Глава вторая
Эмманюэль

1

Вишневая улица в Париже была построена на месте вырубленной фруктовой аллеи – одной из многочисленных таких аллей, которые некогда окружали не существующий ныне королевский дворец Сен-Поль, и служила своеобразной границей между рабочим предместьем Сент-Антуан и аристократическим Марэ. Здесь сохранились старые могучие груши и черешни, сейчас, в июле, усыпанные спелыми плодами, и гулять в этих местах с ребенком было одно удовольствие, потому что можно было, просто протянув руку, сорвать для малыша с ветки сладкое лакомство и дать попробовать его сразу же, лишь обтерев платком. Жанно часто дышал здесь воздухом в сопровождении своей няни Полины и уже стал любимцем чувствительных местных жительниц: бойкий и озорной черноволосый малыш с голубыми глазами, опушенными такими длинными черными ресницами, что впору были бы девочке.

Но в тот день, 14 июля, моя первая в жизни прогулка с сыном по Парижу не заладилась. Жанно, хотя я не спускала его с рук и удовлетворяла любые капризы, казался вялым и плакал без причины. Мне даже показалось, что у ребенка небольшой жар. Иногда он покашливал. Встревожившись, я приказала Полине увести мальчика в дом и на всякий случай поискать доктора.

Прогулка не складывалась, впрочем, еще и потому, что со стороны Бастилии, которая находилась от Вишневой улицы совсем недалеко, с самого утра доносились ружейные выстрелы. Непонятно было, что там происходит. Наверное, какая-то стычка, уж никак не штурм. Так я убеждала себя. Разве можно штурмовать крепость, стреляя из ружей по стенам в сорок футов высотой и тридцать футов толщиной? Так поступать могут разве что глупцы, а уж глупцов маркиз де Лонэ, комендант Бастилии, легко разгонит. Так, по крайней мере, казалось. С другой стороны, комендант тоже слыл довольно бестолковым человеком…

Маргарита запиской уведомила меня, что принц д’Энен вчера вечером, вопреки обещанию, домой не вернулся, поэтому я решила задержаться у Жанно подольше. Я предполагала, что Эмманюэль вообще не скоро покажется в нашем дворце на площади Карусель, потому что отпуск у него заканчивался и он должен был вернуться в свой полк. Возможно, король вскоре отдаст приказ войскам вступить в Париж, чтобы подавить бунт, и тогда служба захватит принца целиком… Что ж, в этом случае я смогу провести с сыном гораздо больше времени, чем рассчитывала, и это было единственное, что радовало меня в происходящих нынче событиях.

Потому что тревоги и ощущения, что надвигается что-то ужасное, было, конечно, больше. Пока Полина бегала в поисках врача, Жанно уснул, и я решила выйти из дома еще раз – уже не для прогулки под черешнями, а в сад Карона де Бомарше. Этот знаменитый драматург, некогда – любимец королевы, автор «Женитьбы Фигаро», которую Мария Антуанетта ставила в своем театре в Трианоне и сама играла в пьесе роль Розины, оказался моим соседом. Высокий, статный, красивый, хотя и пожилой уже человек, он был так любезен, что открыл ворота своего поместья для всех желающих. В большом саду Бомарше – огромном зеленом пространстве, устроенном по китайским мотивам, полном прудов, фонтанов, причудливых беседок-пагод, можно было встретить богатых буржуазок с детьми и даже мадам Жанлис¹² со своими воспитанниками. Тенистые запутанные тропинки, на которых было так приятно укрыться от июльского зноя, перемежались здесь с залитыми солнцем лужайками, весьма пригодными для пикников, а главное – вдоль главного парадного входа была выстроена широкая каменная терраса, с которой открывался вид прямо на Бастилию.

Когда я прибежала туда, чтобы узнать, что происходит, терраса уже была забита зрителями. Крепость заволокло дымом, в воздухе пахло порохом. У подножия Бастилии суетились две-три тысячи человек, казавшиеся муравьями на фоне ее могучих стен. Эти люди действительно стреляли по башням из ружей. Иногда, когда пальба стихала, можно было услышать, как осаждающие строят планы по овладению королевской тюрьмой. Кто-то предлагал зажечь Бастилию, обливая ее из насосов лавандовым и маковым маслом. Кто-то подбивал толпу схватить дочь коменданта де Лонэ и сжечь ее на глазах у отца, если тот не откроет ворота.

В толпе зрителей на террасе обсуждались последние новости.

–– В Париже ограблены все оружейные магазины и баржи с порохом.

–– Да что там говорить! Ограблена даже оружейная палата в Тюильри. Оттуда вынесли все: ружья, сабли, пики, бочонки с порохом, старинные декоративне гизармы, пригодные только для буффонады, алебарды, пищали и прочее старье… Украли даже разукрашенные пушечки, подаренные Людовику XIV королем Сиама.

–– А где королевские войска?

–– Они по-прежнему без движения стоят в Сен-Клу и на Марсовом поле. Никаких приказов из Версаля нет. По сути, в Париже действуют только принц де Ламбеск и принц д’Энен. Ну как действуют? Просто стоят.

Эти разъяснения давал нарядной буржуазной толпе сам Карон де Бомарше – хозяин поместья. Уловив в его речи имя своего мужа, я протиснулась к нему, отозвала в сторону. Он рассказал мне, что драгуны Эмманюэля, выстроенные на площади Людовика XV, сегодня утром наткнулись у входа в Тюильри на баррикаду из стульев и были встречены градом камней и бутылок. Толпа напала первой, и все-таки солдаты отвечали ей лишь выстрелами в воздух. По словам Бомарше, на моего мужа, , едва он утром появился в Тюильри, бросилась дюжина человек и, вцепившись в гриву его лошади, изо всех сил старалась стянуть на землю. Кто-то даже выстрелил в принца из пистолета.

–– Ваш супруг вырывался и отбивался тем, что поднимал лошадь на дыбы и бил плашмя саблей по головам нападающих, – вполголоса рассказал Бомарше. – Он выстрелил только тогда, когда кто-то из мятежников попытался развести мост, чтобы отрезать отступление его отряду. О, не волнуйтесь, мадам: принц пока невредим, а бунтовщик только ранен… Но будьте осторожны. По всему Парижу слышны крики с требованиями четвертовать принца д’Энена без промедления.

Мое сердце заныло. Новости были страшные. Сказать по правде, я вообще не представляла, как Эмманюэль справляется, угодив в такой ад… Немудрено, что он вчера не вернулся домой. Боже мой, но почему именно на него все это свалилось? Неужели среди всех военачальников только он, по сути, мальчик, годился для такой роли? Где барон де Базенваль, маршал де Бройи, маркиз де Буйе, мой отец, в конце концов?

–– Вашего отца король благоразумно держит вдали от столицы, – будто угадав мой вопрос, сказал драматург. – Лишь услышав его имя, Париж встает на дыбы.

–– Париж… – повторила я с сомнением. – Что это за Париж? Город наводнен бандитами.

–– Это уже не имеет значения. Бандиты, как вы их называете, будут теперь вершить судьбу Парижа, это очевидно. Вы поступили предусмотрительно, мадам, переехав из своего дворца сюда.

Я внимательно посмотрела на него.

–– Как вы прекрасно осведомлены обо всем, господин Карон.

–– Вы же знаете, я был агентом его величества по особым поручениям.

Да, я знала это. Не на своих же пьесах бывший часовщик сказочно разбогател и стал владельцем большого столичного поместья. Король посылал его в Лондон изымать пасквили против королевы, которые там печатались. И, наверное, щедро платил за это… Но как так получилось, что король все равно проигрывает, а Бомарше – на пике богатства и славы? О нем говорили, что его пьесы «убили аристократию»… «Нас всех дурачили, – мелькнула у меня в голове мрачная мысль. – Этот человек, и многие другие, говорили, что служат двору, а как было на самом деле? Это заговор, без сомнения.... Но не в том смысле, как сегодня кричат на улицах, обвиняя Марию Антуанетту в кознях против народа, а заговор совсем иного рода – против короля…»

–– Что, в столице не осталось уже никакой власти? – спросила я с хмурым видом.

–– Почему же? Образована народная милиция. В нее записалось уже, как говорят, пятьдесят тысяч уважаемых граждан.

–– Как быстро все организуется! Будто по плану. Но я говорю о старых властях. О Ратуше....

–– В Ратуше чиновник Легран, чтобы предотвратить грабеж, был вынужден обложиться шестью бочонками пороха и грозить, что в случае нападения взорвет не только себя, но и всю Гревскую площадь. – Бомарше насмешливо хмыкнул. – Сомневаюсь, чтоб это можно было назвать властью. За голову мэра, бедняги Флесселя¹³, я не дам нынче и медного гроша.

–– Почему? – проговорила я, чувствуя, что во рту у меня пересохло.

–– Потому что он, и это очевидно, поддерживает коменданта Бастилии. Перехвачена переписка между ним и маркизом де Лонэ…

–– И этого достаточно для расправы?!

Мое возмущение было так сильно, что я овладела своим голосом и почти выкрикнула эти слова. Впрочем, они были тут же заглушены громом радостных возгласов: толпа под Бастилией торжествующе взревела и стала приплясывать, будто празднуя победу. Как оказалось, случайным выстрелом был убит инвалид, стоявший на башне. Потом стало видно, что защитники крепости убирают пушки из амбразур. Комендант, дескать, согласился сделать это и поклялся, что не будет стрелять, если не нападут…

–– Видите, мадам? Бастилия, по сути, уже пала. Пала еще до того, как ее вздумали защищать. Ни один военачальник, не желающий поражения, не поступил бы так.

–– Де Лонэ не желает поражения, я уверена!

–– Возможно, но он один. Один на один с толпой, как и ваш муж. От короля – никаких известий, никаких приказов. Что же ему делать? Как воевать?

Мне нечего было возразить Карону. Но его слова будто свинцом ложились мне на сердце, и его правота вызывала внутренний протест, даже неприязнь к нему самому, хотя он был такой учтивый, лощеный, надушенный. «Где были глаза его величества, когда он нанимал этого человека для особых поручений? Любой сплетник скажет, что в прошлом у Бомарше – два удачных брака… удачных в том смысле, что обе жены были богаты и очень быстро умерли, оставив имущество супругу. Он баснословно разбогател на американской войне, как и Лафайет. Но Лафайет считается открытым врагом трона, а Бомарше почему-то до последнего времени при дворе приветствовали… Какая глупость! Какая неосторожность!»

–– Позвольте дать вам совет, мадам, – вдруг сказал драматург, не подозревавший о том, какие мысли теснились в меня в голове. – Со времен бурной театральной жизни в Трианоне у меня сохранились добрые чувства к вам, и я хочу помочь.

–– Слушаю вас, сударь, – пробормотала я, не глядя на него.

–– Не дожидайтесь здесь, пока крепость падет. Это будет кровавое зрелище. Ступайте домой. Вернее – в тот дом, который арендуете по соседству со мной. Запритесь на все засовы, когда будет смеркаться – погасите все свечи и закройте ставни. Будьте начеку. А в своем дворце на площади Карусель…

Он умолк на миг. Потом сделал жест, который можно было расценить как сожаление.

–– Ваш дворец можно было бы спасти, имея в своем распоряжении хотя бы полк драгун. А без этого…

–– Спасти? – вскричала я встрепенувшись. – А что… что, собственно, ему угрожает?

–– Думаю, по меньшей мере – ограбление. Надеюсь, что не пожар.

–– Откуда вы знаете? Вы – прорицатель?!

Мне вспомнился Франсуа, предрекающий королеве «вечный траур». Не слишком ли много кассандр появляется вокруг меня в последнее время?.. Карон внимательно смотрел на меня, жаркий ветер, прилетающий со стороны Бастилии, трепал его густые седые волосы. Казалось, он хочет сказать что-то, прояснить, но не осмеливается. Потом он отвел взгляд, оперся белыми руками, унизанными кольцами, на парапет террасы, устремил взор на крепость.

–– Да. Вы же знаете, я многое предвидел еще в своих пьесах. Не буду раскрывать подробности. Просто посоветую: держитесь пока подальше и от отеля д’Энен, и от отеля де Ла Тремуйль. Не появляйтесь некоторое время вблизи площади Карусель и Вандомской площади. В эти дни на ваши дворцы может обрушиться вся ненависть, которую народ питает к маршалу.

Он говорил о моем отце. Я ушла не поблагодарив. Да и за что было благодарить? Я не могла избавиться от ощущения, что в лице Карона де Бомарше королевский двор имел не помощника, а шпиона из враждебного лагеря. Шпиона, который теперь, когда пробил час победы его истинных хозяев, наслаждается богатыми плодами искусной работы и не отказывает себе в удовольствии слегка поддержать меня, потому что я по неизвестным причинам (скорее всего, по причине молодости и красивой наружности) вызываю у него больше сочувствия, чем прочие одураченные…

Возле дома меня встрелила запыхавшаяся Полина. Эту девушку родом из Берри, яркую, красивую, на год старше меня, я наняла два месяца назад для присмотра за Жанно. Я была в целом довольна ею, потому что ее полюбил малыш, хотя поначалу ее склонность к кокетству и постоянные заигрывания с мужчинами вызывали у меня сомнения.

–– О мадам! Я не нашла ни одного врача. Все парижане делают вид, что их нет дома, ни до кого не достучишься. Согласился прийти лишь аптекарь, адрес которого вы мне дали…

–– С улицы Паве?

–– Да! Он сказал, что будет у вас еще до захода солнца.

Это было не слишком хорошо. Я отсчитала Полине несколько луидоров и приказала любыми способами добраться до Версаля, отыскать там королевского медика Эсташа Лассона и, посулив ему баснословное вознаграждение, доставить на Вишневую улицу.

–– Ступай! Будь настойчива и назови ему мое имя. Он не откажет мне. Впрочем, погоди, я еще напишу ему записку…

Я осеклась, увидев неожиданную картину. Неподалеку от нашего дома остановилось несколько повозок, из которых высаживались люди необычного для Парижа вида. Черноволосые, смуглые, с крупными носами женщины в темных шалях, куча таких же черноволосых детей в длиннополых темных сюртуках… Они приехали в соседний дом, по всей видимости. Главой этого огромного семейства, совсем не похожего на французское, был худой, подвижный, носатый старик с густой и длинной неряшливой бородой, в полосатой длинной накидке и странной шапочке на темени.

–– Что это, Полина? Кто это такие? – Честное слово, я даже предположить не могла, кто передо мной. Никогда прежде мне не встречались люди подобной наружности. – Это турки, может быть? Египтяне?

–– Это евреи, – сказала она почти равнодушно. – Уже вторая семья. Евреи из Страсбурга.

–– Они будут здесь жить?

–– Ну да. – Полине это уже не казалось удивительным. – Кажется, это семья какого-то их кюре.

–– У них есть священники?

–– Да. Они хотят сделать поблизости свою церковь.

Засмеявшись, она поведала, что старший сын еврейского кюре весьма любезен и даже заигрывает с нею, но от него плохо пахнет и его плечи слишком густо усыпаны перхотью.

–– А так он довольно богат. Они все охотно ссужают парижанам деньги в долг. Под проценты. Но ведут себя тихо и прилично. Так что в квартале все ими довольны.

Это казалось мне чрезвычайно странным. Евреям было запрещено проживание в Париже, и вот, на фоне последних беспорядков, я уже дважды слышала об их появлении: сначала от Эмманюэля, тепер сама столкнулась с ними… Кто позволил им переехать в столицу и, главное, что заманчивого для них в Париже теперь, когда здесь все рушится?

Из дома донесся плач Жанно, и я поспешила к ребенку, забыв о своих новых соседях.

2

Был второй час ночи 15 июля. В доме стояла тишина, и только Жанно хрипло посапывал во сне. Я подошла к постели, губами прикоснулась ко лбу ребенка. Жар был меньше, чем час назад, но малыш все еще горел, и сон у него был тяжелый. Жанно сбросил с себя одеяло, его спутанные волосы розметались по подушке, дыхание было прерывистым, маленькие губы пересохли. Сдерживая слезы, я присела рядом, не зная уже, что делать.

Аптекарь с улицы Паве, побывав у нас вечером, оставил какой-то белый порошок, но он оказался бесполезным. Вечер прошел ужасно. Жанно кашлял до судорог и даже до рвоты, не мог спать и страшно мучился, а мое сердце при этом разрывалось от боли. Сейчас, ночью, я была совсем одна. Полина еще не вернулась из Версаля, кухарка должна была прийти только утром, так что меня окружали только мрак и тишина, и беспокойство мое все возрастало. Не в силах сдержать волнения, я поднялась и, ломая руки, зашагала из угла в угол.

Где, черт побери, эта проклятая Полина? Разве я дала ей мало денег? Не ошиблась ли я в ее преданности? Может быть, вместо того, чтобы искать Лассона, она тратит мои луидоры в кабаке с каким-нибудь офицером?.. Тысяча чертей, уже половина третьего, скоро светает!.. Сегодня же утром надо уволить эту девку!

Плач Жанно раздался в ночной тишине неожиданно громко. Я подбежала к кроватке, склонилась над ребенком.

–– Я здесь, моя радость, я здесь, я всегда с тобой.

Увы, мое присутствие помогало мало. Жанно снова так зашелся кашлем, что я помертвела от ужаса и готова была закричать от бессилия и отчаяния. Подавляя панику в душе, я бросилась к камину, на полке которого стояла чашка с теплым молоком.

–– Сейчас, любовь моя, тебе сейчас же станет легче. Твоя мама будет рядом, она не отдаст тебя болезни.

Когда приступ прошел, я прилегла рядом с ним, осторожно укрыла одеялом. Жанно притих, как будто снова забылся тяжелым сном, но его личико, которое я ощущала у своей груди, было очень горячим, я чувствовала его жар даже сквозь одежду. Это опасная болезнь, наверняка… Святой Боже, что же я должна сделать, чтобы это прекратилось, чтобы Жанно не страдал? Тепер я не могла даже плакать, чтобы не потривожить уснувшего мальчика. Отчаявшись, я стала молиться, но слова молитвы не приносили облегчения, и я умолкла.

Мне вспомнились Мария Антуанетта и смерть дофина. Как часто и жарко молилась королева об его здоровье! Но ребенок умер, причем в таких мучениях, что каждый, кто это видел, поневоле думал: поскорее бы все закончилось! Потому что даже момент смерти и похороны не были так ужасны, как сама болезнь… Почему Господь был так суров с королевой, почему дважды послал ей такое испытание – потерю ребенка?! Аббат Сежан, священник королевской часовни в Медоне, объяснял это тем, что мы, люди, не знаем, какая участь нас ждет, не можем заглянуть так далеко, как это может Господь, и иногда умереть – это лучше для человека, чем продолжать жить… Но можно ли объяснить это матери, когда речь идет о жизни ее собственного сына?

Пальчики Жанно лежали в моей руке и казались такими горячими… Внизу хлопнула дверь. Я не шелохнулась, думая, что мне это померещилось. Но вслед за этим раздался приглушенный голос Полины и насмешливый, веселый баритон Эсташа Лассона. Вот и ответ на мои жалкие неумелые молитвы!

–– Слава Богу! – сказала я шепотом, сбегая по лестнице. – Я думала, что вы умерли уже!

–– Никому не давал повода так думать, мадам. Я примчался сюда по первому же зову, как только служанка передала мне от вас записку. Правда, мне пришлось еще заглянуть к принцу де Монбарей, поэтому я немного задержался…

С лихорадочным нетерпением я наблюдала, как Лассон сбрасывает дорожный сюртук, тщательно моет руки, потом схватила его за рукав и потащила наверх.

–– Как вы спешите, мадам! Не волнуйтесь, я уверен, что с ребенком ничего страшного. Если бы это была просто кровь Бурбонов – я бы еще за это не ручался, но в вашем случае кровь Бурбонов смешана с кровью аристократии, а это обещает отменное здоровье и долголетие.

–– Сейчас не время для острот! Умоляю вас, быстрее, вы просто несносны в своей медлительности!

Лассон долго слушал больного мальчика с помощью своей медицинской трубки, выслушивал шумы сердца и хрипы в груди, проверял пульс и зрачки. Я стояла молча, наблюдая за каждым его действием. Он отложил трубку и повернулся ко мне.

–– Ну? – прошептала я.

–– Нужно сделать небольшое кровопускание, мадам. Вы, мадемуазель, – он обратился к Полине, – вы должны помогать мне.

–– Кровопускание? – проговорила я в ужасе. – О, у вас, врачей, на все один ответ – кровопускание… других приемов вы просто не знаете! Но пускать кровь маленькому ребенку?

–– Что же прикажете делать, если у него такой жар? Он может скончаться от судорог или спазмов в мозгу.