Впрочем, я и сама понимала, насколько невероятным является такое предположение. Отец никогда не позволил бы так сорить деньгами, чтобы помочь Эмманюэлю ублажить взбалмошную жену. Недаром он приставил к нам управляющего, который следил за всеми расходами и о каждой подозрительной трате сообщал ему. Из этого управляющего, господина Арну, нельзя было вытянуть ничего лишнего. Наш доход равнялся миллиону в год, и он тщательно планировал, чтобы мы не выходили за рамки этой суммы. Княжеское наследство в карман Эмманюэля еще не поступило – это пока были только титулы. Откуда же деньги?

–– Я провернул кое-какую сделку, – признался мой муж с довольным и, как мне показалось, несколько глупым видом. – Мне удалось провести господина Арну.

–– Каким образом вы исхитрились это сделать?

–– Масоны… ну, в моей масонской ложе меня свели с некоторыми полезными людьми. Я продал кое-что совершенно ненужное.

–– Что это ненужное вы продали и как об этом не узнал Арну?

–– Я продал свое достоинство видама¹¹ Амьена. – Пока я соображала, что все это значит, он легко коснулся застежки на ожерелье, погладил мои плечи и самоуверенно заключил: – Да! Всего лишь старый титул. Пустяк! Это звание мне было ни к чему. А этот еврей просто горел желанием его заполучить. Как по мне, удачное соглашение. У меня их, таких пустяков, хватит на всю жизнь! И я очень рад, что мое членство в м-масонской ложе принесло хоть какую-то пользу.

Хоть он и выглядел довольным, при этих словах все же облачко промелькнуло по его тонкому лицу. Каждый четверг он исправно посещал ложу, и в последний раз был там только позавчера. Чем там занимаются – этого Эмманюэль мне никогда не говорил, хотя обычно отличался словоохотливостью.

–– Какой еврей? Где вы его нашли во Франции? И кто вообще подбил вас на то, чтобы продать титул? Разве… – Запнувшись, я все-таки выговорила то, что вертелось у меня в голове: – Разве это не позорно для нас, сударь?

Никогда за всю жизнь во Франции я не встречала здесь евреев. Я вообще знала об этом народе крайне мало – разве что из Библии, да еще то, что говорили на уроках истории в монастыре: еврейский врач в далекие средневековые времена отравил императора Карла Лысого, и за это евреев изгнали из Франции. Бытовало мнение, что от них не приходится ждать ничего хорошего. Вольтер, опять же, терпеть их не мог…

–– Я же говорю вам, Сюзанна, что титул совершенно пустячный. По крайней мере, бриллиантовое ожерелье на вашей груди – гораздо лучше этого титула. И потом, я же не продал свое достоинство имперского князя! Видам – это нечто такое… ус-старевшее, что м-мне даже неловко было так называться.

Поглаживая кончиками пальцев бриллианты у себя на груди, я молча слушала рассказ Эмманюэля, больше похожий на самооправдания. О том, как друзья масоны свели его с еврейским чудаком, богачом из Гааги, пару лет назад невесть как приобретшим французское гражданство, по имени Лифман Кальмер, как он узнал о желании Кальмера обзавестись еще и титулом и как сговорился продать этот титул за безумную сумму – миллион ливров, которые еврей тут же ему и выложил. Я представляла, какую это вызвало бы бурю, если бы об этом узнал мой отец. О таком при нем нельзя даже заикаться! Но ведь шила в мешке не утаишь. Все равно он узнает… такие вещи нельзя скрыть…

Будто угадывая мои мысли, муж поспешно проговорил:

–– Не думайте, моя дорогая, что я был неосторожен и поставил на кон свою репутацию. Все было обставлено очень ловко.

–– Вот как? И как же?

–– Мне посоветовали продать звание видама и баронство Пикиньи через одного посредника. Так я и сделал. Наше имя не прозвучало напрямую нигде…

–– Так вы и баронство продали?

Отводя глаза, Эмманюэль признался, что таково было условие покупателя – продать оба титула сразу. Я расхохоталась:

–– Видит Бог, сударь, вы создали первого еврейского барона во Франции! Это будет большой скандал, если правда выплывет…

Эмманюэль покраснел:

–– Я вообще-то ожидал большей благодарности за такую жертву, Сюзанна. А вы насмешничаете?

Погладив его по щеке, чтобы успокоить, я снова повернулась к зеркалу, снова залюбовалась собой. Да, конечно, ожерелье было великолепно. Я в нем – как царица Пальмиры, восточная владычица. Но кто станет нынче говорить мне комплименты? Где я появлюсь в нем? Балы в Версале, похоже, прекращены надолго. Королю и королеве так трудно сейчас, Париж – в осаде каких-то опасных голодранцев. И разве стоило в такой момент идти на подобные траты? К чему они? Это уж не говоря о том, что нехорошо связываться с сомнительными покупателями, продавать аристократические титулы, которые достались нам легко, по наследству, но за которые наши предки платили доблестью и кровью на поле боя…

–– И вообще, контроль господина Арну мне порядком осточертел, – пробормотал Эмманюэль. – Я хочу иметь собственные деньги, а у евреев всегда можно их занять. Они не задают лишних вопросов и обходят формальности, в отличие от наших парижских банкиров.

Я живо заинтересовалась этой темой:

–– Выходит, им безразлично, что мы пока не совсем самостоятельны?

–– Да! И это очень удобно. Не могу же я отчитываться перед вашим отцом еще целых три года и клянчить у Арну деньги на любые мои дополнительные потребности! Я не младенец какой-нибудь, черт побери…

Вот-вот, и я могла сказать то же самое. От денег я не отказалсь бы. Во-первых, мне приходилось выплачивать долг банкиру Клавьеру, о котором в семье никто не знал, и это давалось, мягко говоря, не так-то легко. Моих личных средств – жалованья статс-дамы – ни на что не хватало, а остальное было под контролем Арну. Я подумывала о том, что можно было бы перезанять денег, но кто пошел бы на это, не поставив в известность нашего управляющего? С Клавьером связываться я зареклась, а остальные банкиры не стали бы иметь со мной дела.

Кроме долга Клавьеру, у меня, как и у Эмманюэля, была уйма потребностей. Начать с того, что я желала бы вернуть королю сумму, которую он потратил на приобретение дома на Вишневой улице. Это было для меня делом чести. Его величество возвратил мне сына, полагая Жанно своим кровным племянником, и купил ему дом в Париже, но я считала вершиной подлости воспользоваться деньгами короля (тем более, когда казна в такой тяжелой финансовой ситуации!) для обеспечения своего ребенка. Ведь мой сын – и я это прекрасно знала – к Бурбонам не имел никакого отношения…

В общем, сообщение Эмманюэля о евреях заставило мысли в моей голове крутиться быстрее и веселее. Кажется, я скоро найду способ решения своих финансовых проблем… Во мне на миг даже проснулось теплое чувство к мужу. Я запустила руку в его темные кудри, ласково потрепала, потом, поднявшись на цыпочки, поцеловала в губы:

–– Не чертыхайтесь при даме, сударь! Будьте вежливы. И не дуйтесь на меня! Вообще-то вы очень хороший муж. Я ценю, что вы до такой степени меня любите. Поэтому не обижайтесь! Лучше скажите, через какого посредника вы совершили эту сделку. Это, должно быть, какой-нибудь ваш знакомый из масонов?

Эмманюэль вспыхнул от счастья, буквально расцвел, как бывало всегда, когда я его ласкала. Поймав мою руку и покрывая ее поцелуями, он пробормотал, что было бы лучше не говорить об этом, но, раз уж я спросила, так и быть, он скажет: это – граф де Мирабо, тот самый, знаменитый.

–– Так по бумагам получается, что первым покупателем вашего титула стал Мирабо?

–– Да! Разве не ловко обставлено?

–– Прекрасно, – проговорила я, пытаясь заглушить голос аристократической совести у себя в душе. – Очевидно, Мирабо среди евреев свой человек.

–– Еще бы! Он не одну брошюру издал в защиту их прав.

Впрочем, все эти разговоры о чьих-то правах его мало занимали, и мой муж смотрел на меня весьма недвусмысленно. Подавив вздох, я сделала знак Маргарите выйти из комнаты. Уже через мгновение Эмманюэль увлек меня в постель и, путаясь в кружевах на моем корсаже, целуя мою грудь, прошептал:

–– Обещайте… обещайте родить мне сына, Сюзанна. И я клянусь, что такое ожерелье станет не последним из моих подарков! Я имперский князь. Я осыплю вас золотом. Знайте, что я люблю вас. Красивее вас нет женщины в мире…

Эти слова и обещания платить золотом за любовь и сына звучали для моего слуха несколько жалко и не зажигали внутри никакой страсти. Но роскошнейшее из ожерелий все еще было на мне, и это обязывало. Я сочла, что бриллианты – достаточная плата за мою близость. В конце концов, Эмманюэль – мой супруг.

–– Обещаю, – проговорила я не слишком уверенно, не отталкивая принца и терпеливо снося его поцелуи. – Господи, конечно, обещаю. Если будет на то воля Божья…

Он так часто разными способами – то назойливостью, то дорогими подарками – укладывал меня в постель в последнее время, что беременность уже стала казаться мне неизбежностью. Новоявленный имперский князь – о, конечно, ему нужен наследник. И при моей способности быстро беременеть… М-да, роман с Франсуа де Вильером явно нужно будет отодвинуть в долгий ящик, и причиной тому будет не только наша недавняя ссора. А что делать с Жанно? Когда дождется меня мой любимый мальчик, вернувшийся ко мне с другого края земли? Что за дурацкая жизнь у меня, я вечно как кукла в чужой игре! Не будет преувеличением сказать, что я почти ненавидела Эмманюэля в те летние дни и не могла дождаться, когда же он вернется в свой полк.

Развязка проблемы наступила раньше срока, в воскресенье 12 июля. В то самое время, когда я пила кофе и слушала рассказы Маргариты о беспорядках, творящихся в Париже, в наш дом явился посыльный. Он выглядел не как слуга, а скорее как секретарь какого-нибудь вельможи. Сунув шляпу под мышку, незнакомец в сопровождении Жерве прошел в оранжерею и был немедленно принят принцем. Спустя полчаса Эмманюэль, уже одетый, в гражданском, а не военном платье, спустился в гостиную и сообщил, что уйдет из дома до завтрашнего вечера, потому что у него «важная встреча» с друзьями.

С тех пор, как он стал членом масонской ложи, такие его отлучки были явлением обычным.

–– Снова идете к своим заговорщикам?

–– Т-с-с! – Он приложил палец к губам. – Я не должен об этом говорить супруге, это запрещено правилами. Но вам я кое-что скажу. Я еду в Версаль.

–– Зачем? Вас вызвал барон де Базенваль?

–– Нет. Мой отпуск закончится только через пять дней. Меня пригласили посетить заседание в версальской ложе Иоанна Простосердечного.

Мне было все равно, какая причина заставляет моего мужа удалиться из дома, – я была бы рада любой. Но визит в Версаль военного такого ранга без охраны в нынешние беспокойные времена показался мне странным.

–– Кто вызвал вас туда?

–– Этого я не могу сказать, дорогая.

–– Но вы, по крайней мере, доверяете людям, которые вас позвали?

–– Да, – ответил он твердо. – Вполне доверяю. Однако как приятно, что вы обо мне беспокоитесь!

Он поцеловал обе мои руки. Его красивое нежное лицо в обрамлении темных кудрей выглядело таким необычно решительным, что невольная улыбка тронула мои губы. Эмманюэль редко бывал таким – волевым, не мямлей.

–– Не бойтесь, мадам. Я вернусь к вам очень скоро, вы не останетесь без защиты.

У меня на миг защемило сердце, потому что сказал он это очень искренне. Мне не часто мужчины говорили такие слова.

–– Берегитесь, сударь, – сказала я, – я не знаю ваших друзей и боюсь, как бы все эти ложи имени иоаннов простосердечных не были ловушкой для простосердечных эмманюэлей.

–– Нет. Нет, никогда. Впрочем, – он понизил голос, – побеспокойтесь, чтобы все наши драгоценности были надежно спрятаны в тайник.

Он имел в виду тайник в спальне его матери, где давно никто не жил. В стену той комнаты был встроен мощный сейф, в котором хранились сокровища покойной Софи д’Энен, ну и мои, конечно, тоже. Особенно важно было перенести туда ожерелье.

–– Я намеревалась сделать это и без вашего напоминания, Эмманюэль. Ведь от грабежей нынче никто не застрахован. Однако я думала вообще-то, что поскольку вы – полковник королевской армии, мы будем под большей защитой, чем кто бы то ни было.

–– Да, – сказал он, но уже не так уверенно. – Так и есть. Но всегда лучше принять меры предосторожности.

Он ушел, сказав напоследок, что гороскоп у него вполне благоприятен и опасаться ему на улицах нечего. Я задумчиво наблюдала в окно, как он идет через двор с незнакомым мне посыльным, как они оба садятся в карету с лакированным верхом – обычную неприметную карету, взятую на улицах Парижа напрокат, ведь ездить по городу в экипажах из нашего собственного каретного сарая стало сейчас опасно. Садясь в карету, Эмманюэль споткнулся… Хотя ему было свойственно иногда спотыкаться, какое-то беспокойство не покидало меня. Некоторое время я молча скребла оконное стекло кончиком ногтя. Потом велела Маргарите пойти узнать, что за человек приходил к принцу.

–– Расспроси прислугу. Может, кто-то знает его.

–– Я прекрасно его знаю сама, – отозвалась она.

Я живо обернулась.

–– И кто же это?

–– Это секретарь графа де Мирабо. Кажется, Декон.

–– Откуда ты знаешь?

–– Когда граф де Мирабо был узником Венсеннского замка и ему угрожала смертная казнь за похищение маркизы де Моннье, ваш отец входил в комиссию по изучению его дела. Это было лет восемь назад. Я часто видела этого секретаря в приемной в доме вашего отца, он вечно ходатайствовал за своего господина и был ему очень верен.

«Как-то этого Мирабо стало вокруг нас очень много», – подумала я. Впрочем, услышанное меня успокоило. По всей видимости, Эмманюэль водит с ним дружбу, и дружба эта уже проверена сделкой по продаже видамского достоинства. Поскольку Мирабо не разболтал о ней, ему до какой-то степени можно верить. И потом, что мне за дело до похождений Эмманюэля!

В конце концов, пусть он делает, что хочет. Я поступлю так же! Я уже завтра отправлюсь к своему мальчику. Едва я подумала об этом, все мысли о муже вылетели у меня из головы, и я почти затанцевала от радости.

–– Завтра, Маргарита! Понимаешь? Завтра! О, наконец-то! Уже завтра утром я смогу вырваться к Жанно, и никто не задаст мне лишних вопросов!

–– Очень рада за вас, мадам. Это чудесный ребенок, который заслуживает того, чтобы видеть маму как можно чаще.

Она была счастливее меня, потому что в последние месяцы видела Жанно почти ежедневно. Я так истосковалась по сыну, что испытывала даже зависть к ней, когда она рассказывала мне подробности о нем. Это казалось какой-то насмешкой судьбы: любой имеет возможность видеть моего ребенка, только не я! Но теперь все эти глупые чувства ушли в прошлое. Я накуплю ему подарков, сладостей… я буду гулять с ним… я ни на секунду не выпущу его ручонки из своей руки!

–– Переоденьтесь только в одежду попроще и будьте осторожны, моя госпожа. Вас никто не должен узнать на улицах. Если хотите, я пойду с вами.

Я приблизилась к ней. Глаза у меня сияли.

–– Я оденусь как последняя служанка, надену даже лохмотья, лишь бы добраться до Жанно. Ты можешь идти со мной, конечно! Но особой необходимости в этом нет. По счастью, все эти бандиты, что бегают по улицам, пока что не включили меня в списки приговоренных к смерти. Да и кто сказал, что им позволят распоясаться? Вокруг столицы стоят десятки королевских полков.

–– Вот только в Париже – ни одного, – обронила Маргарита вполголоса.

Но я была слишком счастлива, чтобы задуматься над этим.

Позже, вечером, я получила нежданное письмо от Франсуа. Я обнаружила его на туалетном столике в спальне – той самой спальне, откуда он зимой убегал, прыгая из окна и цепляясь за высохшие ветви винограда. Доставка послания, конечно, вызывала вопросы: приходилось предположить, что в свое время, когда Дениза тайком от остальной прислуги проводила его через гардеробную в мои апартаменты, Франсуа установил с ней доверительные отношения, и она при случае может передавать для меня записки. Это понравилось мне, и я решила не уточнять у Денизы, ее ли это рук дело. Зачем показывать, что я поняла их сговор? Не стоит пугать Денизу, ведь в этих делах Маргарита ее не заменит: она была настроена к Франсуа неприязненно.

«Мадам, – писал капитан де Вильер, – сейчас, когда в стране кипят такие страсти, немудрено, что это сказалось и на нас, и мы поссорились. Но стоит ли придавать значение размолвкам, если наши чувства не угасли? Насколько я знаю, принц д’Энен покинул ваш дом на некоторое время. Если это так, я готов тут же оказаться у вас, чтобы…»

Далее следовали такие скабрезные подробности этого «чтобы», что я покраснела и, скомкав письмо, бросила его в огонь камина. Этот капитан неисправим! Единственное, что его заботит, – это постельные утехи. Нет, мне льстило, конечно, что в этих утехах я остаюсь для него непревзойденной фавориткой, а еще больше – то, что он сам пошел на попятную и стал, хотя и без извинений, инициатором примирения. Извинений, вероятно, ждать от него было бы слишком… Но, несмотря на его просьбы, я решила дать себе время для раздумий и не спешить с ответом.

«Успеется, – самодовольно подумала я, сидя в кресле и покачивая ногой в домашней туфельке. – Раз написал, значит, никуда этот капитан от меня не денется. Я хочу сейчас к сыну, а не к нему.... Но как же быстро разносятся по Парижу слухи! Не успел Эмманюэль уехать, как об этом знает куча людей».

В тот вечер я заснула только после того, как по совету мужа, не привлекая служанок и Кантэна, перенесла драгоценности в тайник.

4

В понедельник утром 13 июля над Парижем, как и прежде, клубились столбы дыма. Заставы все еще полыхали, особенно пострадала Севрская, связывающая город с Версалем. Синее летнее небо краснело от отблесков пламени и затягивалось темной пеленой, слегка светлеющей у самого своего верха и угольно-черной внизу. Обратив взор на запад, можно было заметить и над заставой Сен-Клу не меньшее темно-алое зарево.

На улицах, прилегающих к заставам, было полным-полно пьяных. Вино и ром лились рекой, благодаря разрушению таможен их ввозили теперь без пошлин. Те бродяги, что еще держались на ногах, подходили к редким королевским гвардейцам, которые ни во что не вмешивались и не защищали заставы, и уговаривали их «присоединяться к третьему сословию».

–– Мы протестуем против отставки Жака Неккера, – провозглашали они.

Эта отставка была у всех на устах. Казалось даже странным, что скучный и постный женевский банкир вызвал у людей столько эмоций и стал им страх как нужен – причем именно тогда, когда король вполне осознал его беспомощность в борьбе с нехваткой хлеба и отправил в отставку. На его место был назначен пожилой, но деятельный Фуллон, тот самый, с которым я в начале мая ехала из Версаля в Париж, и такое назначение казалось мне чрезвычайно разумным. Понятное дело, что руководить делами должен энергичный и принципиальный человек, а не невнятное нечто, подобное Неккеру… Но моего мнения, разумеется, никто и не думал слушать: отставка Неккера, как по мановению руки какого-то закулисного дирижера, выплеснула на улицы столицы толпы оборванных злых людей, и этот страшный и мощный людской поток двигался сейчас по направлению к Пале Рояль и Ратуше.