Она выражалась свободно, резко, так, как никогда не принято было выражаться при королевском дворе. Я не знала, так ли уж нужно мне возобновлять знакомство с герцогиней, столь явно демонстрирующей моральный упадок нашего сословия. К примеру, в Бретани знакомые мне аристократки вели себя совсем иначе, много сдержаннее, и выглядели благороднее… Помимо того, перед ней, постоянно жалующейся на недостаток средств и сетующей на отсутствие достойного мужа рядом, мне было как-то неловко из-за того, что я сама не бедна и замужем за герцогом дю Шатлэ, который был нынче в некотором роде роялистской знаменитостью. Однако Эме интересовала меня – во-первых, своей явной близостью с Клавьером, во-вторых, опытом жизни в Лондоне. Я хотела осторожно выудить у нее немного сведений о том и о другом, поэтому, поразмыслив, не стала противиться, когда она, сжав мою руку своей горячей сильной рукой, предложила перекусить на Елисейских полях.
–– Время к вечеру. Вы были у Фраскати?
–– Нет. Я совсем недавно приехала в Париж.
–– Ха-ха, недавно! Скажите лучше, вы сто лет здесь не были. Вот уже год, как это лучший летний сад в столице. Там отлично играют музыканты и отлично кормят. А дамам нынче не возбраняется пообедать без мужского общества и даже пропустить стаканчик-другой!
Елисейские поля, как я видела, активно застраивались особняками и увеселительными заведениями и уже не выглядели аллеей для верховой езды, проложенной среди пустоши. Жить здесь раньше было не особо престижно, но со временем эта просторная улица обещала стать популярной. Верховой езды, впрочем, здесь и сейчас было вдоволь: вдоль широкого проспекта, окаймленного зелеными газонами и газовыми фонарями, неслись всевозможные экипажи, позванивая серебром и медью упряжи, проносились ловкие всадники в жокейских костюмах, зачастую – как я заметила – на очень породистых и дорогих лошадях. Кофейни были полны, и франтоватые молодые люди, усевшись на раскладных стульях, пили кофе и болтали, разглядывая проезжающие мимо коляски. Было шумно, как на ярмарке.
–– В конце Елисейских полей купил дом старший брат Бонапарта, Жозеф, – заметила герцогиня, – так что здесь скоро и арпана свободного не останется, все участки раскупят.
Она велела кучеру остановиться у огромного заведения, утопающего в зелени каштанов. Весна уже так буйно проявила себя в городе, что сквозь завесу растительности я даже не сразу разглядела, что ресторан Фраскати – это не отдельное большое здание, а несколько просторных деревянных павильонов, возведенных на скорую руку, с большими окнами и легкой крышей для укрытия от непогоды. Деревянные конструкции были задрапированы яркими легкими тканями, украшены картинами на темы греческой мифологии и увиты растениями; повсюду испускали аромат ящики с нарциссами, тюльпанами, крокусами, круглились кроны лимонных деревьев, посаженных в кадки. По углам были расставлены античные светильники на высоких бронзовых треножниках. Журчали мраморные фонтаны в виде геркуланумских статуй… Вечерело, и павильоны были полны народу. На помосте оркестр наигрывал легкие вальсовые мелодии, под которые некоторые посетители ели, а некоторые тут же, между столами, носились в танце или, вернее сказать, обнимались, отплясывая. Женщины были в прозрачных платьях, с обнаженными руками и плечами, с прическами, перегруженными кружевом и золотом, мужчины – в сюртуках с немыслимо высокими галстуками, часто с массивными золотыми часами, нарочно закрепленными на виду, то есть в передних нагрудных карманах.
Никогда прежде я не видела ничего подобного. Общество, открывшееся мне, находилось будто в каком-то чаду, пьяном угаре, – казалось, люди предаются безудержному и неприличному веселью, вырвавшись из тюрьмы или спасясь от смерти. Я видела тут и воспитанных дам, и совершенно вульгарных женщин, увешанных, тем не менее, драгоценностями, – раньше никому и в голову не могло прийти, что они могут оказаться на вечеринке под одной крышей.
–– Видите? – кивнула Эме чуть хмуро в сторону вальсирующих. – Весь Париж танцует. Все бросились в объятия Терпсихоры14! Знаете, что держать бальный зал нынче очень выгодно? К примеру, чтоб потанцевать в отеле Бирон, надо заплатить двадцать пять франков! А в отеле Телюсон – и того дороже.
–– Разве теперь достаточно заплатить, чтобы попасть на бал? – растерянно осведомилась я.
–– Революция всех уравняла! – язвительно пояснила Эме. – В любое бщество можно попасть, имея деньги! Впрочем, у совершеннейших бедняков теперь есть собственные танцевальные залы, вход в которые стоит два су.
–– Почему же вы не заведете себе бальный зал, если это так выгодно? – спросила я машинально, лишь бы что-то спросить, ибо еще не вполне поборола в себе оторопь от увиденного.
–– Легко сказать, мадам де Ла Тремуйль! Для этого надобно иметь большой дом в Париже, вроде вашего. Нет, моя мечта – игорный салон. Это куда прибыльнее и не в пример легче.
Манеры публики в ресторане Фраскати были, на мой взгляд, ужасны. Мужчины разговаривали с дамами, не снимая головных уборов, и открыто целовали им руки повыше локтя. Женщины, как я заметила, в упор, не стесняясь, разглядывали нас с Эме в лорнет и довольно громко обменивались своими впечатлениями, которые я вполне могла бы расслышать, если б напрягла слух.
Герцогиня уверенно, я бы даже сказала, походкой гренадера пересекла зал и заняла свободный столик в нише. По всему было видно, что она здесь частый гость и официанты ей рады. Служителю, явившемуся по первому щелчку пальцев, она заказала обильный обед и две пинты шабли15.
–– Будет ли петь сегодня Гара, мой любимчик? – поинтересовалась она у официанта.
–– Через час или два, мадам. Не одна вы его ждете! – засмеялся официант, ловко сдергивая грязную скатерть со стола и расстилая новую.
Эме наклонилась ко мне:
–– Ах, какой это певец! И какой красавец! Я с ума по нему схожу.
Я понятия не имела, кто это, и вообще нахождение в подобном месте вызывало у меня легкую тревогу, будто я находилась в притоне. Неужели именно так живет сейчас столица? Может, мне лучше уйти, пока меня никто здесь не заметил? Прежде чем я успела додумать эту мысль, официант грохнул на стол два горшка с густым овощным супом, дюжину жареных перепелов в виноградном соусе, паштет, большую тарелку с вареньем и овечьим сыром и песочный пирог с мирабелью16.
Герцогиня всплеснула руками:
–– О-о! Мои перепела… Отведайте, Сюзанна, лучше этого могут быть только жареные дрозды!
Меня больше беспокоил громадный запотевший графин с белым вином, который был водружен на стол вместе со снедью. Зачем столько вина? Он напомнил мне большущие фьяски17 с кьянти, столь популярные в моей родной Тоскане, и я с тревогой сказала об этом сотрапезнице.
–– Ну так ничего удивительного, – заявила Эме, – Фраскати итальянец, вот и подает щедро.
Она вскинула на меня глаза и добавила:
–– Впрочем, ваши материнские корни – тоже из Италии, насколько я знаю. Черт возьми! Вот теперь мне вполне понятен замысел нашего дружка Талейрана. Каков хитрец, все предусмотрел!
–– Что вы имеете в виду?
–– Вы – наполовину итальянка. Ха-ха, у вас с Бонапартом куда больше общего, чем можно подумать сначала!..
Мне слегка надоели намеки, которые она то и дело рассыпала на предмет каких-то планов Талейрана относительно меня, и я решила ответить прямо, не останавливаясь даже перед грубостью.
–– Что вы болтаете, Эме? Может, вам еще взбредет в голову сказать, что Талейран готовит меня для консульской постели? На мой взгляд, вы именно к этому клоните!
Герцогиня, успевшая уже осушить бокал вина, громко рассмеялась. На щеках у нее уже цвел румянец.
–– Э-э, моя дорогая, вы никогда не были глупы! Догадались! Ну, а почему нет? Все может быть!
–– Я замужем, если вы забыли.
–– Ну и кому когда это мешало? Не лицемерьте! У меня было два мужа… а у вас, насколько я знаю, – целых три, причем один из них был, проклятье, якобинец. А граф д’Артуа, ваш пылкий поклонник? Париж еще не забыл ваших с ним зимних катаний по улицам…
Она глотнула еще вина и, явно желая поставить меня на место, заявила:
–– Чем вы лучше других, спрашивается? Ну, чем? Время сделало из каждой из нас куртизанку. Все продаются… – Эме засмеялась и, играя бровями, добавила: – Правда, вам удалось сохранить благопристойный облик. Герцог дю Шатлэ появился очень кстати и дал вам возможность играть спектакль долгого и прочного замужества!..
–– По-моему, в вас говорит зависть, герцогиня, – парировала я, скрывая за спокойствием возмущение. Внутри меня все вибрировало. Никогда прежде я не слышала о себе таких мерзких завистливых речей! – У нас с господином дю Шатлэ два сына. Только полный глупец или откровенный недруг может назвать такой брак спектаклем!
–– Ах ну да, ну да…
Она обгрызла тушку перепела, отбросила кости в сторону и, небрежно утершись салфеткой, смерила меня недобрым взглядом.
–– Не буду судить. Мне нет до этого дела. Я только прекрасно знаю: если дама явилась в Париж и согласилась дружить с первым консулом, ее аристократические принципы забыты. Забыты на-всег-да! Не убеждайте меня в обратном. Это ни хорошо и ни плохо, это просто факт…
Я не стала спорить, потому что не видела смысла переубеждать женщину, настроенную явно враждебно и явно побитую жизнью. Картина ее жизни мне была предельно ясна. В Париже бывшая герцогиня де Флери перебивалась с хлеба на квас, выполняя салонные поручения Талейрана и Клавьера: кого-то с кем-то поссорить, до кого-то донести нужную информацию, – а полученные деньги спускала на развлечения, вино и мужчин, и это было очевидно по ее опустившемуся облику. Молодость еще позволяла ей считаться красивой, но зрелище она производила не самое приятное: ела неряшливо, пила много и жадно – графин пустел на глазах, в ее взгляде постоянно мелькали завистливые недобрые чувства, которые герцогиня испытывала, очевидно, к каждой женщине, выглядевшей более благополучно.
Мне было даже слегка жаль ее, и страшно от того, во что может превратиться прежде благородная дама, решившая вести так называемую независимую жизнь. Нет, если бы мне пришлось жить в Париже без мужа, я бы постаралась устроиться более правильно. Я бы не хотела, чтоб дети видели меня такой… И я бы не тратила свое время на ожидание пения какого-то красавчика Гара в сомнительном ресторане. «Надо расспросить ее об Англии, – мелькнуло у меня в голове, – а то она станет совсем пьяна и ничего не расскажет».
–– Как вы жили в Лондоне, Эме? – спросила я как можно спокойнее, положив и себе на тарелку кусок пирога. Должно быть, начав есть, я немного развею ее недоверие и расположу к откровенности. – Какова судьба аристократок, которые уехали туда?
Герцогиня де Флери не отмахнулась от моего вопроса. Напротив, несмотря на опьянение, она заговорила об Англии с такой готовностью, что я поняла: это именно та тема, на которую ей было поручено говорить со мной. Пить она не прекращала, но речь ее звучала вполне связно, и вывод из рассказа напрашивался один: Лондон – это конец жизни, нечего даже думать об эмиграции туда!
–– Бр-р, этот туман! Эти дожди… и этот их дурацкий высший свет! В мае собираются на скачки, в августе идут на охоту и купаются в море, в январе разъезжаются по усадьбам – словом, все наоборот, все не так, как было в Версале! Там очень своеобразный светский сезон… да еще попробуйте поучаствовать в нем! Для этого нужно быть представленной ко двору, а как это сделать дамам, которые в разводе?
–– Но ведь наши подруги, уехавшие туда, зачастую не были в разводе, – возразила я.
Взгляд Эме был откровенно насмешлив.
–– Не были? Так вот скажу я вам, они почти все в течение первого года жизни в Лондоне потеряли мужей. Не в том смысле, что мужья умерли, – мужья просто сбежали! Так поступил сначала мой муж герцог де Флери, потом – мой второй муж граф де Монтрон… Граф д’Артуа не живет с супругой даже для видимости, она обитает теперь в Австрии! А Натали де Лаборд, герцогиня де Муши? Бедняжка! Она тронулась рассудком, гоняясь за своим вероломным мужем, который нашел для себя новую красотку и знать не хотел жену! Сейчас она вернулась в Париж и, возможно, хоть здесь ее здоровье восстановится…
–– А Тереза де Водрейль? – вырвалось у меня негромко.
–– Господи, да она давно умерла, – ответила Эме небрежно. – Сиротами остались пятеро детей, а граф де Водрейль скоропалительно женился на своей кузине, которая младше его на двадцать лет!
–– Тереза умерла?! – переспросила я ужаснувшись. – От чего?
–– По слухам, от чахотки. В Лондоне довольно легко можно подхватить эту болезнь, разве вы не знали?
Я молчала, чувствуя, как у меня все сжалось внутри. Тереза, подруга детства, воспитанница санлисского монастыря… Я очень давно не слышала о ней, но и мысли не допускала, что ее нет в живых, – она ведь старше меня всего на два года! Чахотка? Должно быть, жизнь в Лондоне действительно была тягостна, если подобная хворь прицепилась к высокой, сильной, обычно такой румяной женщине…
«И мне тоже ехать в Лондон? В такой климат? Зачем?»
Эме, которой было поручено отвратить меня от Англии, наверное, сама не подозревала, насколько преуспела. Она еще бормотала что-то о безумии английского короля, о том, как жители Туманного Альбиона не любят французов, и как там тяжело жить, не имея денег, но для меня самым убедительным из ее рассказов было именно сообщение о Терезе. Черничный дом, Блюберри-Хаус – может быть, он и мил, и красив, но все мое существо сопротивлялось переезду туда, и любая улица Парижа, запруженная сбродом, была приятнее, чем все вместе взятое благопристойное английское общество…
«Нет, не надо спешить. Надо присмотреться к консульскому двору. Александр влечет меня в Англию, туда, где мне наверняка не понравится… Да еще там будет постоянно мелькать леди Мелинда… Кто знает, как подействуют на меня лондонские дожди вкупе с переживаниями ревности? Моя мать умерла от чахотки, значит, это может задеть и меня… А ведь я молода, и у меня столько маленьких детей! Оставить их сиротами, как оставила своих малышей Тереза? Господи ты Боже мой, с такой участью я не согласна!»
–– Новая любовь графа д’Артуа, графиня де Поластрон, к слову, тоже больна, – сказала Эме, будто прочитав мои мысли. – Да-да! И тоже чахоткой.
–– Однако ж англичане живут и не умирают, – попыталась возразить я.
–– Не умирают, конечно, – подтвердила герцогиня, слегка икнув. – Они привыкли! А француз, когда оказывается там, не может унять ностальгии, – спросите хотя бы у Талейрана. Эта ностальгия и сводит наших в могилу.
–– Но мой отец живет там уже давно. И мой сын…
Разговор прервался, потому что к нашему столику приблизился мужчина, при виде которого глаза Эме де Куаньи заблестели. Это был щеголь невероятного в общем-то вида: в коротком сюртуке и немыслимо высоко натянутых узких брюках-лосинах, обтягивающих сильные длинные ноги, в галстуке, завязанном едва ли не вокруг ушей, и с бесчисленным числом темных завитых локонов, спущенных на лоб. Плечи сюртука были явно набиты ватой, что делало фигуру этого молодца похожей на фигуры древнегреческих дискоболов. Он был высок, красив и настолько самоуверен, что не приходилось сомневаться: его вид – никакая не нелепость, а последний писк парижской мужской моды.
–– О, Гара, радость моя! Я не ждала тебя так рано!
Эме протянула к нему руки и без всяких церемоний обменялась с молодчиком поцелуем в губы. Выпрямившись, он пошарил по карманам и, отыскав в них конфеты, щедро отсыпал мне и герцогине по полфунта леденцов.
–– Я так спешил угодить вам, мои прелестные, что пришел сегодня пораньше. Надеюсь, у меня будет сегодня успех!
Он говорил, сознательно пропуская в речи букву «р». Эме хрипловато расхохоталась:
–– Гара, он такой выдумщик! Это его затея – реформа языка, не удивляйтесь, дорогуша!
–– Согласная «р» чересчур груба, – свысока пояснил мне молодой человек, – поэтому я вычеркнул ее из алфавита. И половина Парижа последовала моему примеру!
Ему делали знаки из оркестра, и он, по-видимому, спешил. Наклонившись к герцогине, он шепотом обменялся с ней какими-то признаниями, и я с удивлением увидела, как кошелек из руки Эме перекочевал в карман этого модного хлыща. «Господи, да она еще и платит своему любовнику», – догадалась я, и внутри у меня зашевелилось отвращение. Вся эта мода и все это общество не вызывали у меня никакой приязни, и я дала себе слово, что никогда больше не окажусь здесь. У меня была большая надежда на то, что в своем кругу первый консул не допускает ничего подобного.
Хотя голос у Гара был неплох, арии Монсиньи в его исполнении звучали натужно и карикатурно. Было трудно сказать, нарочно он уродует эти музыкальные произведения или искренне полагает, что они должны иметь именно такое клоунское звучание… Впрочем, публика у Фраскати, похоже, приветствовала все нелепое и несообразное, рукоплескала любой глупости, если она имела налет развязности. Нет, надо уходить отсюда, хватит приключений… Я стала искать глазами выход и своего лакея, но тут Эме, угадав мои намерения, довольно властно придержала меня за локоть.
–– Стойте! Куда вы спешите? Вы еще и не пили ничего. Ну-ка, хоть один раз со мной… за нашу придворную юность, Сюзанна!
Она уже была изрядно пьяна, глаза ее блуждали и, кажется, опьянение пробуждало в ней какую-то агрессию. Мне даже показалось, что она пару раз позволила себе втихомолку нецензурно выругаться… Пить с герцогиней я не имела ни малейшего намерения, и мне надоело разыгрывать перед ней пай-девочку. Разозлившись, я сбросила ее руку со своего локтя:
–– Угомонитесь, Эме! Не теряйте остатки достоинства.
–– Достоинства! – В ее глазах промелькнула злость. Она наклонилась ко мне, обдав нечистым дыханием: – То есть остатки достоинства! Вы что, будете учить меня? А чем вы лучше меня?
Мне все это надоело, и я решила больше не сдерживаться. Что мне мешает сказать этой дуре правду?
–– Хотя бы тем, что не пью, как мужчина, и не плачу любовникам! – бросила я резко, отталкивая ее.
От этого ответа красное лицо Эме позеленело.
–– Вот как?! Дьявольщина! Тебе-то откуда известно, кому я плачу? Вино – это не грех… да и любовь, черт возьми, не грех! Хоть бы даже и к Гара… А вот ты, белокурая кукла, под сколькими якобинцами ты валялась, чтобы выжить? И теперь снова приехала, чтобы продаться подороже. Хорошо, что нашелся покупатель… но это не делает тебя лучше меня, чертовка!
Она перешла на «ты» и была явно разъярена. Я встала, намереваясь уйти, но эта фурия, плеснув в бокал вина, снова вцепилась в меня, требуя, чтобы я непременно его осушила.
–– Брезгуешь? Пей, говорю тебе! Я не какая-нибудь побирушка, а урожденная Франкето, герцогиня де Флери… тебе не зазорно со мной выпить, будь ты даже будущая любовница Бонапарта!
У меня перехватило дыхание, и ярость тоже затуманила рассудок. Никогда прежде я не была так близка к потасовке. Но драться здесь, среди людей? С женщиной? Боже, что за неописуемый ужас! Я готова была выбить у нее из рук бокал, с которым она ко мне приставала, и, рывком вырвавшись, убежать. Или, может, лучше закатить ей пощечину? Возможно, это ее на миг отрезвит?
Впрочем, вместо отрезвления она могла бы броситься в открытую пьяную драку. Кто знает, она вполне может обладать подобным опытом, раз таскается по разгульным местечкам… Грубой силе этой коровы я вряд ли могла что-либо противопоставить. Сцепив зубы, я подавила ярость, а потом, медленно забрав у нее из рук бокал, толкнула ее назад в кресло.
–– Хорошо. Я с тобой выпью. Успокойся, мадам Франкето!
Она тяжело присела, переводя дыхание. Воспользовавшись тем, что Эме отвела от меня взгляд, разыскивая собственный бокал, я сделала только один глоток, а остаток вина выплеснула под стол. Теперь, когда ее клешни не вцеплялись в меня, настала хорошая минута для побега. Однако…
–– Приветствую вас, дамы! Разрешите присоединиться? Я абсолютно свободен сегодня вечером и чудовищно голоден.
Бархатный мужской голос, раздавшийся позади, заставил меня вздрогнуть. Кто это? Еще один приятель этой пьянчужки? Но что за знакомые интонации? Неужели…
О проекте
О подписке