – единственные чиновники, реально воюющие с дефицитом продовольствия. Какие-то злые силы искусно распространили слух о том, что Фуллон якобы советовал голодающим есть вместо хлеба солому (байка, подобная той, которую уже давно распространяли о Марии Антуанетте: дескать, она говорила «ешьте пирожные, если у вас нет хлеба»), и плебс, свезенный в Париж со всех уголков Франции, жадный до крови и грабежей, охотно подхватил эту басню. Потому несчастному старику, всю жизнь служившему государству, и совали в рот солому… У Фуллона вырвали сердце, его зятя расчленили…

–– Расчленили! – я повторила это слово, немыслимое в нашем веке. Мучительные спазмы сжали желудок, тошнота стала невыносимой, и меня в конце концов вырвало прямо на ковер. Я сползла с кресла, в котором сидела, захлебываясь рвотой; все мое тело сотрясала дрожь ужаса.

–– Маргарита! Дениза! Все сюда! – слышала я повелительный голос отца. – Помогите своей госпоже, ей дурно!

Они долго хлопотали надо мной, отпаивали водой, помогали сменить одежду. Я сидела, как кукла, с трудом веря, что все услышанное – правда, что мертвое тело моего мужа в гостиной – реальность, с которой мне придется смириться, и что я сама оказалась столь слабой перед лицом подобных испытаний.

–– Вы не беременны? – прямо спросил меня маршал. – Это было бы отрадно… ввиду гибели вашего мужа.

Я посмотрела на него как на сумасшедшего. Беременна? Какая же это была бы отрада? В такое время оказаться беременной!

–– Я не знаю, как спасти уже имеющегося ребенка, – выговорила я с усилием, – а вы… вы мечтаете о новом? Что за вздор…

–– Раз ваш брак с Эмманюэлем остался бездетным, нас ждут судебные тяжбы по поводу огромного имущества, наследником которого он недавно стал. Лотарингская ветвь д’Эненов не оставит все это вам, не признает условия брачного контракта.

Я ничего не ответила. Меня это сейчас нисколько не занимало. Маргарита, взглянув на маршала, сказала почти негодующе:

–– Не стоит докучать мадам подобными разговорами, ваше сиятельство. И то, что мадам стошнило, – это не признак беременности, так случилось бы с любым нормальным человеком, который услышал бы ужасы, которые ваше сиятельство нынче рассказывали…

Я благодарно сжала ее руку. Конечно, богатства д’Эненов во многом от меня уплывут. Ну и черт с ними… В эту минуту совсем другие мысли посещали меня. Сколько мы с Эмманюэлем были женаты? Четырнадцать месяцев – даже не полных полтора года. В моей голове проносились обрывки воспоминаний. Вот робкий юноша заходит в мои покои в день венчания, а я, узнав о его затруднениях, с радостью отправляю его прочь. А вот наша поездка по Бургундии, по дороге в крепость Жу, – единственное, по сути, время, которое мы провели не ссорясь. Эмманюэль так заботился обо мне в этом путешествии, дарил букеты полевых цветов… Но это было недолго. Потом пошло-поехало: супружеские скандалы в Жу, моя раздражительность и постоянное желание сбежать от мужа, грандиозная зимняя ссора, когда Эмманюэль почти поймал меня с любовником… На эти воспоминания наслаивались нынешние кровавые сцены: человеческое сердце в букете белых гвоздик (зачем, зачем эти изверги носили сердце Фуллона в Ратушу?!), мертвое обезглавленное тело у меня в доме на столе.... и такая страшная тяжесть навалилась на меня, что я невольно согнулась, скукожилась, опустив голову едва ли не до колен.

«Как я виновата! Я просто дьяволица какая-то… Где было мое сердце все эти полтора года? Я отравляла Эмманюэлю жизнь, как только могла. И то, что он болезненно любил меня, ничуть меня не оправдывает. Я думала даже порой, что была бы рада его смерти, что мне нужен другой муж. И вот – все свершилось. Этот мальчик убит… И никакого сына у него уже не будет. И поедет он в свой замок Буассю в гробу. И встретят там его не зеленые лужайки, которые так любила его мать, а холод семейного склепа, темная могила по соседству с захоронением принца Максимильена, кавалера Ордена Золотого Руна…»

–– Я не хотела этого! – пронзительно воскликнула я сквозь слезы. – Я вам клянусь, что не хотела! Вы верите мне?!

–– Конечно. Но разве вас кто-то обвиняет? В том, что случилось с вашим супругом, вы нисколько не виноваты.

–– О нет. Я виновата. Я не любила Эмманюэля, я была так жестока, так невыносимо капризна, мне никто этого не простит!

–– Но этого же никто не знает, – невозмутимо произнес мой отец, явно не понимая, какое страшное чувство вины мучает меня в этот миг. – Ваша жестокость, если она и имела место, существует только в вашей памяти, для публики ваш брак выглядел довольно прилично.

–– Я вела себя с ним отвратительно, – прошептала я, задыхаясь от рыданий. – И пожалуйста, не надо меня утешать. Мне гореть в аду после всего того, что я сделала…

–– Всем нам гореть в аду, – мрачно отозвался отец. – Очень мало кто из нас заслуживает на Божье снисхождение. По крайней мере, таково мнение аббата Баррюэля, а к нему в этих вопросах стоит прислушаться.

На миг я словно отрешилась от мира, оглушенная собственными переживаниями. Эмманюэль умер, его смерть была ужасна. А ведь моему мужу не исполнилось еще и двадцати пяти лет, и он не сделал ничего такого, чтобы заслужить подобную участь! Это всю санкюлоты¹⁴, это зверье, эта проклятая чернь!

–– Как быстро и безошибочно они убивают тех, кого наметили в жертву, – размышлял маршал вслух, нервно, резко закуривая сигару. Я посмотрела на отца сквозь пальцы, которыми закрывала залитое слезами лицо, и только сейчас заметила, что он не в военной форме, а в обычном гражданском сюртуке. Светло-серый камзол с едва заметной вышивкой в виде колосьев и белый шелковый галстук, впрочем, хоть и маскировали его маршальское звание, но искусность их кроя сразу выдавала аристократа и богача.

–– Что вы имеете в виду?

– Слежку. Постоянную слежку. О всех передвижениях Эмманюэля они прекрасно знали, поэтому легко выследили. Без сомнения, в его окружении были предатели. Но разве речь только о моем зяте? Бедняга де Флессель был убит выстрелом из пистолета на ступенях Ратуши, и убил его неизвестный, который тоже хорошо знал, когда мэр покинет здание. Один меткий выстрел, потом отрубленная голова на пике – и вот Париже уже новый мэр, старый масон Байи… Причем никто не виновен, никого не судят! Ведь про убийство говорят, что его совершил народ… Что до Фуллона, то тут все вообще искусно сработано. Фуллон был человек осторожный и понимал, что король, дав ему должность первого министра, и не подумает его защитить. Поэтому он нашел убежище у своего друга Сартина, бывшего генерал-лейтенанта полиции, в замке Вире-Шатийон. Это, казалось бы, далеко от столицы. Однако его и там опознали некие люди, когда он вечером, уже почти в сумерки, вышел на прогулку в парк. Они схватили и передали в руки прибывшей из Парижа шайке бандитов… Какая прекрасная организация убийств! Ускользнуть от этих загадочных злоумышленников непросто.

Сбросив пепел с сигары, маршал сказал, что сам удивляется, почему руки убийц еще не дотянулись до него самого.

–– Но вы же переодеватесь, – заметила я глухо. – Вы сейчас в гражданском…