Я обернулась. Сердце у меня пропустило один удар. Смутная догадка, мелькнувшая в голове при первых звуках этого голоса, подтвердилась: передо мной стоял Рене Клавьер.

3

–– Вот это да, – произнес он с непонятным выражением. – Какая встреча!

В первый момент у меня мелькнула мысль, что это ловушка. Эме, эта мерзавка, нарочно заманила меня сюда, чтоб свести со злейшим врагом! Вне себя от ярости, я взглянула на подвыпившую герцогиню: мол, это твоих рук дело? Однако Эме, казалось, ничего не поняла из моего взгляда, и злорадного торжества в ее поведении не наблюдалось, только явная неприязнь, как и прежде. Да и Клавьер не выглядел как человек, заманивший кого-либо западню, – он был удивлен, казалось, не менее, чем я.

–– Здравствуйте, друг мой, – бросила ему Эме, сделав пригласительный жест рукой, – присаживайтесь! Всегда рада вашей компании… Со мной моя давняя знакомая, герцогиня дю Шатлэ. Мы заехали сюда, чтобы пообедать и поболтать о прошлом.

–– Герцогиня дю Шатлэ, – повторил он, не спуская с меня взгляда. – Да, прелестно… Ну, что ж, мое почтение!

Для полной нелепицы не хватало еще того, чтоб теперь уже он мне представился. Я застыла, комкая в руках салфетку, не представляя, как поступить. С одной стороны, здравый смысл приказывал мне бежать отсюда, с другой – Эме была не столько пьяна, сколько агрессивна, и нюх на сплетни у нее вряд ли притупился от выпитого шабли. Если она ничего не знает о моих отношениях с Клавьером и раз он сам ей об этом не разболтал, пусть так и остается в неведении. Если я бесцеремонно сбегу, она что-то заподозрит, если останусь – ничего не заметит… Меньше будет грязи выливаться на меня в Париже! Сейчас, когда в столице находился Александр, я была настроена любой ценой избегать скандалов, связанных с моим прошлым.

–– Я слышал, что ваш супруг в Париже, мадам, – произнес банкир, будто угадав мои мысли, и тон его был на удивление учтив. «Вероятно, это для публики, – подумала я, – тоже зачем-то скрывает факт нашего знакомства, подлец! Вот только зачем?» – Прогуливаясь по Елисейским полям, я видел статью о нем в «Монитере».

Из кармана его сюртука действительно выглядывал уголок свернутой газеты.

–– Что же вы стоите? – бурно вмешалась Эме. – Садитесь, наконец, и скрасьте наше женское одиночество! Отведаете с нами белого вина?

–– Э-э, нет. Даже видеть его перед собой не хочу. Да и вам, дорогая Эме, пора прекратить пить, иначе вы не дойдете до экипажа.

Он сделал знак, и графин, пугавший меня, вмиг убрали со стола. По всей видимости, Клавьер был в курсе наклонностей своей подруги и желал избежать эксцессов. Взгляд его серых глаз, направленных на меня, был светлый, вроде как открытый, но я чувствовала, что он сосредоточенно о чем-то размышляет, хотя и не могла понять, о чем именно. Будто решившись на что-то, он галантно пододвинул мне стул.

–– Прошу вас, герцогиня. Уверен, статья в «Монитере» будет вам интересна.

–– Какое внимание уделяет консульская печать нам, роялистам! – захохотала Эме. – О нас уже пишут в газетах, черт возьми! Кто бы знал, когда у нас благодаря этому появятся деньги?

Я присела за стол, натянутая как струна. В газете, которую он мне предложил, действительно была статья, в которой говорилось о миссии Кадудаля в Париже и упоминалось имя Александра наряду с именами Бурмона, Соль де Гризоля и Сент-Илэра. «Жорж Кадудаль прибыл в столицу, чтобы заключить мир с первым консулом и принять его предложение присоединиться к республиканской армии, – говорилось в газете, – все условия этого перемирия были обсуждены еще в январе, и планы Англии, таким образом, ожидает абсолютный крах. Кадудаль полон решимости поставить свои отряды на службу Республике».

Я читала эту галиматью, но от моих глаз не укрылась пантомима, разыгравшаяся за столом в течение считанных минут. Клавьер, перед которым здешний персонал вился, как уж на сковородке, шепнул пару слов официанту, тот сломя голову помчался к помосту, где распевал Гара, и, очевидно, передал ему какую-то просьбу банкира. Модный певец, закончив очередную арию, тут же устремился к нашему столу и решительным движением сграбастал Эме за талию.

–– Умираю от желания потанцевать с вами, душенька! – воскликнул он, все так же картавя. – Давайте же, пару гавотов, с вашей несравненной грацией!..

Эме не заставила себя уговаривать и охотно отправилась танцевать в обнимку с певцом. Я подняла на Клавьера довольно мрачные глаза.

–– Услали Эме подальше, да? Ловко это у вас получается!

–– Почему бы нет? – Его тон был невозмутим. – Этот красавец каждую среду поет на вечерах у моей Терезы, получает за это деньги, которых не заслуживает. Разве не может он оказать мне услугу?

–– А зачем вам эта услуга, позвольте спросить?

–– Мне нужно поговорить с вами без свидетелей, только и всего.

Размышляя, что бы это все значило, я медленно отложила газету.

–– С чего вы взяли, что я буду говорить с вами?

Он вальяжным жестом достал из кармана сюртука золотые часы, проверил время и, чуть наклонившись ко мне, вполголоса произнес:

–– Признаться, я слышал, что вы в Париже. И сейчас, когда случай нас вот так неожиданно свел, я решил, что вам небезынтересно будет поговорить о своем муже.

–– О моем муже? – У меня застучало в ушах. Сам факт того, что он упоминает об Александре, был невероятен. – Да что вы о нем знаете?

–– Я могу дать ему дельный совет.

–– Зачем?

–– Затем, что в деле, которым он занимается в столице, есть и моя заинтересованность.

Заметив, что я крайне насторожена, он усмехнулся:

–– Полноте! Не дуйтесь. Что нам теперь делить? Все в прошлом. Дело чисто политическое, так что можете спрятать иголки.

–– Политическое дело, – повторила я насмешливо. – Вы еще не достаточно насиделись в тюрьме? Вам так понравилось в Сен-Пелажи, что вы снова ищете интриг?

Он закурил сигару, поднесенную официантом. Взгляд его обратился к танцующим, он проследил за Эме, которая в достаточном отдалении от нас галопировала с Гара. Потом, стряхнув пепел с сигары, признал:

–– Черт возьми, милочка, вы хорошо осведомлены. Наверное, наш общий друг Талейран снабжает вас нужными сведениями?

–– Вы не очень бахвалитесь, записывая Мориса в друзья? – съязвила я, пропуская мимо ушей это его «милочка». Разве в обращении было дело? – Он друг первого консула, а вы, как известно, в опале у нынешнего режима.

Клавьер пожал плечами.

–– Друг, недруг… Это все так быстро меняется нынче, мадам. Однако вы не вполне представляете себе картину мира, и я вас кое-чем удивлю. Нашему общему другу, – он сказал это подчеркнуто настойчиво, – да, именно так… нашему общему другу я обязан тем, что был не расстрелян этим корсиканцем, а только арестован. Так что связи с Талейраном у меня вполне дружеские, можете мне верить.

–– Каким же образом Морис вас спас? – спросила я недоверчиво.

–– Да вот так, представьте. Спас запиской. Когда 25 января я возвращался вечером домой, дворецкий передал мне письмо, написанное карандашом. Записку оставили с рекомендацией не позволить мне пройти в дом, пока я не прочту ее… Талейран предупредил меня, что мне грозит полная конфискация, высылка, возможно, даже расстрел. Ну, благодаря такому предупреждению я решил переночевать в другом месте… где успел подготовиться к аресту и почистить свои дела. Вы же слышали, что после проверки моих счетов ровно ничего не нашли, сколько бы Бонапарт ни бесновался.

Легким жестом прикоснувшись к левой стороне груди, Клавьер вкрадчиво добавил:

–– А записку я храню здесь, у сердца. На всякий случай.

Я внимательно смотрела на него. Вид у Клавьера был крайне респектабельный, свежий, если не сказать лощеный, и самоуверенный. Одет он был с иголочки, как всегда: молочного оттенка сюртук, великолепный, хорошо повязанный галстук гранатового цвета с умопомрачительной бриллиантовой булавкой, высокие, предназначенные для верховой езды сапоги а ля рюсс¹⁸ из мягчайшей шоколадной замши. Изящные запонки из весьма модного нынче сердоликового камня украшали шелковую сорочку у запястий… Прическа у него была другая, а ля Тит¹⁹, но светлые волосы были завиты очень искусно. В общем, и эта одежда, и эта прическа ему очень шли, и он выглядел даже лучше, чем обычно. Во всяком случае, он нисколько не походил на затравленного, побитого обстоятельствами врага Консулата.

«Возможно, это Тереза так о нем заботится, ведь он вроде бы сейчас начал жить семейной жизнью, – предположила я мысленно. – Впрочем, что за вздор! Тереза – ха, образец вкуса!» Мне было известно, что эта львица моды однажды явилась в Оперу в натуральной тигровой шкуре, перехваченной золотым поясом и доходящей едва ли до колен, с колчаном, усыпанном бриллиантами, за спиной, – тут можно было говорить о чем угодно, только не о хорошем вкусе.

–– Да, у меня все хорошо, – заявил он, заметив мое пристальное внимание. – И успокойтесь, я не собираюсь вливаться в ваши ряды и лично поднимать белое знамя. Я лишь хочу осложнить корсиканцу жизнь, только и всего. Раз уж вы повстречались мне, я кое-что передам вашему супругу, ведь иного способа повлиять на него у меня нет.

Я молчала. Кое о чем я уже начинала догадываться, конечно. Сообщение об участии Талейрана в спасении банкира от расстрела меня в общем-то не удивило, и я сразу ему поверила, потому что оно звучало вполне правдоподобно. Морису это свойственно – раскладывать яйца в разные корзины, особенно если предположить, что через Клавьера он кое-что зарабатывает на бирже. Ясно, что он не желал его полной гибели… Однако Клавьер, очевидно, затаил зло на консула и стремится слегка подточить ножки у стула, который нынче занял Бонапарт.

–– Вы избежали расстрела за финансовые махинации, – сказала я резко, – но, вероятно, не поняли, что роялистские дела – куда более опасны. Лучше вам в них не вмешиваться.

–– Боже упаси! Даже не собираюсь. Просто я слышал, мадам, что некоторые ваши собратья по сословию колеблются и готовы пойти на службу к Бонапарту. Передайте им, чтоб не делали этой глупости. Он передушит их по одиночке, точно котят, сразу после того, как продемонстрирует публике, что обесчестил их. Читали «Монитер»? Даже в газете он их принижает.

–– Запугиваете? – спросила я насмешливо. – Неужели вы думаете, что роялисты не подумали об этой опасности быть обманутыми первыми, еще до того, как приехали в Париж?

–– Приехали-то они в Париж под нажимом, если не сказать под конвоем, – парировал он. – Но теперь они вольны бежать отсюда, пока корсиканец еще на что-то надеется и медлит. Пусть скажут ему «нет» и убираются в Англию, там им найдут достойное занятие и достойно вооружат. А я, со своей стороны, готов содействовать им в побеге и во всем остальном. Для этого у меня есть кое-какие способы.

–– Будьте спокойны, – ледяным тоном сказала я, – они не будут нуждаться в помощи, если примут решение бежать или бороться.

–– Ну, во всяком случае они могут рассчитывать на меня, если решатся на побег. Да и что значит решатся? У них-то и выбора другого нет: останься они здесь, им рано или поздно наступит конец, вы уж поверьте, моя милая.

Он отбросил сигару и с ожесточением повторил:

–– Я хорошо изучил этого ублюдка. Он раздавит всякого, кто с ним не согласен. Одна надежда на то, что Англия его образумит.

«Ублюдок» – это, конечно, был Бонапарт… Я помешала ложечкой чай, не зная, что сразу ответить. Ненависть банкира к первому консулу была понятна: последний мало того, что пресек разворовывание казны, принятое при Директории, и положил конец всесилию Барраса, закадычного друга Клавьера, он еще и засадил банкира в тюрьму, пытался отдать под суд, и только вмешательство финансовых воротил и недовольство буржуазных кругов остановило Бонапарта от этого шага.

Это все было ясно. Но мне сейчас открылся один поразительный факт: Клавьер, по-видимому, абсолютно ничего не знает о планах Талейрана ввести меня в ныне создаваемый консульский двор!.. Он воспринимал меня как супругу пламенного роялиста, которая приехала в Париж лишь затем, чтоб поддержать мужа. Если б он знал хоть что-то… он не произнес бы ни одного из тех опасных слов, которые я услышала нынче. Как видно, Талейран, несмотря на дружбу с ним, утаил от него нюансы приготовления к балу и мою предстоящую роль на этом балу.

«По сути, этот торгаш у меня в руках, – подумала я ошеломленно. – Я могу подставить его, довести до тюрьмы, если соглашусь играть в эту игру. Шутка сказать – предложение помощи роялистам! Желание им содействовать… За это упекут в Консьержери без особых церемоний». Действительно, что мне мешает просто рассказать об этом разговоре первому консулу, когда я увижу его на балу? Я лишь намекну, что богатейший человек страны готов поддержать роялистские заговоры. Всего несколько слов… и месть будет такой сокрушительной…

«Я пойду на бал. Теперь уже точно. Похоже, там могут решиться очень многие вопросы…».

Пока я напряженно размышляла, Клавьер не молчал. Он говорил о том, что много слышал о моем муже и поражен его несгибаемостью, его бескомпромиссной позицией, а я смотрела на него, и сотни противоречивых мыслей бились у меня в мозгу. Он сделал мне так много зла. Изощренными интригами лишил имущества, бросил беременную с двумя дочками на руках, потом, когда моя жизнь наладилась, устроил полицейскую погоню за мной по всему Парижу… Еще два года назад я узнала о том, что банкир выполняет тайные поручения английского кабинета. Он нечист на руку, невероятно изворотлив, он запускал руки по локоть в государственную казну… Господи, да он тысячу раз заслужил наказания, если не казни, то долгого, очень долгого заключения! Разве справедливо то, что такой человек живет в роскоши, спит с красивой женщиной, нянчит новорожденную дочь, ездит верхом, наслаждается жизнью?..

С другой стороны, он – отец Вероники и Изабеллы… Человек пусть и подлый, но невероятно деятельный, умный делец, финансовый хищник. Я могу попытаться его погубить, но что скажут мне дочери, если когда-либо узнают об этом? И что, если он в результате какой-то интриги все-таки вывернется, ускользнет от наказания? Не расправится ли он со мной? Его торговый дом имеет, как говорят, щупальца по обе стороны света! И в Англии от него не укроешься, он там себя чувствует, как дома.

Не в силах скрыть нервную дрожь, я порывисто придвинула к себе чашку с чаем. Посуда звякнула от резкого движения, чай разлился, но я все-таки сделала пару глотков. Черт возьми, надо успокоиться. И надо понять, что он там говорит, я совсем перестала к нему прислушиваться…

–– Передайте своему супругу, мадам, что обещаниям корсиканца доверять нельзя. Он не держит слова, и растоптать договоренность для него – пустяк. Среди нас, деловых людей, это не принято. И я уверен, что среди роялистов – тоже.

–– Какое же обещание, данное вам, он растоптал? – спросила я довольно рассеянно, потому что слишком важная дилемма, более важная, чем ответ на этот вопрос, занимала меня в тот миг. По сути, вероломство Бонапарта было мне и без того известно, хотя бы по истории с гибелью графа де Фротте.

–– Проклятье! Я дважды встречался с ним по поводу государственных финансов. Директория задолжала мне четыре миллиона, а этот коротышка требовал у меня снова внести в казну целых двенадцать! Каждый раз он обещал мне вернуть этот давний долг взамен за мои услуги, вручал приказ о выплате. И всякий раз, едва я услуги оказывал, он этот приказ отменял! Это не говоря уже о том, что товары на моих складах были конфискованы, многие бумаги растащены, и он мне еще ничего из этого не вернул. И, похоже, не собирается возвращать.

Понизив голос, он добавил:

–– Мягко говоря, финансовые круги столицы обеспокоены не на шутку. Этот генерал хочет управлять деньгами так же, как управляет своими солдафонами. Но этот номер у него не пройдет, о банкиров он поломает зубы.

Все эти фантастические цифры – четыре миллиона, двенадцать – звучали для меня как нечто невероятное. Я невольно почувствовала, что говорю сейчас с человеком совершенно иного плана, чем мой муж и его друзья. Это был человек неблагородный, без особых привычных мне принципов, но по-своему цепкий и сильный, этого нельзя было отрицать. «И я могу упрятать его за решетку, – снова пронеслось у меня в голове. – Наверняка Бонапарт понимает, как опасен для него Клавьер… такой решительный… и владеющий вдобавок капиталом в тридцать миллионов франков…»

Не подозревая, какие мысли будоражат мое сознание, банкир вполголоса повторил:

–– Я и мои друзья готовы объединить усилия с вами, роялистами. Передайте это супругу, мадам, и, если возможно, господину Кадудалю. Ходят слухи, что господин Кадудаль намеревается похитить первого консула по дороге в Мальмезон. Так вот, если б это случилось, если б какие-нибудь смелые люди увезли этого корсиканского вымогателя из Парижа куда-нибудь подальше и подольше не отпускали, многие коммерсанты не пожалели бы денег, чтобы помочь этим удальцам.

Я чуть не подпрыгнула, услышав такое. Похитить первого консула! Несмотря на то, что я была супругой одного из самых видных роялистов, ничего подобного мне слышать не приходилось.

–– Это полная ерунда! – заявила я озадаченно. – Об этом совсем нет речи! Как… как только можно выдумать подобное?

Он откинулся за спинку кресла.

–– Вы, мадам, просто передайте своим друзьям то, что я говорю. Из своих источников я знаю, что такие планы есть. Но, вероятно, их не обсуждают с женщинами, и это правильно. – Он улыбнулся: – Не всякий, подобно мне и Талейрану, признает силу женщин в политике.

От меня не укрылось, как вежливо и учтиво он вел этот разговор. Если не считать словечка «милочка», пару раз по привычке слетевшего у него с языка, в течение всей беседы он уважительно величал меня «мадам», чего я со времен взятия Бастилии у него не наблюдала. В общем, Клавьер был совершенно уверен, что говорит с преданной супругой роялиста, знатной дамой, не помышляющей ни о чем, кроме как о помощи мужу. Он не угрожал, не язвил, не намекал на прошлое, некогда связавшее нас кратковременными любовными узами, – он вел себя со мной, как с герцогиней, чуть ли не впервые ему представленной. «Надо же, как возжелал союза с роялистами! – подумала я даже с некоторым злорадством. – Быстро же нужда научила его хорошим манерам!»

Однако вслух я не знала, что ему сказать. Я наперед знала, что никогда в жизни не заговорю с Александром о Клавьере и не буду пересказывать ему этот разговор. Нет-нет, это совершенно исключено. Но вот с другой стороны… если мне понадобится отомстить банкиру… то есть если мне очень захочется… я вполне могу использовать эти неожиданно свалившиеся на меня сведения.

–– Мне надо подумать, – сказала я негромко, и была в тот момент совершенно искренна. Мне действительно очень многе надо было осмыслить. – Да и вообще уже поздно. Сейчас вернется Эме и…

–– Я провожу вас до выхода. На пороге сейчас невероятная толчея, вам не удастся сразу отыскать свою карету.

Я не очень хотела этого, но не стала протестовать, отчасти потому, что голова моя была занята иными мыслями, отчасти и из-за того, что публика у Фраскати действительно внушала мне опасения. Пусть уж поохраняет меня, на него после этого разговора можно положиться… Довольно галантно он довел меня до выхода, предупредительно распахивая передо мной двери. В какой-то миг его рука случайно дотронулась до моей руки, а сам он, подавшись вперед, оказался так близко, что его шляпа коснулась моей.